- Это уже давно было, можно и рассказать. Девушку Танцюра тогда пустил, квартирантку. Верой звали. Вежливая такая была - всем "спасибо" говорила. А собой - ничего особенного. Но знаешь, как оно бывает? Дом один. Поладили как-то… Ну, потом все женщины видят - ходит Вера в положении, а о свадьбе что-то никто не заикается. Да и по ней заметно - нехорошо там у них, плачет она часто… Я попыталась потолковать с ней - молчит. Саша тогда у нас жил. Давайте, говорит, я с ним по-мужски побеседую. Я не велела. Танцюра - из бывших уголовников. Вот я и боялась - не вышло бы хуже. А оно так повернулось, что я и не ожидала! Зима тогда лютущая выдалась, сил нет, и как раз январь на дворе. Жучку мы и то в дом брали на ночь… А тут - стук в окно заполночь. Тихий, еле слышно. Хорошо хоть сплю-то я чутко - открыла, а там Вера! Пальтишко кое-как накинуто, еле на ногах держится - так мне на руки и упала. Середь ночи, бессовестные, выгнали. Ну, тут Саша-то и не удержался, бросился как бешеный, с ним бывает… Побил тогда Танцюру, крепко побил. Но тот не жаловался - знал за "то.
Она замолчала, чуть заметно улыбнувшись.
- А что же Вера?
- Да что? Собрали мы ей денег на дорогу, она и поехала к родителям на "материк". Живет теперь в Армавире, сына растит. Дай-то бог, чтобы не в отца пошел, пропащий это человек…
- Да, с ним бесполезно говорить, - сама не замечая того, вслух произнесла Зина.
- А о чем говорить-то? - сразу встревожилась Ксения Максимовна. - Какое такое дело может быть у тебя к нему?
- Деньги ему Димка проиграл… Танцюра грозился. Димка струсил, исчез куда-то. Что теперь будет? - Зина заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь, не стесняясь слез.
- Успокойся. Никто твоего Димку не убьет.
А Танцюру-то уж я знаю - на словах грозен, но ничего он не сделает, ему деньги главное. Вот сейчас ты успокоишься, и я схожу к одним людям, мне всегда дадут. Говоришь - триста рублей? И Димка твой сыщется - не иголка… Но надо с ним поговорить построже. Непутевый он у тебя…
Ласковые материнские руки гладили Зинины плечи. Заплаканная, но успокоившаяся Зина незаметно задремала возле печки. Ксения Максимовна прикрыла ее своим платком и тихонько пошла из дома - улаживать еще одну людскую беду.
* * *
Дима никак не ожидал, что его так быстро выставят из общежития. Леопольд Казимирович утверждал, что комендант - его друг и Дима может жить у шоферов, сколько захочет. Но комендант куда-то исчез, а вскоре выставили Диму, да еще и милицией пригрозили.
На улицу опустился пасмурный, но бесснежный вечер. Даже светлые окна домов не могли разогнать его неопределенной мглы. Отчужденно скользили мимо человеческие фигуры. Большинство торопилось куда-то. Коротки пути этого города - и не хочешь, да скоро придешь.
Дима брел по сумеречной улице, курил горькие отвратительные сигареты, ежился от внезапных порывов ветра - в этом городе ветер всегда прятался за ближайшим углом. Что с ним происходит, почему он никак не найдет свое место в жизни? Кто в этом виноват? Куда ему идти теперь?
К Зине - стыдно. Она поехала за ним сюда, на край света, А он вот мотается без работы, без жилья, без денег. И теперь еще в долги залез… Нет, надо идти только к Лео, больше некуда. Лео - друг, он столько раз повторял это. Попросить хорошенько - он снова поможет с жильем, а там и на работу устроит.
Мысль эта словно подстегнула его. Он зашагал быстрее. Оправдание нашлось - и сразу стало легко. Казалось: все утрясется само собой, как прежде не раз бывало.
Дима постоял с минуту на знакомом крыльце и шагнул в душный от керогазов коридор. За дверью Леопольда Казимировича не слышалось обычной музыки и звона рюмок. Только гудели, спорили о чем-то два мужских голоса. Один - хозяина, а второй? Может, не стоит заходить, - мелькнула, мысль, но Дима тут же протянул руку к двери и постучал.
Леопольд Казимирович открыл не сразу.
- Ах, это вы, Дима? - чуть нараспев протянул он, словно бы ничуть не удивившись, но и не обрадовавшись его внезапному приходу. - Ну, входите, входите, что ж вы?..
И Дима зашел. Первой он заметил Нину. Она, как всегда, что-то готовила, полускрытая бисерными струями занавески. Улыбнулась заученно и нежно - всем и никому и, кажется, тут же забыла про Димино существование.
В комнате, кроме Нины и Леопольда Казимировича, находился еще один, незнакомый Диме мужчина. Сидел он, развалясь на тахте, с небрежностью второго хозяина. Был он немолод, поношен, лыс и весь светился странной пугающей ласковостью, а глаза так глубоко потонули в набрякших веках, что и не рассмотреть, какое у них выражение.
Он благодушно кивнул Диме, отпил капельку коньяка из почти полной стопки, зажмурился, причмокнул и вдруг в упор, неуловимо быстро глянул Диме в лицо. Это напоминало мгновенный ожог, но когда Дима понял, откуда это ощущение, глаза человека уже исчезли в темных веках. Заметил Дима и то, что Вержбловский был явно не в духе.
Леопольд Казимирович не стал знакомить Диму со своим гостем, а просто усадил за стол и налил коньяка.
- "Одесский". Советую не пренебрегать. Такого здесь не достанешь.
Нина вынырнула из бисерных струй, поставила на стол тарелку с салатом, хлеб и сыр. Диме показалось, что она недавно плакала, но он не успел присмотреться и понять, в чем дело, - девушка исчезла за занавеской.
Он выпил немножко мягкого, действительно очень хорошего коньяка, но ощущение неловкости, как бывало обычно, не исчезло. И еще этот человек… Кто он? Зачем он здесь? Не познакомили. Наверное, надо было обидеться. Но это сразу. Теперь-то поздно…
Леопольд Казимирович тронул Диму за плечо:
- А это даже хорошо, что вы пришли, Дима. Я догадываюсь, что разговор будет о работе. Не так ли? Я и сам давно хотел поговорить с вами по-мужски. Неужели вы хотите остаться простым штукатуром или как там это у вас называется? То есть я, конечно, не против в целом - любая профессия почетна, но… как бы вам сказать? Есть разные виды почета, и этот, мне кажется, как раз без ущерба можно оставить другим. Вы не думаете?
- Я… Да… Впрочем, нет… только Зина.
- Да, кстати, о Зине. Сложившиеся отношения, видимо, тяготят вас, я понимаю. Но ведь в вашей власти порвать с ней.
- А что ж тогда?
- Для мужчины мир велик. Скажите, а вы все еще хотите работать в старательской артели?
- Очень хочу! Но туда же… вы сами говорили, трудно устроиться?
- Все возможно, парень, если захотеть! - вмешался вдруг Димин сосед и надолго зашелся мелким тряским смехом. - Уметь только надо, уметь! Ох, умора мне с вами!
Леопольд Казимирович покосился в его сторону, слегка поморщился и налил себе коньяка.
- Уметь… не уметь… все это потом. Речь идет о главном - готовы ли вы, Дима, к смене жизненного пути? Да, может, ничего и не получится, если… не сумеете. Но если сумеете… вам не придется больше никогда быть бедным родственником на чужом пиру. Вы неплохо справлялись с нашими поручениями, еще немного терпения - и, возможно, нам удастся вас устроить. Но для начала…
"Бедный родственник… вот оно как… да я уж и сам знал… ведь знал". Дима резко повернулся к Вержбловскому и как мог тверже спросил:
- Что я должен делать?
- Ничего ты не будешь делать! Ничего! Хватит и других дураков! - вдруг выкрикнула Нина. Она вынырнула из-за занавески так стремительно, что бисерные струи взвились и хлестнули по стене.
- Что ты знаешь о них?! Думаешь, если у него, - она кивнула на Вержбловского, - всегда деньги есть, так это деньги чистые?! Да ты даже не понимаешь, к кому попал, дурак несчастный! Это волки, золотишники, спекулянты! Они-то выкрутятся, таковские, а ты срок получишь, ясно? Да они…
- Молчи, сволочь! Дешевка! Ну!
Дима никогда не видел таким Вержбловского. Словно бы сквозь привычное лицо обаятельного интеллигента проглянуло второе - костлявое белоглазое, лицо убийцы. От жестокого прямого удара наотмашь Нина отлетела к двери. И тут, не соображая, что делает, Дима схватил коньячную бутылку и со всей силы ударил Вержбловского по затылку. Тот зашатался, осел на пол. Боковым спасительным зрением Дима увидел того, второго у себя за спиной, но уже успел отскочить к двери, которая оказалась открытой. Он не сразу понял, что ее открыла Нина и что она даже успела накинуть на себя пальто, а его вещи держала наготове.
- Бежим скорее… - Она схватила его за руку. Они оба опрометью выскочили на крыльцо, перебежали двор, но в тени арки Нина остановилась.
Она нагнулась, набрала горсть снега, и он только сейчас увидел, что ее лицо в крови.
- Больно? Очень больно? - растерянно спрашивал Дима.
- Да что там… пройдет… - сказала она со спокойной горечью. - Это мы еще легко отделались. Он ведь зверь, Левушка-то. Мне не раз доставалось.
- А ты? Терпела? Почему? Не понимаю…
- Почему… почему… Дура потому что была, вот и терпела. Поманил меня красивой жизнью, это он умеет, а я поверила. Дура! - Она сердито топнула ногой, словно споря с кем-то.
- Ладно. Все прошло. А вот ты и дорогу туда забудь! Слышишь?!
Они вышли все на ту же, безвременно сумеречную улицу. Редкие прохожие не обращали на них внимания. Нина шла, опустив голову, прикрыв лицо варежкой. Дима брел рядом, чувствуя, как голову постепенно наполняет звенящая пустота.
Он проводил ее до темного подъезда и даже не обиделся, что Нина ушла, не простившись. Да, бывали в его жизни черные минуты, но сейчас им овладела непроглядная чернота. Привычного легкого выхода из положения на этот раз не предвиделось. Никогда он не думал, что ему придется, хотя бы и защищаясь, ударить человека. Это было страшно. И никогда еще не доводилось ему оставаться в чужом ночном городе без крова над головой. Куда ему деться? К Зине? Нет, не сейчас. Он бесцельно брел и брел, не зная куда…
- Смотри, а это ведь тот парень, которого из нашей общаги сегодня выставили. Говорят, нигде работать не хочет, а приехал из Москвы… Эй, подожди-ка!
Дима обернулся. Перед ним стояли двое дружинников. Один - точно, шофер из бывшего Диминого общежития, а второй - конопатый рукастый верзила - уставился на него во все глаза.
- Что ты бродишь взад-вперед? Потерял чего? - спросил шофер. Дима уже готов был послать его куда подальше и сбежать, но второй цепко взял его за плечо.
- Э, парень, да ты не в себе! Петро, посмотри-ка на него! Не иначе с ним беда стряслась. Идем-ка со мной, лучше будет… А ты походи пока один, - обратился он к напарнику.
Дима покорно поплелся рядом с дружинником: собственно, ему было безразлично, куда и зачем идти.
- Что ж, давай знакомиться. Меня зовут Виктором. А тебя? - Парень уже не держал Диму за плечо, а шел рядом. Назвал себя просто и дружески. Дима невольно ответил так же.
- Значит, Дмитрий… И ты действительно москвич?
- Был когда-то.
Потом они долго шли молча. И то, что Виктор молчал, не лез больше с расспросами, вдруг заставило Диму заговорить. А начав, он говорил, говорил… Виктор слушал его внимательно, не перебивая. Потом сказал:
- Тут посложнее дело-то получается, чем я думал. Пойдем-ка к бате моему, это самое лучшее.
Шли они тихими многоснежными переулками к одинокой группе домов, высоко забравшихся по склону сопки. Там намечался новый жилой массив, но пока стояли только три больших дома, доступных всем ветрам. Вокруг домов топорщился из-под неглубокого снега стланик, лежали дикие валуны. Люди ворвались здесь в необжитую тайгу, пренебрегая законом первопоселенцев, испокон века славших пашни впереди домов. Город мог себе это разрешить.
- Ты с батей моим не таись, батя у меня - сила! - уже возле дома сказал Виктор.
Дима кивнул. Он вспомнил о своих родителях. "Напишу отцу, пусть вышлет на дорогу, - как всегда, подкралась спасительная мысль, - теперь уж все равно. Надо скорее отсюда убираться".
Виктор позвонил у двери.
- Тебя где это носит, полуночник?! - грохотнул из-за двери оглушительный, но совсем не злой голос.
Дверь открылась. Оба они с Виктором были парни рослые, но рядом с таким дядей почти всякий невольно чувствовал себя цыпленком: уж очень высок и плечист был Викторов отец. "И усы, как у Буденного", - подумал Дима.
- Э… да ты не один… Ну, проходите, проходите, гости незваные, так уж и быть - чайком побалую.
- Ты не удивляйся, - тихо сказал Виктор, - это он всегда так шумит, но он по-доброму…
- Да я вижу… - так же тихо ответил Дима, снимая пальто, - а как его зовут?
- Степан Дмитриевич.
- Ну, где вы там застряли? Идите уж в кухню, малые-то спят давно, - опять прогрохотал Степан Дмитриевич.
В тесной кухоньке половину окна занимал хитроумный ящик с дырочками, из которого поднимались светло-зеленые, как салат, лопухи огуречных листьев.
- Гидропоника, - с гордостью сообщил Степан Дмитриевич. - Круглый год огурцы растут, и никакой земли не надо. - И только после этого покосился на гостя: - Хорош!.. Откуда к нам прибыл?
- Из Москвы, - невольно улыбнулся Дима.
- Так… Из матушки-столицы, значит. А кем работаешь?
Дима замялся. Выручил Виктор.
- Не успел он еще устроиться. Приехал сюда сам, не по оргнабору, и малость не повезло - не тех людей встретил.
- Вон что… А родные-то у тебя есть, нет?
- Есть. Только я с ними давно не живу вместе. Решил жить самостоятельно.
- Понятно. Что же всухомятку речь держать… Давайте чаевничать, так-то лучше будет.
Дима присел возле кухонного неудобного стола, на котором Степан Дмитриевич с мужской небрежной торопливостью собрал чай и кое-какую еду. Взял в руки кружку с обжигающим, дочерна заваренным чаем. Ему понравилось здесь. Кухня хоть и невелика, но все в ней обжитое, прочное. И Степан Дмитриевич, грубовато-шумный, но добрый, открытый, чем-то напоминающий отца.
Ночь светила в окно далекими городскими огнями. Тикали на стене старинные часы-ходики с гирей, похожей на еловую шишку. Виктор помалкивал, не перебивал Диму, а Дима чувствовал, что перед этим пожилым, много повидавшим человеком оба они одинаковые щенята. Но чувство это не было обидным.
Степан Дмитриевич долил чайник и вновь поставил его на плитку. Потом спросил:
- Значит, за длинным рублем погнался. А в Москве ты как в маляры попал? Поди, посоветовали: халтурить маляром можно, не работа - живая копейка в кармане?
- Ну… не совсем так. Я рисовать могу немножко, мне альфрейные работы давались легко.
- Почему же в старатели решил податься? За альфрейную работу платят везде хорошо. И здесь тоже мастера нужны. Эх вы, искатели! Драли вас мало!
Лицо и голос Степана Дмитриевича неуловимо посуровели, Диме даже стало не по себе.
- Вон и Виктор мой… С одной стороны, большое доверие парню оказали - секретарь комитета комсомола. Вся молодежь в управлении у него под началом. Могу я гордиться сыном? Могу. А с другой - шел человек в мастера, а теперь, видите ли, освобожденный секретарь. Это от чего же его освободили, от работы?
- Ну уж ты, батя, скажешь! - улыбнулся Виктор. - Да какой от меня в бригадах был бы толк, если бы я свое ремесло забросил? Только словом много ли поможешь?.. Нет, я своего дела не забываю, да и не век в секретарях ходить, а специальность у меня на всю жизнь.
- Хорошо, коли так, - смилостивился Степан Дмитриевич, - Нам, Самохваловым, отроду языком стараться ни к чему - руки есть, руками и старайся! Чтобы твоя работа людям была видна. У Виктора и деды, и прадеды белокаменщики, поди-ка, и Москву они строили. Так что помни об этом. И цени.
- Я помню. Сколько бесед за последнее время провел о рабочих традициях, сколько рассказывал о лучших мастерах страны! Но это еще и самому человеку понять нужно. Для себя. Не ради галочки в отчете, - Виктор покосился на Диму.
- Вот именно самому. Человек все сам должен! - Степан Дмитриевич как гвоздь вбил на этом слове и разом словно вожжи отпустил - заулыбался по-домашнему, дружески посмотрел на Диму:.
- Надоел я тебе? Думаешь, поди, старик качает права, а что толку? Ты вон хорошее дело решил бросить - и хоть бы что. Потому что легко досталось - вот еще в чем твоя беда.
Степан Дмитриевич вкусно отхлебнул чай и продолжал, ни к кому вроде бы не обращаясь особенно:
- А меня учил мой дед. Отец тогда на гражданской воевал. Учил трудно. Руки у меня, вишь, были не слабые, да вроде как не с той стороны приделаны - все в них ломалось. Ну и попадало за это крепко. Чуть что не так - оплеуха. Но ведь что я понимал? Хоть через битье, а мне эту науку одолеть нужно. Ведь это же позор будет, деды-прадеды в гробах перевернутся, если отступлюсь. И одолел. Стал мастером не хуже деда. И почет пришел и уважение. В нашем-то городе кто первый каменный дом строил? Моя бригада. Сейчас школу новую кто строит? Опять же - мы. И Дворец спорта - мы. И все, что ни есть в городе лучшего, - все мы, каменщики. Потому как из блоков этих дома получаются, а красоты в них нет. Красоту в камне увидеть нужно. Что бы там еще ни придумали ученые, а главные здания - дворцы, театры - все равно из камня строить будут.
Степан Дмитриевич увлекся и совсем забыл о времени. Он говорил убежденно, все более увлекаясь, описывал каждое выстроенное им здание, и можно было только дивиться памяти старого мастера.
А Дима слушал и не спускал глаз со Степана Дмитриевича. Смотрел и думал. Вот так бы найти свое дело, как этот старик! И никакой Лео не поднял бы его на смех: "Велико счастье - быть каменщиком!" Не посмел бы…
И вдруг пришло неожиданное решение:
- Возьмите меня к себе, Степан Дмитриевич, очень прошу!
Степан Дмитриевич приподнял мохнатые брови.
- Так сразу и взять? Быстрый ты, однако… Возьму, а ты сбежишь через месяц-другой удачи искать, где полегче…
- Не сбегу! Честное слово. Я умею работать, вот увидите. Мне бы только в вашу бригаду, с вами…
- Вот оно как? Клюнул, значит, жареный-то петух? Бывает. Так вот давай сразу договоримся. Хочешь быть с нами - заслужи это.
Пойдешь чернорабочим сначала - пусть ребята на тебя посмотрят, какой ты есть. Да рук-то не жалей и ни от чего не отлынивай. Не молочные реки тебе обещаю, это понятно, но ведь для тебя, парень, иного пути в люди нет: и так уж чуть по кривой дорожке не пошел. А выдержишь… тогда и поговорим. Может, к своему делу вернешься, а может, еще и возьму тебя в ученики. Но уж если что, учить буду истинно, как самого дед учил. Согласен?
- Согласен, - кивнул Дима.
- И даже на оплеухи, - весело вставил Виктор. Старик продолжал:
- В общежитие устроим. А сегодня здесь переночуешь. Теперь спать. Утро вечера мудренее.