- Это? - переспросил хозяин. - Это по-нашему называется таракан. Баба. Что ж ты, халява, тараканов не выудила. Гостю вредно сделалось.
- Вреда в таракане нет, - успокаивали гостя черный с белым.
- Я, товарищ, голосую повторить пивца стакашек. Пиво крепкое, с игрой, - угощал сельсовет. - А то лучше самогоночки…
- Нет, - отказался Словечкин. - А вот пособите мне митинг вечером устроить…
- Митинг? - удивился сельсовет. - Да у нас сегодня вся деревня гуляет.
- Сегодня Егорий-батюшка… Старый стиль, - подхватили черный с белым. - Праздник огромадный живет.
- Оно, положим, - перебил хозяин, - теперича этот праздник дрянь стал: коровий праздник.
- Сам ты дрянь, пьяница! - крикнула от печки баба.
- Молчи! Не суйся! Вот раньше, бывало, при старом режиме в Питере праздник устраивали георгиевским кавалерам. Двадцать оркестров военных, а мы в переднем ряду. Как двинут-двинут, аж вихорь загудит, знай, за кресло держись крепче, а то живо с переду на галерку улетишь. Опосля того я месяца два глухой был. Вот это праздник!..
- Что же, ты скучаешь о довоенном режиме-то? - спросил Словечкин.
- Кто, мы?! - вскричал хозяин. - Да обгадь его черт горячим дегтем, твой старый режим! Да как ты можешь, товарищ, этакие слова голосовать?! Тьфу! Пей пиво-то.
- Ну, ладно, - улыбнулся Словечкин.
- А вот скажи, дядя Трифон, откровенно: ты был сегодня в церкви-то?
- Кто? Я?! - подскочил захмелевший сельсовет, и красная борода его вытянулась горизонтально. - Да чтоб я пошел на коровий ихний праздник?! Да чтоб…
- Был, был! - язвительно крикнула жена.
- Бы-ыл?! Я был? - подбоченился и стиснул зубы Трифон. - А ты, стерва-баба, видела? Косы вырву!
- Кабы не видала, так и не говорила бы. Чего ты врешь-то зря!
- Тьфу! Необразованная дура, неуч! Неприятности какие разводить начала для праздничка господня. Гостя-то постороннего хотя бы постыдилась. Дорого не возьму на твой коровий праздник ходить…
- Был, кум, был! Хвастически… Одновременно… Не запирайся, был, - захохотали черный с белым.
- Тьфу! - опять плюнул Трифон и ударил по столешнице. - Ну был. Ну, допустим, был… Дак где был-то? Так, с краюшку. Это не то, что вы, дьяволы, выпятите пузо на самом переду да подпеваете… А меня это не касаемо. К черту! Наша партия, ежели подойти со всех боков, этого не дозволяет, чтобы, скажем, подпевать попу… Верно, товарищ? То-то…
У Словечкина гудело в голове и на душе было гадко. Ах, как скверно в деревне, какая тьма! И в этой трущобе ему придется прожить целый год. Он углубился в свои думы и плохо слышал, что говорили мужики. Голос сельсовета жужжал, как шмель под потолком.
- Вот молодежь у нас, это верно, есть которые… Трое коммунистов есть, да. Обязательно трое… Ну, те говоруны. И все парни ради праздничка сегодня пьяные и обязательно драка, в колья, а то и поножовщина, да. Другой раз - на смерть… Обязательно.
- Хвактически одновременно, - прошипел кто-то.
- Да… И ты, товарищ, не выходи. А то ненароком камнем вдарят. Другой, конечно, и партийный, да обожравшись винищем, и ничего в программе не может усмотреть.
Товарищ Словечкин с горя завалился на повети спать.
Баба принесла ему шубу и подушку. Сальная подушка лоснилась от грязи, а в шубе водились сотни блох. Не спалось. Кричали куры, собираясь на насест. Подошел петух и клюнул зазевавшегося Словечкина в темя. Словечкин пустил в петуха штиблетом. Закрылся с головой шубой и, наконец, заснул.
Снилось, что он, Словечкин, перевозит через грязь здоровецкого, как конь, мужика. Мужик визжит, ругается, дрыгает ногами: "Ой, боюсь, боюсь, уронишь!" Но Словечкин, напрягая силы, все-таки перетащил мужика через грязь и поставил на твердый зеленый островок.
САД
- Вот что, друзья, - сказал на сходе товарищ Перепелкин, - я как заведующий всем хозяйством нашего села предлагаю завтра же, после обеда, начать сбор яблоков. Согласны?
- Нет! - как молотом, ударил холодный кузнец Игнаха. Он широкоплеч, высок и силен. По пьяному делу бил жену и всех, кто попадется под руку. Однажды схватил за шиворот даже товарища Перепелкина и, по своей великой ревности, свирепо встряхнул его, за что отсидел сутки в каталажке.
- Нет, братцы, - сказал кузнец. - А давайте лучше на той неделе. Мне завтра некогда. Завтра я в город.
Однако все собрание закричало:
- Завтра! Завтра!.. И то мальчишки воруют кажину ночь.
- Значит, решено? - переспросил Перепелкин. - Завтра?
- Завтра, завтра!.. После обеда.
* * *
Их, во саду ли, в огороде
Девица гуля-а-ла-а.
Их, она ростом невеличка,
Лицом - белоли-и-чка!
- Ну и гармонь, вот так гармонь.
Их, во саду ли, в огороде…
Выросла петру-у-шка-а-а!..
- Черта с два. Как не петрушка… Нет, сад настоящий… Можно сказать, культурный сад.
Товарищ Перепелкин сложил возле себя гармонь ростом с собачью будку, закурил папироснику и осмотрелся. Сад действительно был замечательный. На пологом, обращенном к солнцу угоре зеленело двести кудрявых яблонь. Они, как прислужницы царя ассирийского, упруго утвердившись на одной ноге, протягивали своему владыке тысячу пудов спелых яблок.
Но их владыка не ассирийский царь, даже не товарищ Перепелкин, а крестьяне села Акулинина, это их революционное наследство от помещика.
- Да, сад, - мечтательно сказал товарищ Перепелкин. Он вообще был склонен помечтать. - Вот и солнышко скоро, пожалуй, станет садиться. Ах, какие ароматы кругом висят.
Он опять взял гармонь, игранул и сразу смолк.
И сквозь изжелта-розовый пахучий воздух, по вилючей тропинке, быстро-быстро, вниз, к реке. А река в дреме была, и солнцевы иглы от берега к берегу расшивали золотой узор. Черный челн дремал, и где-то перекрикивались через реку два коростеля.
- Вечерочек, видать, будет знатный, - улыбнулся в собственные рыжие усы Перепелкин. - Ах, Танюха, Танюха, - и со всех сил заработал лопашным веслом.
Прощай, солнцев золотой узор: ррраз и - вдребезги. И по вольной глади плавно-плавно черный скользит челн.
Ну и до чего сладок, до чего притягателен тот берег. Эх, жизнь, жизнь! Как хороша ты, когда молодо сердце и когда в сердце одно стремленье - к ней.
* * *
А в это время, по вчерашнему сговору, распорядком товарища Перепелкина, стали подходить к ограде сада мужики.
Один, другой, а вот и еще пяток, вот и куча. Х-ха. Даже удивительно, аккуратно до чего. Вот что значит приятная работа - своя - своя, - вот что значит - тысяча пудов яблок, и все антоны да титы, - ха-ха, мое почтенье.
Постучались в ограду сада. Караульный, похожий на древнего козла, вылез из землянки и впустил народ.
- Товарищ Перепелкин здесь?
Козел встряхнул белой с прозеленью бородой, облизнул вывернутые губы, прошамкал:
- Ушедши… Вот только что. Сейчас придет. Покушали яблочков и ушли. Гармонь при них… Лицом веселые были.
Мужики переглянулись:
- Что ж, ребята, обождем… Ежели сейчас придет…
- Ветрогон паршивый, - пробасил кузнец и ляпнулся в траву, точно дерево упало. За ним развалились на травке и крестьяне.
* * *
Товарищ Перепелкин открыл в Кузнецову избу дверь, обнял Таню и прямо в губы.
- Ах! - крикнула Таня. - Ей-богу, напужал до чего… И что это за привычка такая: как приходишь, сейчас же целовать. Жена я тебе, что ли?
- А Игнаха где, супруг?
- В город с утра укатил. Наверно, до полночи проканителится. А нет, так в городе и заночует, пьяница противный.
- В таком случае, Таня, пойдем ко мне, в сад. Вечер предвидится замечательный. Попьем чайку с медком, яблочков поедим. А можно и ухи… Караульный образцовых карасей наловил, такие элементы - страсть!
Таня улыбнулась, голубые глаза ее заблестели, но вдруг вздохнула и сказала:
- Нет, боюсь. Дознается хозяин, опять будет бить. Вот погляди-ка, - она сбросила кофточку и протянула вперед белые, как мрамор, в темных пятнах руки. - Синяк на синяке.
- Ах, мерзавец, - простонал товарищ Перепелкин и с нежным чувством перецеловал все синяки. - Разводись, дьявол его дери, разводись! Я на тебе женюсь.
- Нет уж, где уж… - сказала Таня и заплакала.
…И вот черный челн быстро режет воду. Солнце село, уснули камыши. Легким сумраком принакрылся сад, меж яблонями костерок дымит - это старый караульный готовит ужин.
Пленница сладких бабьих дум, перемешанных со страхом, как с солью игривый квас, - кузнечиха Таня сидела в лодке, и хмурясь и смеясь. Ей хотелось плакать. Ее красивое лицо горит огнем, льняная прядь волос выбилась из-под голубой повязки и щекочет щеку.
Не широка река и путь челна короток, но человеческая жизнь еще короче, и Таня думает: "А что мучиться с не милым кузнецом? Эх, если б Перепелкин не такой вертун был. Красив молодчик, да ветер в голове. Нет уж, где уж"…
Таня вздохнула, подняла голову. Взмах весла, еще, еще - и черный челн режет носом берег.
Идут вдвоем меж яблонь по тропе, он ласково обнял ее за тугое горячее плечо - под мышкой гармонь - и говорит:
- Ах ты, элемент лектрический. Мы здесь, как в раю, Адам и Ева, малосознательная такая басня есть. Вот антоны и титы, как бы те яблочки фруктовые в раю, которыми змей улещал Еву. А вот и вроде бога - старец.
Караульщик, как на дыбах козел, бежал навстречу, он взмахивал лохмами рукавов, тряс бородой, шипел, кряхтел, пыхтел:
- Чшш… Чтоб те… Язви тя… И где ты пропадал? Да еще с молодкой своей… Тьфу!
- А что? - улыбнулся Перепелкин и переложил гармонь.
- Чшш… Да ведь ты ж сам народ сбил яблоки сегодня снимать. Мужики со всего села пришли.
Картуз Перепелкина сначала полез сам собою на затылок, потом нахлобучился на самый нос.
- Боже милосердный, - воскликнул он и присвистнул чуть. - Вот скандал на всю губернию… Ах, дырявая моя башка.
- Да еще кралю свою приволок пошто-то, - боднул рогами козел.
Таня яблоней вросла в землю.
- Где ж народ? - прошептал Перепелкин.
- Спят… - прошамкал козел, - ругались-ругались, уснули. И кузнец здесь, Игнаха-то. В город было поехал, да колесо сломалось. Самогону нажрался… Почивает.
Горластая гармонь упала, и от ужасу взрявкала так сильно, что мужики под яблонями вскочили, почесались, продрали липкие глаза и - к Перепелкину.
- Лезь в солому! - скомандовал козел. И Татьяна вкрутилась веретеном под кучу соломы. Караульщик пал на карачки, похлопал, гигикая, как лесовик, бабью голую, выше чулка, ногу, нога проворно скрылась, дед закряхтел и еле встал: сразу пересекло в поясах.
- Товарищи! Друзья! - начал Перепелкин и, чтоб отвести крестьян от соломы прочь, стал забирать подальше вправо, в сторону. Толпа с руганью за ним. Перепелкин не знал, что говорить, и начал всякую околесицу плести:
- Оказывается, товарищи, сегодня яблоки собирать никак нельзя. Вредно… я в книжке вычитал. Червь набрасывается на всякую фрукту. Даже в отрывном календаре… Можно во все дни, кроме пятницы, например. Агиткультура… Факт.
Из всей толпы пьян только один кузнец. Огромный и неуклюжий, он с хриплым ревом сорвал с себя прожженный пиджачишко и, крутя им в воздухе, совался пьяными ногами туда-сюда:
- Ррасшибу!..
Товарищ Перепелкин обомлел. Игнаху понесла хмельная волна к соломе, - Игнаха швырнул на солому пиджачишко и ковырнулся сам:
Эх, яблочко, д’куды котишьсе?
Ко мне в пасть попадешь, д’не воротишьсе!..
- К че… к че… к черту яблоки!.. А я усну. Эге! Да тут живность подо мной.
Толпа костила Перепелкина:
- Ведь мы весь день потеряли из-за тебя!..
- Где ж раньше-то факт твой был?
- Дьява-а-л!..
Перепелкин ударил себя кулаком в грудь и слезливо закричал:
- Товарищи!.. Дело в том, товарищи…
В этот миг мелькнувшее меж яблонь Татьянино голубое платье стегануло ему в глаза и сердце. За Татьяной, с диким ревом, выписывал крендели кузнец:
- Ах, соломка? Вольные воздуха в садах!
Толпа в хохот, в улюлюканье.
- Товарищи!.. - И Перепелкин покачнулся. Он, конечно, упал бы в обморок, но прыгающий взор его влип в бегущего прямо на него Игнаху. В Кузнецовых руках была порядочная жердь.
Сердце Перепелкина екнуло и забилось до отказа. Товарищ Перепелкин кинулся к старой высокой яблоне и, как молодой орангутанг, вскарабкался мгновенно на вершину.
Мужики изумленно разинули рты, как в зной галки, окружили яблоню, и всеобщая бородища вскуделилась кверху лохматым колесом.
- Убью!.. - хрипел кузнец. - Жилы вытяну!
- Товарищи!.. - взревел невидимый Перепелкин, крепко держась за сук. - Раз дело коснулось гражданки Татьяны Кузнецовой, то будем действовать начистоту. Я, как агитатор, не привык провозглашать с антоновской яблони или с деревьев прочих произрастаний, но этот палач, который машет перед вами жердью…
В этот миг жердь со свистом взлетела вверх.
- Ах, ты так!.. - взвизгнул товарищ Перепелкин, размахнулся: антоновское яблоко крепко ударило в лысину кузнецу - и вдрызг.
Кузнец упал, как пораженный громом, и закатил глаза. Толпа надрывалась смехом, и шерстистое колесо бород повисло, потное от хохота.
- Товарищи! Я буду краток! - звенел из густой листвы, как из шапки-невидимки, голос Перепелкина. - Я в двух словах!
- Сыпь! Жалаим… Можешь - в трех.
- Товарищи! Этот тиран, контрреволюционер и пьяница истязует свою жену Татьяну Павловну. Подобные мордобои, товарищи, недопустимы, потому что они незаконны и не предусмотрены законом. Это позор, товарищи! Его жена, несчастная жертва предрассудка, вся в синяках: руки, ноги, плечи и тому подобные места, даже исщипана, товарищи, вся женская грудь…
- А ты видал? - кто-то крикнул по-озорному снизу и сглотнул слюну.
- Кого это? - растерянно уронил сквозь листья Перепелкин. - Тетка Дарья говорила, в бане они мылись… И вот, товарищи, резюмируя вышесказанное…
- Уж чего выше этого, - опять крикнул насмешливый голос. - Аж башка затекла на тебя взирать. Слезай на землю!
- Я требую привлечь кузнеца к ответственности!.. - взывал Перелелкин. - Протокол, суд, развод… И я объявляю при свидетелях, что женюсь на Татьяне во избежание печальных недоразумений… А-ай! Держи его, держи!!
Кузнец, облапив яблоню, тряс ее так, что яблоки бомбами летели прочь, и обомлевший Перепелкин, словно пугало, раскачивался на вершине.
- Стой! Ты жену бить? - схватили кузнеца двое молодых. - Ребята! Вяжи его!.. Тащи в исполком…
- Вяжи его!.. Вяжи… Он у меня самовар взялся лудить, да пропил.
- Мне лошадь заковал, с пьяных глаз… Хромает.
Связанный по рукам и по ногам кузнец лежал на траве, ругался черной бранью.
- Теперича надо уж заодно и Татьяну допросить, - сказал товарищ Перепелкин, спрыгнув с дерева и оправляясь. - Тьфу! Даже от неприятности подтяжки лопнули. Полтора рубля убыток. Я сейчас.
И опрометью к берегу:
- Татьяна Павловна! Таня!.. Та-а-ня-а-а!!
Но река тиха, не вздышит. Челн чернел в уснувших камышах. На приплеске, возле черного челна, лежит голубая Танина повязка. Перепелкин вытаращил глаза и глянул в омут: в воде что-то белело и покачивалось.
- Братцы! - безумным ревом крикнул он. - Сюда! Сюда! Человек утоп!
С лошадиным топотом примчались мужики. Опорки, лапти в стороны, штаны с рубахами долой.
- Братцы, родненькие! - не попадая зуб на зуб, трясся Перепелкин. - Я вас самогоном угощу. Ведро, два ведра, - и сразу прыгнул в воду. За ним, один по одному, - мужики. Вода была теплая, мужики гоготали от приятности.
- Это песок, песок белеет, а не женщина! - обрадовался кто-то.
Товарищ Перепелкин нырял и фыркал, фыркал и нырял.
И еще голоса:
- Сети надо тащить, ребята, сети… Разве так ущупаешь?
- А может, она у своего берега утопилась.
- Как это у своего? Нешто не видишь, платок ейный здесь.
- Где?
- Да вон на берегу.
Все бороды взвильнули к берегу. И вдруг над гладью речки, ударяясь в яблочный сад и в небо, раскатился многогрудный зычный хохот.
На берегу, в обнимку с улыбающейся Таней, стоял кузнец.
- Вот вы, дьяволы, связали меня, а жена, дай бог, выручила. Эх ты, милая моя сударушка! - скосоротился кузнец. - Только ты и пожалела. Теперича отруби мне руку, ежели хоть пальцем прикоснусь…
Мужики злобно стали одеваться. Они ругали кузнеца, ругали Таню, но больше всех доставалось Перепелкину. Он не знал, что делать, и по грудь стоял в воде, вздыхая.
Татьяна с мужем садились в лодку, чтоб направиться домой.
- А вот я его, бродягу, утоплю сейчас! - крикнул страшным голосом кузнец.
Товарищ Перепелкин, пуская пузыри, спешно заработал по саженке вниз. Следом за ним бежал вдоль берега караульный, он тащил одежду Перепелкина, хрипел: