Ей стало страшно. Она рванулась, убежала бы, но Лида снова усадила ее рядом с собой на скамью.
- У вас меня не любят… - Она усмехнулась. - Вот я говорю "у вас", а ведь двенадцать лет прожила в семье.
- Тетечка Лидочка! Пошли бы вы работать в какой-нибудь цех. В поликлинике скучно. Идите на завод. Там народу сколько…
- Завод! Провались он, весь этот завод! Для вас, Журбиных, только завод и существует.
- Тоня-а!.. - протяжно позвала с крыльца Агафья Карповна.
Известно, что ни за чем хорошим родители своих детей не зовут. В магазин сходи, и непременно за хлебом и за керосином сразу, или к соседям отправляйся - проси, какой-нибудь противень или щепотку перца взаймы. На этот раз Тоня готова была идти куда угодно, только бы не оставаться дольше с Лидой.
- Я здесь, мамочка! - откликнулась она, выбегая из беседки.
- Здесь, здесь, а кавалер дожидается чуть ли не полчаса.
Возле крыльца стоял Игорь. Нисколько не смущенный тем, что его назвали кавалером, он пошел Тоне навстречу, пожал ей руку и сказал:
- Совсем не полчаса. Тридцать секунд.
Тоня в душе ликовала, и не только в душе, лицо ее и глаза не могли скрыть радости оттого, что Игорь пришел. Она и не пыталась ничего скрывать. Ей, воспитанной Алексеем в "мужском духе", была чужда игра в "барышню". О Лиде Тоня уже позабыла.
- Игорь, вот хорошо! Мы сейчас пойдем гулять. Пойдем в дюны, к бухте…
- Какие дюны? Гляди, что творится! - Агафья Карповна указала на небо.
В небе, сплетаясь в косы, неслись клочья туч; за воротами взметывалась пыль и катилась клубами к заводу; ветер гнул тополя, повсюду шумели листья, на крыльцо упали большие, с брызгами, капли дождя. Пока Тоня растерянно разглядывала небо, дождь ударил потоком, и хлестнула, ломаясь и рокоча, длинная молния.
Вбежали в дом. Тоня повела Игоря в свою комнатку. Проходя через столовую, Игорь поздоровался. К нему обернулся только Александр Александрович.
- А?.. - Старый мастер посмотрел недоуменно, поверх очков, да так и не понял, в чем тут дело и чего от них хочет черноглазый молодой человек.
Тонина комната была тесная, узкая - боковушка рядом со столовой. В нее доносилось каждое слово, сказанное Ильей Матвеевичем, Александром Александровичем или Антоном. Игорь и Тоня говорили шепотом, сдерживали смех.
- Мне у вас нравится, - сказал Игорь, разглядывая на стене фотографии Тониных подруг.
- Ну и живи у нас, если нравится. - Тоня не заметила, как стала ему говорить "ты".
- Да, живи! Шутки шутками: ни отцу, ни маме еще неизвестно, что я на заводе работаю. Они думают: с товарищами к экзаменам в институт готовлюсь. Хотя уже начинают подозревать что-то неладное. Очень рано встаю. И потом так: я в цехе переодеваюсь, конечно, моюсь-моюсь - все равно от меня железом пахнет. Мама спрашивает: почему это? Духами, что ли, начать прыскаться?
- Духами? - Тоня выбежала из комнаты и принесла с комода коробку, подаренную Алексеем. Она еще ни разу не открывала плоских, перевязанных ленточками флаконов. - Вот духи, хочешь?
Игорь с видом знатока понюхал пробки флаконов:
- Хорошие духи. Подарок?
- Подарок.
- Ну и дурак.
- Кто дурак? - Тоня так и застыла посреди комнаты.
- Тот, кто такие подарки дарит. Настоящий мужчина подобной чепухой заниматься не будет. Я бы…
- Игорь, знаешь… В общем, ладно… За такие слова, в общем, дерутся. А я просто скажу тебе словечко, и ты сам себя побьешь. Мне это подарил брат, Алеша, тот самый, о котором ты читал на доске Почета.
Игорь смутился.
- Извините, - сказал он, в замешательстве вновь обращаясь к Тоне на "вы".
В комнате стемнело. Белый свет молний вспыхивал внезапно, и тогда на стеклах закрытого окна были видны струистые водяные полосы. Дом вздрагивал от раскатов грома. Игорь и Тоня притихли.
- Мы ведь ка́к с Александром Александровичем думаем, - говорил в столовой Илья Матвеевич. - Мы думаем, как бы поскорее, подешевле да точнее сделать. Вот и предполагаем - корпусная мастерская такой совет дает - поджать снизу и через оба листа сверлами… Как смотришь?
- Это, по-вашему, будет поскорее и подешевле?
Игорь с Тоней не видели лица Антона, но он так сказал "поскорее и подешевле", что они почувствовали: смеется.
- Это каменный век, товарищи начальники и мастера! - продолжал он. - Надо положение отверстий с одного листа перенести на другой с помощью точного математического расчета.
- Так ведь допустимый предел ошибки… - заговорил Илья Матвеевич.
- Доли миллиметра?
- Крохотные доли. И главное - выяснится, ошиблись мы или нет, только когда лист будет обработан и все отверстия рассверлены.
Игорь прислушивался. Он узнал из дальнейшего разговора, что корабль, который строился на стапеле Ильи Матвеевича, по первоначальному проекту был предназначен для грузового плавания в северных широтах. Среди зимы, когда основные узлы корпуса уже были собраны, министерство потребовало изменить конструкцию корабля, сделать ее более прочной.
Конструкторское решение нашли: одним из его элементов была дополнительная обшивка. Но сборщики стали в тупик - как эту обшивку осуществить? Рассверлить в корпусе уже поставленные заклейки, - конечно, пустяк. Взял электрическое сверло и рассверливай. А дальше? Как сделать, чтобы эти отверстия совпали с отверстиями в новых листах? Корпусная мастерская, как Илья Матвеевич и рассказал Антону, предлагала поджать дополнительные листы к днищу и сверлить сразу через два листа изнутри корпуса. Так бы, наверно, и сделали, да Илья Матвеевич засомневался: не долгая ли это будет песня, и решил посоветоваться с Антоном.
- Лист корабельной стали, Антоша, - говорил он, - дорогая штука. В копеечку обойдется твой эксперимент в случае неудачи. Лучше уж делать, как корпусная мастерская советует: сверлить изнутри. Точность - куда тебе! Отверстия, старые и новые, факт, совпадут. Сболчивай, вставляй заклепки и клепай.
- Да ведь стыдно так работать в наше время! - убеждал Антон. - Сверловщик там, в междудонном пространстве, где высоты менее метра да продольных, поперечных пересечений сколько, - в крюк согнуться должен. Предположим, наши ребята и на это пойдут. Но мы-то, руководители, на такие дедовские приемы идти не имеем права.
- Работа кропотливая, согласен. Зато безошибочная, - продолжал свое Илья Матвеевич.
- Безошибочная! На что безошибочней летать на аэроплане днем: землю видно, не собьешься. А вот надо, так летают и ночью. Если одних безошибочных, как ты говоришь, способов держаться, далеко мы не уедем, отец.
- Хорошо, - согласился Илья Матвеевич зло. - Я безошибочных способов не держусь. Берешься сделать расчеты - делай!
- Значит, так, - заговорил Антон, шурша карандашом по бумаге. - Имеем точку на плоскости… Ее надо перенести на другую плоскость, с тем чтобы…
- Не спеши, - остановил его Илья Матвеевич. - Во-первых, плоскости нет, лист с погибью…
- Вот это задача! - прошептал Игорь Тоне, которая вместе с ним прислушивалась к разговору в столовой.
- А ты говоришь: схоластика! - тоже шепотом ответила Тоня.
Они снова начали спор о том, правильно или неправильно поступил Игорь, бросив учебу. Неожиданно, испугав обоих, в комнату вошла Лида. Она так промокла, что платье прилипло и тело просвечивало сквозь тонкую летнюю ткань.
- Зря ты убежала, - сказала она Тоне. - До чего дождик хороший! - Она повернулась и вышла, оставив на полу мокрые следы.
- Кто это? - спросил Игорь.
- Жена старшего брата.
- Красивая.
- Да. Была еще красивей. - Тоня сняла с полочки альбом в синем бархате и раскрыла на середине. Лида в купальном костюме стоит среди дюн под соснами, стройная, на плече маленький пестрый зонтик. Возле нее копает лопаткой песок девочка в полосатых трусиках. - А это я, - указала на девочку Тоня. - Тогда мне было шесть лет, все говорили, что я тоже буду красивой. Ничего не получилось.
- Да? - Игорь взглянул на ее лицо в веснушках, на мальчишеский, опаленный солнцем нос и улыбнулся.
Тоня захлопнула альбом. Улыбка Игоря ее обидела, она даже не могла понять почему. Она подошла к окошку, распахнула его. Комнату заполнил запах свежей земли и вымытых тополей. Небо как бы устало от грозового напряжения, дождь падал медленно, затихая с каждой минутой.
В палисаднике смеялась Дуняшка. Она босиком, держа туфли в руках, бежала от калитки к крыльцу. За ней шумно шлепал по лужам сандалиями Костя. Он нес Сашку, завернутого с головой в пиджак!
- Шальные! Ребенка хотите застудить! - заворчала Агафья Карповна, встречая их на крыльце.
Потом какие-то слова о здоровье внука сказал и Илья Матвеевич, по Тоне казалось, что отец недоволен совсем не Сашкиным купаньем: наверно, расчеты с отверстиями так и не удались. Она сказала об этом Игорю.
Игоря пригласили обедать. За столом Антон все время спорил со стариками, к их спорам присоединился и Костя. Дуняшка была занята ребенком, который лежал у нее на коленях и мешал ей есть. С Игорем заговаривали только Агафья Карповна да изредка Лида. Он им вежливо отвечал, но большей частью невпопад, потому что продолжал прислушиваться к разговорам мужчин.
Тоня молчала. Она не пошла провожать Игоря до троллейбуса, сказав, что на улице мокро. В самом деле, лужи во дворе были громадные.
Тоня вернулась к себе в комнату, легла на постель и, пожалуй, впервые за последние годы, заплакала. Она ведь ждала его прихода, ждала. Он пришел… И что же, собственно, произошло? Ничего как будто бы. Ничего, если не считать непонятной улыбочки и странного, очень странного "да?". Но разве можно их не считать, эту улыбочку и это "да?". В них звучали насмешка, ирония, пренебрежение. Игорь потускнел для Тони, и ее сердце, которое все дни ожидания волновалось при каждом скрипе калитки, вдруг замерло и похолодело. Игорь стал ей неинтересен и безразличен. Она в нем ошиблась. Всякая ошибка горька, а такая, когда ошибаешься в человеке, горька тем более.
Вечером к ней зашел Алексей и, щелкнув выключателем, зажег свет.
- Ты что это раскисла? - спросил он, заметив ее слезы.
- А ничего! - зло ответила Тоня, не подымая головы с подушки и щурясь от яркого света. - Сам знаешь - что!
Тонины чувства совершили крутой поворот. Уже не Игорь был виноват, а белобрысая глупая Катька, которая кружила голову Алексею.
- Ничего я не знаю, - ответил он удивленно. - Захворала?
- Ты захворал, а не я. Ты!
В кухне распевала Дуняшка:
Если сердцу грустно станет,
Знай, что песня тебя не обманет…
Тоня слушала пение Дуняшки, остро ненавидела Катьку и думала об Игоре.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Скобелев напрасно стращал Зину: ни терпеть его общество, ни выполнять его приказания ей не приходилось. Он появлялся в бюро только утром, выкуривал папиросу, щелкал замками стола и исчезал на весь день.
Тетя Лиза, уборщица, сказала однажды Зине:
- Шли бы гулять, барышня. Что тут сидеть в сырости да в потемках!
- Я работать приехала, а не гулять, - ответила Зина, перелистывая только что принесенные с почты журналы.
- Оно верно, - тетя Лиза стояла перед Зиной, опираясь на швабру, - работать надо. Да без начальства какая работа! Мучаетесь, гляжу на вас. Начальство ваше, Евсей Константинович, тот обожает жизнь вольную. И в буфете попрохлаждается, и в поликлинике потрется - глазки регистраторше строит…
Как ни мрачно было на душе у Зины, она чуть не рассмеялась: возможно ли - Скобелев строит кому-то свои рыбьи глазки!..
- А больше всего, - продолжала тетя Лиза, - сидит Евсей Константинович с заведующим клубом, с Вениамином Семеновичем, да ногой качает. Уж до чего не терплю я эту привычку! Качает, значит… и тот качает… Оба качают. Мы народ вроде и маленький, незаметный - обслуживающий персонал. Нас в расчет не берут. А мы все видим, все понимаем, каждому свою цену даем. Идите, говорю, гуляйте, пока молодая. Будет время, еще наработаетесь, жизнь впереди.
Совет тети Лизы никак не вязался со словами директора о том, что она, Зинаида Павловна Иванова, должна стать катализатором в бюро технической информации.
Катализатор из нее не вышел и не мог выйти по причине крайней малочисленности штата бюро: Скобелев да она, Зина. Первые дни Зина просто не знала, за что взяться, с чего начинать; ее тянуло прочь из сумрачной комнаты, туда, к стапелям. Скобелев если и давал какие-нибудь поручения, то самые пустяковые: отнести в цех новую брошюрку, сходить на почту, подклеить в альбом вырезки из газет и журналов. Зина готова была сложить чемодан и бежать с завода, где ее так скверно приняли. Она пошла к директору, чтобы высказать ему все-все, что у нее накопилось на душе. Но директор не принял, у него шло совещание, а после совещания он сразу же уехал в областной комитет партии. Проходя мимо Зины, которая упрямо дожидалась его в приемной, он на нее не взглянул, - кажется, даже и не узнал, отмахнулся: занят, занят, завтра прошу.
Зина поняла, что и завтра и послезавтра ею заниматься никто не будет, у всех свое дело, свои заботы; ей тоже определили дело, о котором отныне она должна заботиться, и с нее за это дело потребуют ответа, когда придет час. Вот так всегда. Поручают что-нибудь трудное человеку, говорят бодрые слова: поможем, не оставим, а потом оказывается - и не помогли, и оставили, и забыли, - поступай как знаешь, отвечай как умеешь.
Ее удивляло, почему никто и никогда не приходит в бюро и не требует никаких справок. Для чего тогда все альбомы, щиты, диаграммы? Нужны ли они вообще, соответствуют ли уровню техники, существующему на заводе, отвечают ли техническим запросам инженеров и рабочих?
Зина предприняла поход по цехам, чтобы выяснить, в какой информации там нуждаются. "Подумать надо, - нехотя отвечали ей начальники, инженеры, мастера. - С кондачка не скажешь". Зина чувствовала, что дело не в кондачке, - просто люди не верят в силы и возможности бюро, не видят от него пользы, а многие о нем и вовсе не знают. Когда она, решив проверить это предположение, спрашивала у случайно встреченных рабочих, как ей найти свое бюро, четверо или пятеро недоуменно пожали плечами и только один ответил: "За точность не ручаюсь. Кажется, оно в главном здании".
Можно ли с этим мириться! Зина составила и разослала во все цехи, мастерские и отделы анкету. Что вам надо, товарищи? Обращайтесь, требуйте, - почти умоляла она. И литературу подберем, и любой институт запросим, и даже в командировку куда угодно пошлем.
Но и на анкету никто не отозвался.
- Знаете, товарищ Скобелев, - сказала однажды Зина своему начальнику, - наше бюро надо закрывать!
- Закрывайте, - ответил Скобелев безразличным тоном, надел кепку и пошел к дверям, чтобы по обыкновению исчезнуть на весь день.
Но Зина загородила дорогу. Скобелев почтительно приподнял кепку:
- К вашим услугам, Зинаида Павловна.
- Никаких услуг мне не надо! Вы обязаны работать, а не разгуливать неизвестно где!
- Видите ли, - с наигранной дружеской проникновенностью заговорил он. - Если верить уборщицам, то я, конечно, разгуливаю. Если же смотреть правде в глаза, то я не разгуливаю, а тяну лямку. Будем откровенны. Лет семь назад я, подобно вам, приехал сюда с намерением работать как лев. Но меня, как и вас, послали не в цех, где я мог бы стать и мастером, и сменным инженером, а посадили в контору, потом запихнули вот в это бюро. Тоже, знаете, составлял и рассылал анкетки. Но вовремя понял, что всяк сюда входящий оставь надежды. И я оставил все надежды, кроме одной - дождаться, когда начальство сообразит закрыть пашу лавочку за ненадобностью, и тогда я получу работу согласно моему диплому: механизатора сборочных работ. Вопросы имеются?
- Да, имеются. Вы говорили об этом директору, сообщили ему мнение о бюро?
- С директором, допустим, я не на слишком короткой ноге. Но многие другие мое мнение знают.
- Заведующий клубом, например…
Скобелев снова приподнял кепку и, обогнув Зину, направился к выходу. Прикрывая за собой дверь, он обернулся:
- Прошу и впредь консультироваться только с тетей Лизой. Надежнейший источник информации.
Зина вновь ощутила острое желание отправиться к директору, влететь в его кабинет и во что бы то ни стало отделаться от своей бездарной деятельности, вернее - бездеятельности в бюро. Но она была упрямая, это желание уступило в ней новому, еще более сильному желанию: "доказать" Скобелеву. Что доказать - там будет видно, главное - доказать.
К ее радости, в комнате появился посетитель, первый за бесконечно долгие десять дней.
- Понимаете, какое дело, - заговорил он, присаживаясь к столу. Посетитель был сильный, большой; стул под ним скрипнул. На плечах его куртки, в волосах, на ботинках, за отворотами брюк - всюду Зина видела опилки.
- Мне бы с вашим начальником потолковать.
- Заведующего сейчас нет. Но я тоже инженер. Пожалуйста, слушаю вас.
- Инженер? - Он почесал пальцем переносье, и Зина в этом жесте прочла обидное недоверие к ней, к ее возрасту, к ее инженерному диплому. Она разволновалась, уронила со стола какую-то бумажку, стала подымать, - непонятные силы притягивали бумажку к полу, будто магнитом, под ноготь воткнулась заноза. Зина потянула палец в рот, как того требовал детский опыт; было нестерпимо обидно: первый, единственный посетитель, и такой неуклюжий прием!
Но посетитель улыбнулся, поднял бумажку.
- Ну-ка покажите, что у вас там? - сказал он, взяв Зинину руку в свои крепкие пальцы. - Не беда, сейчас вытащим.
За отворотом его куртки нашлась булавка, он прокалил ее на спичке, и заноза была извлечена.
- Познакомились, значит. - Посетитель снова улыбнулся. - Журбин.
- Журбин! Сколько же на заводе Журбиных? Я здесь недавно, но уже знаю начальника стапельного участка Журбина, знаю клепальщика Журбина…