- Форменно. Сойдет, - окончательно развеселился мельник. - Член, кажись, подслеповат. А голосишка у тебя, слава богу, бабий… Сойдет. Эх, жаль, член самогон не впотребляет. Слышь-ка, тетка Дарья!.. Напхай ему кудели вот в этом месте… Так… Убавь! Прибавь! Так, в плепорцию. Вот мужика и в красотку перевернули, хе-хе… Даже замуж можешь в этом сарафане выходить за какого ни то расстригу. Идем проворней. Не подгадь. Личность веселей держи, с игрой!
Председательша Настасья по записной книге давала объяснения проезжему гостю. Заикалась, голосишко дрожал, вилял, руки тряслись. И смех и грех, вот те Христос.
- Да вы, гражданка, не волнуйтесь. Говорите спокойно. У вас, кажется, все в порядке, - сказал член и глазами заморгал.
- В порядке, ваша милость, как вас… - сиял мельник именинником. - Бабочка она хорошая, толковая. Линию ведет парционально, согласуемо.
- Говорят, у вас несчастные роды были?
- Никак нет, - тонким голосом ответила Настасья и шаль натянула на глаза. - У нас… как его… все рожают, конечно, правильно, счастливо, да.
- Нет, нет. У вас лично, - поправил гость.
- Это, извините, я спутал, - выставил наш мельник бороду. - Та даже совсем другая женщина. Та действительно, черт ее знает, взяла да и… тово…
А гость - ну прямо как на грех - открыл на улицу окно, крикнул:
- Эй, тетушки! Шагайте обе в избу на пару слов.
Настасье показалось тут, будто юбка сама собой полезла вниз, будто из-под шали снова выставилась бородища. В избу вошли тем временем две тетки под хмельком - после баньки хлопнули.
- Ну как, тетушки, - спросил гость и очками поблестел. - Председательшей женотдела довольны?
Настасья охнула от ужаса, сгреблась за край стола. Мельник боком-боком к теткам:
- Выручай, молодайки, - шепнул им и даже толстую маленечко по заду приласкал.
- Председательша наша дюже хорошая, - перемигнулись тетки, - усатая, бородатая, женатая… Хи-хи-хи… А, чтоб вас… Камедь!..
Побелела Настасья, рученьками всплеснула, зашаталась.
Мельник крикнул:
- Пошли вон!.. Пьяные ваши рожи!.. Они - полудурки, товарищ дорогой, тово… с максимцем… Вон!!
У теток враз раздулись ноздри, а спина дугой, как у кошек перед собакой.
- Ах ты брюхан! - заорали обе вдруг. - Нам - тьфу, что ты сельсовет! А пошто же ты лишних по две копейки за помол берешь? Это порядки? Тьфу! Слушай, товарищ городской, мы тебе всю правду истинную… Он, нечистик, с чертом знается… Вот он какой сельсовет… Тьфу! Он, паскуда, нам в женотдел мужика рыжебородого всучил. Дуняха! Веди-ка сюда Настасея Сковороду…
- Как? - ополоумел гость. - Вот ваша председательша.
- Тьфу! - плюнули обе тетки. - Наш Настасей бородатый… Это он, брюхан, полюбовницу свою привел… У него их…
Настасья вскрикнула, хлопнулась врастяжку, захрипела.
- Обморок… Воды! - засуетился гость. - Кофту расстегните. Смочите грудь.
Тетки - к неизвестной бабе. Живо кофточку долой, вот так фунт - замест того-сего - ха-ха - ку-деля!
- Боже милосердный! - в страхе перекрестился мельник и попятился. - Кто же это? А?!
Тетки в хохот, в визг, понять не могут. Лежавшая вверх носом председательша шевельнула правой ручкой и чихнула.
А мельник плаксиво на колени перед гостем пал.
- Ваше скородие, как вас, с непривыку… Голубчик! Не губи… Действительно - мужик это… Только очень бритый… Враг попутал… То есть ах, боже… с перепугу все, согласуемо. Просто неисповедимо как… Ах, ах, ущерб какой… Вставай, рыжий черт!! - сдернул мельник шаль с плешивой головы Настасея. - Ишь развалился, быдто дохлый гусь… Кланяйся!.. Проси прощенья!..
Гость - брови вверх протирал вспотевшие очки и взмыкивал, потом стал неудержимо хохотать. Настасей помаленьку приходил, слава богу, в чувство.
Через десять дней, приказом города, были перевыборы в сельсовет и женотдел.
ПЛОВЦЫ
Море играло, как через край шампанское. Волны били в скалы и тщательно вылизывали пляж. Солнце обдавало, как из печки. И если взглянуть с обрыва, от беседки, можно видеть: пляж обрамлен длинным кружевом обнаженных тел. Дырявый заборчик отделяет женскую и мужскую половину. Вот несколько четвероногих подползли к щели и всосались взглядом в запретные обители женского эдема.
- Товарищи!.. Нехорошо… Неловко, - окликнули их.
С моря донесся резкий крик:
- Тону! Спасите…
Кружево тел сразу вздыбило вверх, кружево хлынуло к волнам. И путаные фразы:
"Тонет… Тонет… Вынырнул… Кто умеет плавать? Товарищи, на помощь… Эй!.."
На берегу - общее смятение. Никто плавать не умел. Бестолково суетились: "Лодку, лодку!" - "Я бы мог, да судороги у меня".
Вдруг из женской половины бросилась в волны длиннокосая нимфа. Искусно и быстро рассекая воду, она легкими взмахами плыла к утопавшему. Все замерли. Тысячи глаз влипли в нимфу, ждали подвига. Вот утопающий вынырнул, поболтал руками и - камнем вниз. Нимфа, круто повернув к нему, нырнула. И чрез мгновенье, при общем восторженном крике, на морской поверхности забелели два тела. Пловец был спасен.
Довольно интересный случай, прошумевший на весь Крым. Завершился он тоже интересно, по пословице: "Из огня да в полымя", - парочка поженилась.
С тех пор счастливые новобрачные всегда уединялись для совместного купанья куда-нибудь под скалу, в прохладу.
Миша Пташкин слепо верил в случай.
- Вот, черт его бей, какое счастье человеку привалило… Вместо того чтоб захлебнуться, такую красотку в жены взял… Где тут справедливость? Где закономерность? Темный случай, судьба - и больше ничего… Тьфу, черт! - ерепенился Мишка Пташкин и его угреватое, красное лицо с усиками щеточкой нервно дергалось. - Тоже приемчик, черт его бей, - продолжал он. - Наверно, нарочно прикинулся, гадина… Мазурик, больше ничего… Такую провокацию пустить. Да я бы…
- А ты попробуй сам… Ты тоже ведь жениться собираешься, - сказал ему приятель, телеграфист Очков.
- И попробую, - волновался Миша. - Думаешь - не попробую? Очень просто, возьму да и попробую. - Он тонкими, в бородавках, пальцами отщипывал ягодки винограда и ловко швырял их в рот. - Например, Зоя Петровна… Это не товар, по-твоему? А мускулы… Ты видал, какие у нее мускулы? На состязании в плавании второй приз взяла. Уж я ли за ней не ухаживаю? И сладостями разными пичкаю, например мороженым. И в горы верхом прогулки устраиваю. А она на меня - нуль внимания. Я по крайней мере на трех скамейках и на четырех деревьях в парке ее имя вырезал. Я с риском для жизни залез ради нее, как орангутанг, на новую беседку и на самом видном месте изобразил красной краской ее и свои инициалы с сердцем, проткнутым амурной стрелой любви! Вот до чего дошло… Меня чуть не арестовали за это, едва убежал. А она взглянула и - ни звука. Далее сказала: "Государственное имущество способны портить только дураки и хулиганы". Третьего дня хотел немножко обнять, вроде как случайно, а она: "Нет, уж вы, пожалуйста, того…" Через это я прямо-таки сгораю, во всем теле страшный вольтаж. Нервы - дрянь. Бессонница. А если уснешь - голые женщины в двусмысленных позах снятся. Я, конечно, не предлагал ей брак, я понимаю, что моя физиономия ей не нравится. А вот ежели я стану тонуть, а она, спасая утопающего, на мою мускулатуру вблизи взглянет, тогда посмотрим, кто кого…
Широкоплечий кривой телеграфист Очков на все лады подхихикивал над ним, наконец разразился звонким смехом:
- А ты в самделе, попробуй, Миша, раз на свой вольтаж надеешься. Может, и тебе фартанет…
- Обязательно попробую! Только в тихую погоду. И когда море посильней прогреется.
Через неделю у Миши был такой разговор с Зоей Петровной Голоноговой.
- Ах, Зоя Петровна, - сказал он, вытягивая длинную шею с кадыком, - я еще три фунта потерял. Вы не догадываетесь почему?
- Нет, не догадываюсь, - сказала девушка.
- Вы - мучительница, Зоя Петровна. Видит бог, мучительница, - вздохнул Миша Пташкин. - Ах, зачем я увидел вас… Через вашу наружность и отверженную любовь я вернусь из отпуска дефективным субъектом. Почему вы такая недоступная? В данный политический момент, когда кругом электрификация, на каждом углу громкоговоритель, ваша щепетильность звучит как абсурд. Уверяю вас. Вы корчите из себя бог знает какую целомудренность. Это не тактично, уверяю вас. Если б я был манекен, на который натягивают в магазинах брюки и пальто, то, конечно… Но я очень нервный, живой человек, с внутренней секрецией, что видно из популярных лекций. Правда, я, будучи в оптовом магазине, получаю по семнадцатому разряду и мог бы вам предложить… Как это выразиться культурнее…
- Нет, я замуж не собираюсь, - улыбнулась девушка, выписывая зонтиком вензель на песке. - Глядите, как хорошо садится солнце…
- Да, неплохо, - сказал он уныло. - А вот я не могу ни сесть, ни лечь. Как зажмурю глаза - вы во всей натуральности, без ничего, как апельсин без корочек. Зоя Петровна! - И оглянувшись, он бросился перед ней на колени. - Я люблю вас!.. Мучительница вы моя! Будьте моей по гроб жизни. Мне, как спецу, делают в нашем магазине значительную скидку со всей мануфактуры… Скоро будет получен великолепный тюль и тарлатан…
- Оставьте глупости, Михаил Степаныч! - И девушка отвернулась. - Встаньте!
- В таком случае, - вскочил Миша Пташкин и с бешенством стал выколачивать ладонью из штанов песок. - В таком случае, исходя из вашей жестокости, мне один выход - это утопиться. Да, да! И обязательно на ваших глазах… Уверяю вас… Да, да. Поверьте, вас замучает совесть… Вот нарочно оставлю на берегу в бутылке записку, а сам поплыву и утону. Нарочно!..
- А я вас спасу.
- Пожалуйста! - фатальным голосом воскликнул Миша Пташкин.
Море было тихое, день жаркий. Миша Пташкин, взволнованный и решившийся на последний шаг, зашел в часовню, поставил толстую свечу Николаю-чудотворцу, шефу утопающих, и направился к морю. Разделся, присосался глазами к щели в женский рай, сам себе сказал: "Здесь… Вот она… Ну, случай, выручай".
Он перекрестился и с трагическим лицом бросился в воду. Когда ноги потеряли дно, он отплыл сажен десять вперед, закричал: "Тону…" - и скрылся под водой. Тут был обрыв: тело до дна шло лениво, долго. Он умел кой-как плавать, но внутреннее чувство предостерегающе сказало ему: "А вдруг утонешь?" Он пробкой вверх.
"Утону, - подумал он, - ой-ой, судорога". И не на шутку закричал:
- Спаси-и-те-е! Эй!!
Он повернулся назад, в левой икре заныло, задергалось; он быстрым движением рук стал растирать ногу, захлебнулся, пошел вниз, открыл глаза - зеленое стекло воды, и пальцы на обеих ногах болезненно скрючились. "Конец…" Он с силой ударил руками: голова, взор обмакнулись в солнце, в воздух, - берег близко, люди мечутся белыми птицами. И она, спасительница, плывет к нему. В крике, в брызгах, он забился по воде, теряя силы. Вот закачался берег, закачалось над ним, под ним, кругом что-то неповоротливое и тягучее, все надломилось, посерело, растеклось, и последняя мысль была: "А как же… я за квартиру не заплатил…"
Пловец лишился чувств.
Он открыл глаза в тайное, в тот свет, в рай иль ад - не знает, и осмотрелся. Ни чертей, ни ангелов. Белые, самые обыкновенные стены. Койка, сестра милосердия.
- Ну, как? - участливо спросил сидевший возле него кривой телеграфист.
- А где Зоя Петровна, - слабо проговорил утопавший. - Где моя избавительница?
- Тебя спас я! - гордо сказал телеграфист, и улыбавшийся глаз его излучал самоотверженную любовь. - Я спас тебя, на лодке…
Миша Пташкин ударил в него, как пулей, свирепым взглядом, ахнул, прошипел: "Подлец ты!" - и вновь лишился чувств.
УСЕКНОВЕНИЕ
В село Нетоскуй прибыл знаменитый, с двадцатью тремя медалями, фокусник. А село большое, на четыре улицы, и в каждой улице по настоящему кулаку сидело, богатею.
В самой же маленькой избенке, на краю села, Мишка Корень жил, парень головастый, хотя и рябой весь, но очень грамотный: чуть что, вроде кулацкого засилья, например, так в газете и прохватит, потому - селькор, а подпись - "Шило".
Кулакам Мишка Корень - как чирий на сиденье, кулаки искали случая стереть его с лица земли.
Вот тут-то фокусник и пригодился.
Объявил фокусник, что желающему из публики он будет топором голову срубать, потом опять приставит, человек снова оживет.
Неужто верно? Да, да, да, милости просим убедиться.
Посоветовались кулаки между собою, и лавочник Влас Львов пригласил фокусника к себе на угощенье.
Вдвоем пили, взаперти.
- Да, гражданин фокусник, туго нашему брату и с богатством теперича, - печально помотал бородой Влас Львов. - И вот в чем суть… Ежели, допустим, коснувшись вашего рукомесла, вы оттяпали человеку голову, что же, неужели он умирает тут?
- Без сомненья, умирает, - ответил фокусник, бритенький и юркий, во рту золотой зуб и важнецкая сигарочка торчит.
- Так, так… Кушайте во славу. Пожалуйте уточку… Ах, какая утка примечательная… Просим коньячку… По личности сразу видать, что вы очень умный, просто полюбил я вас совсем. Ну, так. А потом, ежели голову приставить, опять срастется? Ока-а-азия…. До чего наука достигает… Страсть… Милай! Друг! А позволь тебя, андель, спросить… Например, ежели оттяпаешь, а тут в тебе головокружение, захвораешь нечаянно и на пол, вроде обморока? Тогда как? Ведь не станет же человек без башки полчаса дышать, умрет. Правильно иль нет?
- Без сомнения, правильно, - фокусник потянул из стакана коньячок. - Тогда, без сомнения, умрет так ловко, что, хоть пять голов приставь, не воскреснет. Но я в обморок никогда не падаю.
- Жаль, - мрачно вздохнул хозяин. - Шибко жаль. Только со всяким несчастья бывают. И по суду, ежели коснется, тебя завсегда оправдать должны… Ну что ж. Голову отрубил, скажем, парню, да и сам в обморок ляпнулся. Несчастный случай - да и все. А мы тебе… хе-хе-хе… сотняшку рубликов пожертвовали бы. Чуешь? Ну это - промежду прочим к слову. С глазу на глаз мы. Великая тайна, значит.
Фокусник допил коньяк, ухмыльнулся и по-дьявольски хитро подмигнул хозяину:
- Понимаю… Идет. Какого цвета волосы?
- Хых ты, андель, херувим! - схватил хозяин гостя в охапку, целовал его в уши, в лоб, в глаза. - Ах, до чего догадлив ты! Лохмы светлые у паршивца, как лен. Такая гадюка, страсть… То есть ах… Одно слово, ухорез, пагуба для всего правильного хрестьянства. Вот тебе в задаток два червончика. Ну только чтобы верно. Понял? Вот, вот. Достальные - после окончания. Прибавка будет. Озолотим.
А вечером кулацкий элемент предупреждал крестьян на сходе:
- Смотрите, братцы, своих парнишек не пущать башки оттяпывать. Боже упаси. Заезжему прощелыге с пьяных глаз - фокус, а человеку может приключиться смерть с непривычки.
Народный дом густо набит зеваками.
Фокусы были замечательные. Вырастали цветы в плошках на глазах у всех, исчезал из-под шляпы стакан с водой, фокусник изрыгал фонтаны пламени и дыма, в гроб клали девушку - помощницу, закрывали, открывали при свидетелях и - вместо девушки лежал скелет.
Зрители пыхтели, впадая в обалдение, старики и бабы отплевывались, крестились, призывая всех святых. Ребята широко открывали рты и не дышали.
После перерыва фокусник еще проделал много разных штук и в конце заявил ошалевшей толпе, что он хворает и поэтому отрубание головы отменяется. Народ вдруг взбунтовался, зашумел.
Громче всех, подзуживая зрителей, буянил кулацкий элемент:
- Ага, ишь ты! Руби, руби! - шумел народ. Толпа была возбуждена, раздувались ноздри.
- Идя навстречу желанию публики, - начал фокусник, - и благодаря угрозам, я, конечно, как будучи беззащитен против сотен зрителей, соглашаюсь. Но предупреждаю: операция может закончиться печально, потому что я утомлен и близок к обмороку.
Кулацкий элемент многозначительно переглянулся: "Клюнуло. Все как по маслу… Так".
- Согласны на таких условиях? Я всю ответственность переношу на вас.
- Жалаим!.. Просим! Сыпь!!
Кулацкий элемент радостно заерзал на скамейках.
- Желающие, пожалуйте на плаху! - озлобленно крикнул фокусник и покачал широким топором.
Никто не шел. Все оглядывались по сторонам, шептались, подбивая один другого. В углу уговаривали древнего старца - ведь это ж не взаправду, а ежели выйдет грех, деду все равно недолго жить. Старец тряс головой, плевался, а когда его подхватили под руки, загайкал на весь зал:
- Караул! Грабят!
И вот раздался голос, очень похожий на голос торгаша Власа Львова:
- Пускай Мишка Корень выступает! Он - комсомол, не боится ничего.
Минуту было тихо. Потом, рассекая полумрак, взвились насмешливые крики, как бичи:
- Ага, Миша! Боишься?! Вот тебе и нету бога! Тут тебе, видно, не митинги твои… Ха-ха!.. Попался?!
Селькор Мишка Корень, сидевший на первой скамье, вдруг встал, весело швырнул слова, как горсть звонких бубенцов:
- Сделайте ваше одолжение, сейчас! - и быстро заскочил на эстраду.
- Не боитесь? - спросил фокусник громко, чтоб все слышали, и, скосив глаза, строго осмотрел жизнерадостного, в белых вихрах, юношу.
- А чего бояться? - так же громко ответил тот. - Без головы не уйду.
- Ну, смотрите… Чур, после не пенять. Давайте завяжу вам глаза, а то страшно будет.
В задних рядах девчонка, сестра Мишки, с ревом сорвалась с места и кинулась домой, предупредить отца:
- Мишку резать повели!
Фокусник завязал лицо юноши белым платком по самый рот и усадил его возле стола с плахой.
Юноша не знал, что заговорщики, затаив дыхание, ждут его конца, ему и в ум не приходило, что фокусник - продажная тварь, предатель, он не чувствовал сердцем, что его сейчас убьют, поэтому так доверчиво, с улыбкой он положил на плаху свою голову.
На сцене - полумрак. Фокусник засучил рукава и ухватился за топор. Весь зал с шумом поднялся на ноги, вытянул шеи, замер. Зал верил и не верил.
Сверкнул топор, зал ахнул, голова с хрястом отделилась от туловища, тело Миши сползло со стула на пол.
Фокусник взял в руки белокурую, с завязанным лицом, голову и показал народу. Из горла свисали жилы, струилась кровь.
С визгливым криком несколько женщин лишились чувств. Зал оцепенел. Мертвящей волной пронесся мгновенный холод. Зал копил взрыв гнева и тяжко, в сто грудей, передохнул.
Фокусника охватила жуть, он увидел звериные глаза толпы, побелел и зашатался.
"Сейчас упадет", - мелькнуло в сознании торгаша Власа Львова.
Толпа враз пришла в себя и с гвалтом, опрокидывая, скамьи, топча упавших, зверем бросилась вперед:
- Убивец!! Подай Мишку!
Толпу охватило яростное пламя мести, крови:
- Ребята, бей!! Души!!
Но вдруг толпа с налету - стоп! - как в стену: из-под стола с хохотом поднялся казненный Мишка Корень и в гущу взъерошенных бород, перехваченных ревом глоток звонко закричал:
- Товарищи! Я жив и невредим!! Да здравствует советская власть! Урра!
Весь зал взорвался радостными криками: "Ура, браво, биц-биц-биц!"
- Товарищи! - надрывался фокусник. - Это же в моих руках голова куклы. Это же ловкость рук! Прошу занять места… Сейчас будут объяснены все фокусы!
Тут вздыбил на скамьи весь кулацкий элемент. Очнувшийся Влас Львов громогласно заорал: