Морж. Большое клыкастое чудовище. Когда Лунник впервые увидел вылезшего на морской берег моржа, щенок не на шутку перепугался и со всех ног убежал прятаться в пещеру. Перед осенними штормами моржи во множестве вылегали на дальней галечной косе, резвились в пенном прибое, но больше спали под еще теплыми солнечными лучами. Их храп далеко раздавался по округе. Иногда, чего-то испугавшись, они беспорядочной гурьбой бросались в воду и часто давили до смерти детенышей. Тогда с ближайшего тундрового холма прибегали полакомиться стаи голодных росомах и линялых летних песцов. Он жадно рвали острыми зубами кожу и теплое мясо, и очень скоро от детеныша моржа оставался только хорошо обглоданный скелет да белый череп с пустыми глазницами и рядом белых клыков.
Нет, Лунник почему-то не хотел превращаться в моржа.
Он бежал по замерзшему морю, повинуясь неведомому зову, внешней силе, которая вела его мимо стоявших торчком ледяных торосов, по плотному снегу вперед, в неведомое.
Небо потускнело, посерело.
Зато на востоке на стыке неба и замерзшего моря все ярче разгоралась заря, и близкие к горизонту льды окрасились в алый цвет, словно из небесной щели излилась холодная кровь.
А потом потускнела и сама заря, и Лунник увидел впереди полоску белого тумана. Он как-то сразу догадался, что это открытая вода и белый туман - это поднимающийся в холодный воздух теплый пар.
Лунник остановился на краю ледяного берега. Он сел на снег, поднял морду вверх и завыл. Послышался всплеск воды, и на поверхности подернутого морозным паром разводья показалась головка вынырнувшей из воды нерпы. Огромные блестящие глаза уставились на Лунника, и он услышал:
- Прыгай в воду!
Словно кто-то невидимый подтолкнул Лунника, и он бултыхнулся в воду, взвизгнув от испуга. Это был его последний собачий звук. Погрузившись с головой в толщу холодной воды, он увидел невообразимо нежный цвет, густеющий вниз до плотной синевы, а над собой светлый оттенок того же цвета и успел подумать о том, как прекрасен морской лед, если смотреть на него снизу. Лунник, как большинство четвероногих, имел врожденную способность к плаванию. Он стал изо всех сил бить по плотной холодной воде передними лапами и вдруг почувствовал, как эти лапы странно укоротились, стали широкими, превратились в настоящие ласты. Тело обрело необыкновенную легкость, плавучесть, и он уже без особых усилий всплыл на поверхность открытой воды. Рядом с собой он увидел блестящую головку нерпы и обращенные на него большие ясные глаза.
- Это я позвала тебя.
Лунник оглядел свои короткие и широкие ласты, покрытые блестящими волосами, и удивленно произнес:
- Значит, я превратился в нерпу?
- Да ты стал нерпой.
Лунник предполагал, что его превращения будут сопровождаться какими-то необычными ощущениями, возможно, страданиями и неудобствами, но превращение в нерпу произошло естественно и незаметно.
- Теперь ты будешь жить с нами, - произнесла нерпа. - Вон как нас много!
То тут, то там на гладкой поверхности стали показываться другие нерпы. Они смотрели на новообращенного с любопытством. Некоторые подплывали ближе, хлопали новенького по его жирным бокам. Лунник чувствовал себя так, словно всю жизнь был нерпой, плавал в студеном море. Глубоко нырял и гнался за рыбами. Когда он был собакой, рыба ему не очень нравилось, и он ел ее, только когда ничего другого не было. Лучшей едой все-таки было мясо, особенно чуть подпорченная китятина, горы которой остались на покинутом берегу.
Первая нерпа, которую он мысленно так и назвал Первой, все вертелась вокруг него, помогала ему осваиваться в новом для него мире.
Больше всего Луннику понравилось плавать в морской пучине. Толща холодной воды, уходящая в невообразимую черную глубину, оказалась куда более населенной, нежели полярная, покрытая снегами тундра. Чаще всего попадались рыбы. Одни медленно и важно проплывали мимо, лениво махая большими плавниками, роняя на ходу едкие замечания по поводу встречных морских животных, другие проносились так стремительно, что их как следует и не разглядеть. Нерпы кормились в больших косяках, забираясь внутрь скопища мелких рыбешек. Надо было только широко разевать рот, и сама пища, еще живая, трепещущая, входила в раскрытую пасть. Если попадалась рыба покрупнее, то ее легко было разгрызть острыми зубами. Толстый слой подкожного жира лучше самого густого меха защищал от холода, состояние легкости, почти невесомости в воде создавало веселое и радостное настроение.
Первая не отходила от Лунника, и остальные нерпы как бы молчаливо признали ее особые права на новичка. Одна пожилая нерпа даже проронила:
- Может быть, это ее будущий муж.
Услышав это, Лунник искоса глянул на Первую. Видимо, она была еще очень молода, и еще не рожала. Шкура у нее была ровная, чистая, короткая шерсть плотная и ровная. Она позволяла хорошо скользить в воде, и Луннику часто приходилось догонять подругу, которая, явно играя, убегала в зеленый сумрак глубины.
Но время от времени нерпам надо было выныривать из воды, чтобы отдышаться и набрать живительного воздуха.
К утру от ночных морозов замерзали разводья, и, чтобы добыть глоток воздуха, нерпы собирались вместе и своим горячим дыханием протаивали небольшую лунку, чтобы можно было только высунуть голову.
- Лучше, когда образуется разводье, когда морское течение раздвигает и ломает ледяные поля и появляются глубокие трещины. Одни быстро смыкаются, другие становятся как бы берегами большой поверхности открытой воды. Но при сильном морозе вода быстро затягивается льдом, и нужно усилие многих нерп, чтобы проделать отверстие для дыхания.
Некоторые лунки для дыхания сверху покрывались куполом тонкого льда, и тогда достаточно слабого толчка нерпичьей головы, чтобы пробить его и вынырнуть хотя бы на несколько мгновений, чтобы запастись свежим воздухом.
Когда Лунник впервые проделал это, Первая похвалила его, но предупредила:
- Будь осторожен! Часто нашего беспечного сородича подстерегает умка - белый медведь. А то и двуногий Человек.
Умка отличался невероятным чутьем и терпением. Обычно на замерзшей ледяной поверхности едва заметно возвышались несколько лунок, покрытых ледяными куполами. И нерпы могли вынырнуть в любую из них. Умка устраивался возле лунки и превращался в неподвижный ледяной торос. Он знал, что рано или поздно какая-то из нерп постарается вынырнуть как раз под ним.
Лунник однажды стал свидетелем такого случая: как только нерпичья голова показалась над поверхностью воды, неодолимая сила подхватила ее, и Лунник в последнее мгновение увидел только мелькнувшие задние ласты бедняги.
- Человек бьет в голову копьем, - сообщила Первая. - Он терпеливо сидит возле лунки. Часто прикидывается умкой и даже облачается в его шкуру. Это очень хитрое и опасное существо. Самое опасное из всего живого, что есть на земле. И самое коварное. Он ест наших братьев и сестер, а из наших шкур шьет себе одежду, потому что сам он лишен телесной растительности и без одежды замерзает и погибает.
Как оказалось, жизнь нерп и их сородичей лахтаков, более крупных тюленей, оказалась далеко не такой безмятежной, как поначалу показалось Луннику.
Первая так и вертелась возле Лунника, стараясь не отпускать его одного. Было время нерпичьих свадеб, и многие пары играли любовь бурно, вспенивая вокруг себя воду. От них к поверхности воды, к ледяному дну поднимались пузырьки воздуха, как серебряные ожерелья, нанизанные на невидимую нить.
- Когда Солнце станет высоко в небе, у этих пар появятся детеныши, - объяснила Первая. - Такие маленькие пушистые существа, покрытые белой, густой шерстью. А самки будут их кормить густым сладким молоком. Малыши любят нежиться на весеннем Солнце. Разве ты не хочешь, чтобы и у нас тоже появились малыши? Я хочу, чтобы ты женился на мне.
Лунник чувствовал нежность к Первой. Молодая нерпа очень нравилась ему, и от этого чувства у него напрягалась косточка в подбрюшье, почти в точности такая, какая была у него, когда он был собакой. Но он осознавал, что ему еще рано жениться и тем более обзаводиться детьми.
- Я не могу на тебе жениться, - ответил Лунник. - А вдруг у тебя вместо нерпят родятся щенята?
Первая задумалась.
- Да, это может случиться. А мне все равно жалко и горько, что мы не можем жениться. А потом, это такое удовольствие, наслаждение, словно ешь мягкую живую рыбку вэкын.
- Если бы я решил остаться нерпой, я бы, не задумываясь, стал бы твоим мужем. Но я чувствую, что не готов к этому.
Первая огорчилась. Значит, в эту весну у нее не будет пушистого детеныша, и она будет среди тех, которым не повезло. Раз от этого удовольствия зачинается новая жизнь, почему надо от нее отказываться? Пусть кому-то достается больше, кому меньше, кому - ничего. Но разве встреча с Лунником не была счастливым мгновением в ее жизни? Такое остается в памяти на всю жизнь. Ну, может быть, в эту зиму Лунник не стал ее мужем. Еще совсем недолго он живет среди нерп. Часто рассказывает о своем прошлом, о собачьей жизни, о том, как они хором выли на Луну, о том, как он бегал по тундре на своих четырех лапах, обгоняя ветер. Забавно и даже иногда смешно.
Но Лунник всегда останавливал свой рассказ на том месте, когда доходил до того мгновения, когда откусил кусок Луны.
Иногда, выныривая на поверхность воды, а порой и выбираясь на льдину, Лунник, поглядев на небо, видел, как обкусанная собаками Луна уменьшалась, превращалась в узкий серпик, а потом и вовсе исчезала. Если рассказать о об этом Первой, она может и не поверить, посмеяться над ним.
А Солнце все больше удлиняло свой путь по небосводу. В воздухе отчетливо стало теплее. Огромные ледяные поля пришли в движение, появилось много открытой воды. Теперь нерпам уже не надо было напрягаться, чтобы выдуть себе лунку для дыхания: теперь дыши, сколько хочешь, грейся на солнце.
Лунник стал много спать. Заметив это, Первая посоветовала ложиться всегда у кромки разводья, возле открытой воды, чтобы в случае опасности можно было в одно мгновение соскользнуть в спасительную толщу соленой океанской воды.
И все же многие нерпы отличались беспечностью. Соблазн понежитья в солнечных лучах был так велик, что иные, забыв об опасности, впадали в глубокий сон и становились добычей умки или двуногого Человека.
Малышей-нерпят с каждым днем становилось все больше. Они буквально устилали своими пушистыми комочками большое ледовое поле. Рядом лежали мамаши и охранявшие их самцы. Новорожденные еще не умели запасать достаточно воздуха в своих легких и не могли долго находиться под водой. Такое умение приходило только со временем, по мере взросления и возмужания.
Для белых медведей наступило время большой охоты. Их детишки, рожденные еще во тьме полярной ночи, уже достаточно возмужали и могли наравне со своими родителями самостоятельно добывать пропитание.
Они теперь не таились среди такого обилия нерпичьих детенышей. Свободно прогуливаясь среди вылегших на лед нерп, выбирали себе жертву и хладнокровно убивали, не обращая внимания на горестные вопли матерей, лениво отмахивались от самцов, пытавшихся защитить свое потомство. Большие пятна крови покрыли ледовое поле. Но нерпам некуда было уходить, особенно детенышам, которые не могли спрятаться в спасительной глубине океана. Единственным утешением было то, что умки не убивали больше того, что могли съесть. Насытившись, они прекращали охоту и даже, случалось, ложились отдыхать неподалеку.
Однажды Первая толкнула в бок задремавшего на теплом солнце Лунника.
- Вот они идут!
По краю льдины медленно шли несколько двуногих. Их тела скрывались под одеждой, сшитой из оленьих и нерпичьих шкур. Они держали длинные палки с острыми наконечниками и большие деревянные палки с привязанными к ним тяжелыми камнями.
Молча подходили к нерпичьим детенышам и со всего размаху били их по головам. Детеныши умирали сразу.
- Они делают так, чтобы не портить шкуру, - объяснила Первая.
- Но зачем им столько шкур? - спросил Лунник.
- О, этих двуногих немало на Земле, - ответила Первая. - Я уже тебе говорила, что на теле у них нет защиты от холода и они убивают четвероногих, у которых густая шерсть, теплая шкура.
Если умку - белого медведя - нерпы порой пытались отогнать от детенышей, то против двуногого человека они ничего не могли поделать и покорно смотрели на жестокое убийство. От ужаса и отвращения Лунник оцепенел и оставался на месте, прислушиваясь к их негромкой, деловой речи.
- Смотри, - сказал один из них, показывая на Первую. - Молодая самочка. Наверное, и году ей нет. Самое сочное и вкусное мясо.
Человек слегка приподнял копье и точным ударом вонзил лезвие между лопаток нерпы, достав острием сердце. Нерпа вздрогнула, и большие круглые блестящие глаза, которые так нравились Луннику, покрылись слезами.
Неведомо откуда к Луннику вернулись силы, и он проворно соскользнул в воду, погрузившись сразу в самую глубину. Наверное, он громко плакал о невосполнимой утрате, но в плотной холодной воде звук далеко не расходится, он угасает почти сразу.
Впервые после того, как покинул Илир, Лунник пожалел о своем решении пуститься в путешествие. Ему казалось, что он прежде всего встретится с удивительными и поразительными явлениями, но даже и представить не мог, что увидит столько зла уже в самом начале своего пути. Что же будет дальше?
Лунник отплыл подальше от большой льдины, нашел тихое небольшое разводье и вынырнул. Он услышал доносящееся с неба журавлиное клокотание. Стройные треугольные стаи летели на свои прошлогодние гнездовья. Пронеслись со свистом быстрых крыльев утиные стаи.
На отдельном торосе, возвышающемся над ровным льдом, сидел Ворон и безучастно смотрел на происходящее. Если к нему приближался человек или умка, Ворон, тяжело махая большими черными крыльями, перелетал на другое место. Иногда кружил над лежбищем, хрипло и громко каркая. Он созывал своих сородичей, возвещая, что есть недоеденный кусок нерпы, оставленный пресыщенным умкой. Тогда невесть откуда появлялись черные птицы и усаживались трапезничать. Несмотря на внешнюю неуклюжесть и неповоротливость, вороны были достаточно осторожны. Они не подпускали близко к себе умку, а тем более человека. Правда, как заприметил Лунник, человек сам старался держаться подальше от них. Лунник еще в далеком детстве, когда Вожак под вой зимней пурги повествовал о прошлой жизни, узнал, что эти черные птицы имели какое-то отношение к возникновению окружающего мира и почитались создателями Земли и Неба.
Лунник несколько раз окунул голову в холодную воду, смывая слезы. Солнце катилось по небу, перейдя на западную сторону, нарождающийся серпик Луны едва был виден низко над горизонтом на восточной стороне неба.
Хорошо быть птицей! Можно улететь от этой кровавой льдины, взмыть над торосами и открытыми пространствами вольной воды, почувствовать настоящую свободу. Как же он, Лунник, поначалу не сообразил, что надо было превращаться не в нерпу, а в ворона!
Лунник взобрался на льдину и пополз к большому торосу, на котором восседал Ворон. Удастся ли ему превратиться в птицу? Ведь летать - это совсем не то, что ползать по льду, плыть по воде, нырять, парить в океанской пучине в окружении многочисленных рыб и разных морских животных.
У подножия высокого тороса Лунник остановился и посмотрел на Ворона.
Черная птица с удивлением уставилась на него и спросила:
- Откуда ты?
Лунник вдруг почувствовал легкость во всем теле, глянул вбок и увидел черные блестящие перья на собственных крыльях. Он стал птицей! Вороном!
- Я вышел из воды, - ответил Лунник, стряхивая с перьев капли.
- Ты почти напугал меня, - заметил Ворон.
- Я был собакой, вкусил магический кусок от Луны и получил дар превращения, - сообщил Лунник.
Черный Ворон внушал почтение. С ним надо было разговаривать всерьез.
- Значит, ты Ворон не от рождения, - заключила черная птица. - Однако по законам гостеприимства наша стая должна принять тебя.
Лунник присоединился к остальным воронам. Внешне он ничем не отличался от них, и только полет для него все еще был непривычным, ему казалось, что он вот-вот упадет. Поэтому он старался не подниматься высоко, хотя небесная высь манила его; и часто случалось так, что Лунник вдруг обнаруживал себя парящим на уровне облаков и тогда торопился вниз, к твердой, родной земле.
Воронья стая, принявшая Лунника, обитала в скальных расщелинах, нависших над морем. Гнездовья были устроены так, что их никак не мог заметить посторонний взгляд. Но это был уже не остров, как узнал Лунник, а настоящий материк, простирающийся на неизвестное пространство.
Вороны питались объедками, остававшимися от пиршеств белых медведей и брошенных человеком ободранных тушек нерпичьих детенышей. Лунник первое время не мог заставить себя есть вчерашних своих родичей и кормился сухими прошлогодними ягодами, желтой сухой травой, мелкими замерзшими насекомыми, неожиданно оказавшимися очень вкусными.
Вороны не летали на большие расстояния. Важность и степенность их являлись внешней отличительной чертой. Многим живым существам казалось, что эти черные медлительные птицы обладают какой-то первозданной тайной.
Вечерами вороны сбивались в стаю в скальных расщелинах и предавались воспоминаниям о далеком и близком прошлом.
- Мы, вороны, живем долго, - сообщил Луннику Главный Ворон. - Если захочешь остаться с нами, проживешь столько, сколько не живет ни одно живое существо, даже двуногий человек.
Все воронье население принадлежало одному роду, где во главе стоял Главный, или, как его еще называли, Мудрейший. Все остальные были в родстве с ним до самых молодых воронят, которые, впрочем, внешне не отличались от своих прапрадедов, прадедов, дедов, отцов, матерей и так далее. Эти птицы как бы не имели возраста.
Тем временем Солнце уже перестало заходить за горизонт, а Луна исчезла с неба на долгий летний отдых. Прекратился долгий собачий вой, который порой даже доходил до материка, преодолевая пролив. Рядом с воронами на скалах поселились другие птицы: кайры с черными спинами и белыми грудками, чайки, гаги, тупики… Другое птичье население селилось в разросшихся и покрытых зелеными листьями зарослях по берегам тундровых речек, ручьев и озер. С самого утра в воздухе стоял птичий гомон, в котором трудно стало различать смысл. Птицы носились в воздухе стаями и поодиночке, сидели на скалах, на снесенных самками яйцах, плавали в воде, ловили рыбу, копались в прибрежном иле в поисках съедобных личинок.
Главной заботой всего живого была кормежка.
Однажды Главный Ворон подозвал Лунника и укоризненно сказал ему:
- Напрасно ты отказался жениться на одной из моих правнучек. Если этого не случится следующей весной, ты прервешь линию нашего вороньего рода и тебе придется уйти от нас.
Однако до следующей весны было еще так далеко, что Лунник не обратил большого внимания на предостережение Главного Ворона.
Наступившие теплые дни и обилие жизни вокруг не оставляли времени для сна. Да и все вокруг, особенно птичье население скальных утесов, покрытых гнездовьями, затихало лишь ненадолго, пока Солнце катилось вдоль горизонта, чтобы снова взмыть ввысь.