Старатель был костляв, под стать окрестным деревьям, драные штаны, из прорех куртки клочьями лезет грязная вата, лицо - будто кто забрал его целиком в ладонь и смял - до того сморщенное и маленькое. Поглядеть на такого - вроде что с него возьмешь, кроме вшей? Ан нет, бывалые таежные волки знали: вовсе не перьями красен тот фазан, что несет золотые яйца.
– Моя плохо не делай! - гнусаво, в нос запричитал китаец.- Моя домой ходи, дети ходи… маленький ванька–манька семь… десять штука…
– На каком прииске работал? - мягко, каким–то детским голоском спросил Рабанжи.- Не на Полуночном ли?
– Да знаю я его,- сказал Митька и длинно сплюнул на сторону.- С Троицкого он, Тянчен его зовут.
Старатель заискивающе заулыбался, стал кланяться, бормоча что–то быстро и неразборчиво.
– Сбежал, выходит,- Рабанжи горестно покивал головой.- Сбежал… А с хозяином, с Аркадием Борисычем, кто будет рассчитываться? Ванька–китаец? Ай, нехорошо, нехорошо…
Тянчен хотел что–то сказать, но Рабанжи махнул рукой.
– Ну, бог тебя простит… А золота–то сколько несешь с собой? - дружелюбно спросил он.
– Моя домой ходи… маленький дети…
– Брешешь, собака! - рявкнул Баргузин и ткнул его в живот дулом винтовки.- А ну, выворачивай торбу!
– Твоя сердиза не надо…- затравленно озираясь, пробормотал старатель.- Моя золото артельщик забирала, сильно кричала, ударяла…
Митька спешился, отошел к тому камню, за которым прятался китаец, тщательно оглядел все, общупал.
– Не видно,- сказал он, возвращаясь.- Видать, в другом месте запрятал или на себе несет…
– Промывать его будем или как? - деловито спросил Рабанжи и посмотрел на солнце.- Поторопиться бы, а то не успеем, глядишь…
– Придется промыть… Слушай,- Митька, усмехаясь, повернулся к Тянчену.- Обыскивать - только руки марать: мало ли куда ты золото понапихал. Лучше сейчас с нами пойдешь назад до первой речки. Там мы тебя сожгем вместе со всем твоим барахлом, а опосля возьмем лоток да пепел и промоем, понял? Верное дело, ни одна золотинка не пропадет.
Тянчен понял: не шутят, эти и в самом деле могут сжечь. Зеленоватые трупные тени легли на его лицо, он повалился на колени.
– Моя не надо поджигать, моя не хочет! - залепетал он, цепляясь за стремена; кони прядали ушами и беспокойно переступали копытами.- Моя расскажет!.. Ваша поспеши Полуночный, к Чихамо… Моя видел там много мертвых… Чихамо делай убивай, забирай много–много золота и убегай…
– Ты, ходя, не боись,- добродушно похохатывал Митька.- Живьем жечь не станем - что мы, звери какие, что ли? Мы тебя сперва пристрелим, мучиться совсем не будешь: раз - и готово!.. Да вставай! - осерчал он вдруг, наезжая конем.- Уговаривать еще!
– Погоди! - остановил его Рабанжи.
Он ухватил старателя за ворот и, рывком приподняв, как мешок тряпья, заглянул ему в лицо.
– Ну? - чуть разлепив губы, просипел Рабанжи.
Тянчен, запинаясь и путаясь, стал рассказывать, как по пути он случайно забрел на прииск Полуночно–Спорный и увидел в землянках мертвецов; однако Чихамо среди них не было.
– …Моя шибко испугалась тогда… Моя подумала; надо скорей уходи делать… Хозяин казаки посылай, совсем худо…
Тут Рабанжи прервал свой рассказ и, вынув из карманов брезентового балахона, бросил на стол два кожаных мешочка. Аркадий Борисович покосился на них, поднял вопросительно брови.
– Сам отдал,- пояснил Рабанжи.- А его мы отпустили…
– Фунтов пять верных,- Митька мечтательно глядел на мешочки.- Жирный фазан… Видать, давно готовился… И фарт шел к нему…
– Фазан…- Аркадий Борисович издал носом звук, похожий на презрительное фырканье.- Пять фунтов… Это ваше, вам отдаю… А сколько тогда унес с собой Чихамо?
– Много, надо думать, Аркадий Борисыч,- Рабанжи перебросил один мешочек Митьке, а другой опустил в карман своего балахона.- Он ведь того… на оленях уходит.
– На оленях?! - Аркадий Борисович лягнул под столом ногой и выпрямился, раздувая побелевшие ноздри.- Что ж ты сразу не сказал!..
Купно с матерным словом кулак хозяина хрястнул об стол.
– Мы, Аркадий Борисыч, на Полуночном осмотрели все досконально,- торопливо сказал Митька.- Вдруг видим это самое… оленьи следы. Три оленя, не меньше.
И четыре человека,- видно, кто–то из орочон с ними идет…
– Упустили! - зло поводя очами, прошипел Жухлицкий.- Погнались за пятью фунтами и упустили целый караван! На кой черт я только держу вас!
Впрочем, Аркадий Борисович сразу взял себя в руки, знал, что крики здесь бесполезны: бесшабашный варнак Митька не привык дорожить ни своей, ни чужой жизнью, а рыбью же кровь Рабанжи и вовсе никакими угрозами не проймешь.
– Да найдем мы его, Аркадий Борисыч,- Митька прищурился, потянулся к бутылке.- Не иголка, ей–богу!
Возьмем собак с собой и - айда по следам. Олень, он ведь тоже не птица,- не везде пройдет… На всякий случай послать бы кого на Крестовое озеро Данилыча предупредить.
Жухлицкий вопросительно глянул на Рабанжи; тот в ответ покивал лысиной.
– Ну хорошо!- Аркадий Борисович, помедлив, встал, пронзительно поглядел с высоты немалого роста.- Рабанжи, пошли Бурундука к Данилычу и кого–нибудь еще в Баргузин к Кудрину: десять зарезанных - не шуточное дело, пусть–ка горная милиция поторопится сюда. Сами отдыхайте до вечера. К ночи выедем, утром будем на Полуночном, а там пойдем по следам.
Аркадий Борисович бегом поднялся наверх: время близилось к полудню, а дел предстояло много. Некстати, совсем некстати получалась эта поездка, но деваться некуда.
…В ранних сумерках того же дня человек десять верхами и при оружии выехали через заднюю калитку со двора Жухлицкого. Впереди молча бежали две зверовые лайки, специально натасканные на беглых старателей.
Обогнув стороной поселок, верховые вышли на торную тропу и здесь перевели лошадей на ровную размашистую рысь.
ГЛАВА 5
До указанной заимки добрались уже в темноте. Постучались, а после долго ждали, слушая, как беснуются за высоченным забором псы - настоящие волкодавы, судя по голосам. Наконец там кто–то появился, унял собак. Лязгнув, приотворилась калитка, и смутно различимый крупный мужик неприветливо спросил:
– Кого это опять ночью принесло?
– Я горный инженер Зверев,- приезжему пришлось напрячь голос, чтобы пересилить кровожадный гомон хозяйских волкодавов.- Мы едем по делам на прииски Жухлицкого.
Такого ответа хозяин, видно, не ожидал. Он некоторое время молчал, потом нерешительно спросил, но уже другим голосом:
– Вас двое, что ли?
– Со мной конюх,- бросил Зверев и с конем в поводу решительно шагнул вперед: - Ты, хозяин, всю ночь собираешься держать нас за воротами?
– Да мы того… господин хороший, прощения просим,- ожил, засуетился хозяин.- Вот только собачек привяжу.
Через минуту он бегом вернулся и гостеприимно распахнул калитку.
– Заводите лошадушек, заводите, гости дорогие. Калитка у меня широкая, пройдете и со вьюками.
"Ишь леший таежный", - неприязненно подумал Зверев, быстро оглядывая широкий двор. Темные строения впереди и справа,- видимо, амбары, стайки, навесы. Слева, в глубине, желтеют два маленьких окна - хозяйская изба, должно быть. Псы по–прежнему заливаются, гремят цепями. Настоящая крепость, а не таежная заимка.
Звереву как горному инженеру не раз приходилось объезжать дальние прииски, проверяя шнуровые книги с записями золота, осматривая горные работы. И всегда его удивляла вот эта особенность сибирской жизни: день за днем тянется тайга, глушь, то появляется, то пропадает тропа, и вдруг деревья расступаются - перед путником высится, словно упавший с неба, добротный домище, окруженный хозяйственными постройками, обнесенный крепким забором. Амбары ломятся, скотины полон двор. Хозяева везде попадались почему–то на одно лицо: с дремучими бородами закоренелых душегубов, кряжистые, неразговорчивые, к такому не то что на ночлег проситься, а рад, кажется, деньгами откупиться, только бы живым отпустил. И домочадцы у них странные: не по годам легконогие старушки, бабы с испитыми лицами и яростными глазами пророчиц, статные молодицы с неживыми движениями и какой–то обреченностью во взоре. Что за люди, кто они друг другу, зачем живут в глуши, сторонясь людей? Или проклятье какое лежит на них?.. Не любил Зверев ночевать в таких местах, но иногда приходилось. Вот и сегодня тоже.
В дальнем углу двора развьючили и привязали лошадей. Причем услужливому хозяину подсунули лошадь с продуктами, а ту, которая везла плотно упакованные винтовки и патроны, развьючили Зверев и Очир.
Вьюки сложили под навесом (хозяин приговаривал: "Вы уж за бутар свой не тревожьтесь, у меня надежно…"). С лошадей седла пока не стали снимать, опасаясь застудить спины, только отпустили подпруги.
– А теперь пожалуйте в избу,- пригласил хозяин.
Зверев незаметно подмигнул Очиру и направился к дому.
– А как же конюх ваш? - спросил хозяин, увидев, как Очир спокойно уселся на вьюки и закурил трубку.
– Он знает свое место,- равнодушно ответствовал Зверев.- Ты уж скажи, чтобы ему вынесли поесть.
Каждый раз, когда ему приходилось разыгрывать из себя барина, Зверев чувствовал крайнюю неловкость, но - хочешь не хочешь - приходилось это делать: Серов, прощаясь, дал строжайший наказ: "С оружия глаз не спускать ни днем ни ночью. Вы за него оба головой отвечаете!"
Хозяин непонятно хмыкнул, но промолчал. В сенях было темно, пахло кожами, дегтем.
После уличной темноты кухня, освещенная двумя мигающими плошками, показалась и светлой, и просторной. Войдя, Зверев степенно поздоровался с шустрой старушонкой, хлопотавшей у печи, огляделся. Направо - большая русская печь, прямо - вход, занавешенный линялым ситцем, налево - чисто выскобленный стол, а подле него - лавка и несколько табуретов с полукруглым вырезом для пальцев. Половые плахи широкие, плотно сбитые и тоже чисто выскобленные речным песком. Во всем чувствуется достаток, основательность, крепкая хозяйская рука.
Пока Зверев мыл руки под фигурным медным умывальником, вытирал их чистым холщовым полотенцем, стол уже накрыли.
– Потчуйтесь…- жестом ученого медведя пригласил хозяин.- Чем бог послал…
Поужинали на скорую руку, но по–таежному сытно. Хозяин угощал жирной холодной сохатиной недавнего убоя, рыбным пирогом, чаем с молоком. Сам хозяин, Митрофан Данилович, сказав, что уже отужинал, пил только чай и осторожно выпытывал, кто такие и зачем едут в тайгу в это смутное время. Зверев отвечал отрывисто, властно и немногословно.
– Так, стало быть, вы из самого Верхнеудинска? - хозяин покачал головой.- Далеко заехали…
Зверев молча кивнул, обгладывая сохатиную лопатку.
– Как жисть там? - Митрофан Данилович придвинулся, понизил голос.- Сказывают, нынче власть держат эти… большевики, правда, нет?
– Нынче везде большевики,- отвечал Зверев.- И в Иркутске, и в Чите, и в самой Москве.
– Не слышно, что они дальше–то собираются делать? Разное люди говорят…
Зверев, пожав плечами, придвинул к себе кусок пирога побольше.
– Так–так…- Хозяин помолчал, постукивая пальцами по столу.- Мужика они, говорят, прижимают, а? Не слышно?
– Я, голубчик Митрофан Данилович, не крестьянин,- подпустив в голос изрядную долю высокомерия, сказал Зверев.- Мне до этого дела нет. Ты уж спроси того, кто знает.
– А к Жухлицкому вы едете по каким делам - по казенным или своим?
– А кто по нынешним–то временам по своим ездит?- ответил вопросом на вопрос Зверев.
Хозяин отстал и принялся за остывший чай. После ужина он снова засуетился, кликнул давешнюю старушку, которая подавала ужин, и велел ей постелить Звереву в горнице.
Оставшись один, Зверев лег не раздеваясь, сунул под подушку пистолет. Задумался. Со дня выезда из Верхнеудинска минуло более двух недель. Дорога, как и следовало ожидать, оказалась тяжкой. Выданное Забайкальским областным Горным Советом удостоверение с просьбой всячески содействовать горному инженеру Звереву "при требованиях его на станциях вне очереди почтовых, междудворных и обывательских лошадей" оказалось почти бесполезным. За лошадей, фураж и продукты приходилось платить втридорога. Деньги, взятые под отчет, таяли…
А сон все не шел, да и не стоило, пожалуй, засыпать.,. Жаль, приходится устраиваться врозь с Очиром - нет ничего легче, чем прикончить их по одному. Но горному инженеру не пристало спать во дворе… Хозяин подозрительный,- наверняка доверенный человек Жухлицкого. Иначе и быть не может: до революции здесь каждую зиму шли обозы из Читы и Харбина - везли продовольствие и снаряжение на прииски Жухлицкого и других промышленников помельче. Шли от зимовья до зимовья, а хоромы Митрофана Даниловича никак не походят на простое зимовье… "Хотя что подозрительного в этом Митрофане Даниловиче? - спросил себя Зверев.- Ну, недоверчив… Ну, выспрашивает обо всем… Разве в других местах было иначе?.. Впрочем, все это вздор, вздор. Главное - мы уже у границ Витимской горной страны",- подумал молодой инженер сквозь неодолимо наваливающийся сон…
* * *
Устроив Зверева, Митрофан Данилович вышел в сени и, пройдя вглубь, отворил низенькую дверь. Сразу за ней была лестница, ведущая вниз. Митрофан Данилович спустился, привычно нащупал в темноте скобу.
В большой подвальной комнате царил полумрак, было тепло и сухо. В мигающем свете плошки бревенчатые стены отливали старой медью. Больше половины комнаты занимали туго набитые мешки, аккуратно сложенные от пола до потолка. Жирный сибирский кот, хранитель этого склада, спрыгнул при появлении хозяина с нар и с приветливым мурчаньем стал тереться о его ноги. Вслед за котом с нар поднялся здоровенный краснощекий детина и, позевывая, спросил:
– Ну, кто там приехал–то?
– Документов я у него не спрашивал,- буркнул Митрофан Данилович, присаживаясь к неопрятному столу, загроможденному корками хлеба, обглоданными костями и бутылками.- Говорит, горный инженер.
– Сказать что хошь можно,- резонно заметил детина.- Не из этих ли он?
– Не–е, не из товарищей,- хозяин задумчиво пожевал губами.- Конюха за один стол с собой не сажает… Опять же мундир на нем со светлыми пуговицами, фуражка с кокардой,- все чин чином.
– Мундир! - Детина хмыкнул и налил водки себе и хозяину.- Нарядить, паря, и бочку можно.
Сказав, детина заржал, хохотнул и Митрофан Данилович: дело с бочкой было и впрямь веселое. Лет десять назад детина этот был знаменитым на всю тайгу спиртоносом. За проворство и ловкость прозвали его Бурундуком. Горным исправником в ту пору служил Попрядухин, мздоимец и картежник; промышленники откладывали специальные суммы на "проигрыш" исправнику. Необыкновенно толстый, он ездил только в тарантасе, на санях или по крайности на волокуше; верхом не мог - любой конь выдыхался вконец, не пройдя под ним и версты. Увидев как–то похрапывающего в тарантасе исправника, отчаянный Бурундук надумал штуку, которая прогремела потом по всей Золотой тайге. Он погрузил в сани бочку спирта, накрыл сверху медвежьей шубой и лихо двинул в тайгу. Под вечер Бурундука, закутанного до глаз башлыком, остановили казаки.
– Кого везешь?
– Господина исправника. Выпимши они, спят, не велели будить до самой станции.
Казаки заглянули в сани и, увидев дородное чрево, накрытое шубой, преисполнились почтительностью.
– С богом, ямщичок, да гляди вези аккуратно!
– Известно. Небось понимаем, кого везем! - И Бурундук хлестнул лошадей.
Удача привела Бурундука в такой восторг, что, добравшись до приисков, он принялся угощать старателей в долг, а то и просто за так. Два–три прииска не работали больше недели - все золотнишники пьянствовали беспробудно. Бочку без труда осилили до дна, а по тайге покатилась молва об очередной проделке лихого Бурундука…
Насмеявшись вдоволь, Бурундук хлебнул остывшего чаю и покосился на Митрофана Даниловича.
– А может, того… кончить его, а?
Митрофан Данилович поскреб затылок.
– Оно, конечно, дело нехитрое, да как знать: вдруг он Аркадь Борисычу полезный человек. Хозяин–то потом с нас головы поснимает.
– Да ить сказано же: товарищей в тайгу не пропускать!
– Эх, Семка, Семка, душегуб ты был, душегубом и остался.
– Не скажи! - обиделся Бурундук.- Золотишко у фазанов отбирал, а чтоб грех на душу брать…
– А в позапрошлом году кто пятерых китайцев косами связал спина к спине и бросил в тайге? Ить если б не я, с голоду б перемерли.
– А они наших мало перерезали? - загорячился Бурундук.- Спиридона Козулина, Николу Босого? Моему братану Гришке в спину кайлу загнали, а? Ить фунтовый же самородок был при нем, при Гришке–то! - завопил вдруг Бурундук.
– Э, паря, это еще неизвестно, кто кого в тайге режет. Может, свои же. У наших–то тоже не заржавеет.
– Ладно, не о том речь,- Бурундук выпил водку, занюхал корочкой.- С анжинером что будем делать?
– Пусть, однако, едет паря, а?
– Пусть, пусть…- детина недовольно засопел.- А вдруг он, глядишь, из товарищей? Они ить с хозяина–то за многое могут спросить.
– То не наша печаль.
– Не наша… Тот–то и оно, что наша. Шибко–то не храбрись,- остерег Бурундук.- Приедут к тебе: чьи мешки с крупчаткой прячешь? Жухлицкого? Ну, тогда полезай, господин хороший, в кутузку. Вот ить оно как.
– Не пужай… Я человек маленький, мне бояться нечего.
– Как же! Грехов и за тобой немало водится.
– Ну и пусть,- сумрачно сказал Митрофан Данилович, поглаживая кота.- Раньше, по молодости, еще ничего было, а сейчас как подумаю: господи боже, сколько зла хозяин людям сотворил. И мы вместе с ним.
– Вот и помалкивай да за хозяина держись.
– А бог?
– Что - бог?
– Он–то все видит.
– Коль уж так, то бог нам же и поможет,- успокоил Бурундук.- Товарищи, они, слышно, безбожники.
– Быть того не может. Уж коли бог не за них, как они всю Россию–то подняли, а?
– Божьим попущением,- ухмыльнулся Бурундук.
– Ты язык–то поганый прикуси,- сурово сказал Митрофан Данилович.- А насчет кутузки… так я скажу: коль накажут - пусть. Пострадаю. Во искупление.
– Страдалец! - Бурундук фыркнул.- Станешь ты страдать, как же! Вон кота своего и то на жалованье посадил.
Митрофан Данилович, не найдя что сказать на это, только крякнул и потянулся к бутылке.
– Во, давно бы так,- одобрил Бурундук, скаля зубы.
Бурундук сказал сущую правду. Митрофан Данилович, мужик прижимистый и хитрейший, держал как бы перевалочный склад и состоял у Жухлицкого на жалованье. Рассудив, что хозяин ни в жизнь сюда не заглядывал и вряд ли когда заглянет, он и кота записал сторожем под именем Василия Муркина, глухонемого–де племянника. Коту были положены жалованье и хозяйские харчи. Если разобраться, то кот свое отрабатывал честно,- не будь его, немало крупчатки и другого добра было бы попорчено мышами.
Выпили. Митрофан Данилович закряхтел, помотал головой.
– Грехи… А хозяину так и скажи, что никакие, мол, китайцы тут не проходили.
– Ладно, скажу… А анжинера твоего я все одно пощупаю где–нибудь по дороге.