- Уйду, Лидия Ивановна, из клуба, непременно уйду. И вообще уеду отсюда. Мог бы преподавать в институтах, мог бы работать в печати. Но это же прозябание! История имеет жестокое свойство географического перемещения. В наши дни она переместилась в районы великих строек. Туда же обязан стремиться каждый энергичный, думающий человек, если он не хочет отстать от хода истории, если он не хочет остаться на ее задворках.
- Как бы мне тоже хотелось туда, на стройки! - горячо воскликнула Лида. - Говорят, что наш город очень много делает для этих строек, иди и работай, и ты, мол, будешь в них участвовать. Разве это не так?
- Отчасти, Лидия Ивановна, и так, - пожав плечами, ответил Вениамин Семенович. - Конечно, ваш город кое-что для новостроек делает. Но он именно для них только делает. А там… там их строят!
- Я ведь была когда-то комсомолкой, - задумчиво сказала Лида. - Выбыла механически, состарилась. Переросток.
- Ну что вы! - возмущенно перебил Вениамин Семенович. - Вот я действительно постарел. А когда-то, когда-то…
Еще и еще рассказывал он о Магнитогорске, о Сталинградском тракторном, о Комсомольске-на-Амуре, в строительстве которых участвовал. Лида слушала не перебивая, позабыв о своей косе, коса пышным жгутом лежала у нее на груди.
- Вернутся ко мне мои крылья! - сказал в заключение Вениамин Семенович. - Сегодня я встретил человека, который поможет мне их вернуть.
Лида сидела теперь то у Дуняшки, то в столовой, то в палисаднике на любимом месте возле клумбы, вспоминала этот разговор, и у нее путалось в голове. Виктор, корабли, Вениамин Семенович, Комсомольск-на-Амуре, Волго-Донской канал… В самом деле, как это случилось, что она переросток? Неужели только ребенок помешал ей приобрести настоящую специальность? Ну, а потом, после смерти ребенка?.. Один за другим вспоминала она трудные разговоры с Виктором - и давние и недавние. Вот тогда, после смерти ребенка, она сказала Виктору, что хотела бы уехать из Старого поселка, что ей здесь тяжело: сын снится каждую ночь. Виктор и слушать не хотел, злился. Иди, говорит, на завод, приобретай специальность, - все забудешь в работе. Он-то и в самом деле забыл; а как горевал, когда мальчика похоронили, - даже почернел от горя.
Не тогда ли, не в то ли время прошел между ними первый холод? Не тогда ли возникло первое непонимание? Может быть, не старайся он так в ту пору ее, избалованную вниманием всей семьи, отправить на производство, кто знает, не была ли бы она сейчас разметчицей, вроде Дуняшки, или крановщицей, как тетка Наталья. А получилось что? Ушла в поликлинику, от обиды туда ушла. До чего же, помнится, изумились родители Виктора. Агафья Карповна, та повздыхала, повздыхала: мое, дескать, дело сторона, не могу встревать в вашу семейную жизнь, а все-таки, как вы там хотите, обидно молодую женщину видеть за таким занятием: бумажками заведует. Илья же Матвеевич прямо сказал: "Не выдержишь, Лидия, сама оттуда сбежишь".
Но она, Лидия, не сбежала. Со временем все более острым становился ее конфликт с заводом. Она упорно не желала ничего знать о заводских делах Виктора, она хотела доказать ему, что не там, не в модельной мастерской, среди досок и стружек, его счастье, а результат получился совсем противоположный. Виктор с детских лет видел, как уважительно Илья Матвеевич рассказывал по вечерам Агафье Карповне о том, что произошло у него на заводе за день. Илья Матвеевич, конечно, знал, что далеко не все в его рассказах понятно человеку, не искушенному в стапельных делах, и, конечно же, далеко не все, о чем он рассказывал, Агафья Карповна понимала. Тем не менее он рассказывал, Агафья Карповна внимательно слушала. Они оба понимали одно - и для них это было самым главным, - что нельзя в семье делить интересы: это - твой интерес, это - мой. А Лида вот принялась делить, и чем больше она ожесточалась против увлечения Виктора его профессией, желая вернуть прежнее его внимание к ней, к Лиде, чем упорнее демонстрировала свою полнейшую незаинтересованность его заводскими делами, тем дороже эти дела становились Виктору.
Лида это видела; видела, что жизнь ее с Виктором не ладится; на беду еще и детей больше нет. Может быть, и в самом деле надо было пойти тогда на завод? А теперь?.. Куда же теперь, когда вот-вот ей тридцать стукнет. С годами она как-то свыклась со своим тусклым существованием. Вениамин Семенович растревожил ее, разворошил старое. Вот она сидела теперь в палисаднике под окном и старалась уловить, о чем там говорят Виктор и молоденькая инженерша. Но слышала только голос Скобелева.
- Да это же просто, товарищи! - восклицал Скобелев бодро. - Редуктор, редуктор! При посредстве редуктора изменим число ваших оборотов. В чем дело? Смотрите сюда…
3
Очень походило на то, что Скобелев увлекся работой над станком Виктора. Он являлся к Журбиным каждый вечер, с его помощью удалось найти место на станке и для фрезы, и даже для токарного приспособления. Он умел рассуждать стройно, логично, последовательно, без сумбурных, быстро сменяющихся Зининых восторгов и сомнений, без длительных раздумий Виктора. Скобелев оказался таким ценным помощником, что Зина уже готова была примириться с отрицательными чертами его характера; Виктор, который Скобелева раньше не знал, был просто от души ему благодарен.
Бывая у Журбиных, Зина подружилась с Тоней. В минуту откровенности Тоня рассказала ей со всеми подробностями об Игоре Червенкове, о его насмешливом "да?", об улыбочке.
- Тонечка! - рассмеялась Зина. - Какая же вы еще девочка! Какой вздор вы придумали!
- Вздор? - Тоня хмурилась, не разделяя Зининого веселья. - Почему же тогда он больше не приходит?
- Придет.
И в самом деле, Игорь вскоре пришел.
- Илья Матвеевич дома? - спросил он, едва было покончено с формальностями, какими Тоня облекла процедуру его знакомства с Зиной.
- Дома, но читает газету. Тш-ш!.. Он не любит, когда ему в это время мешают.
Тоня смотрела на Игоря сияющими глазами. Куда только подевались все ее сомнения, мысли о том, что Игорь стал ей безразличен и неинтересен! А он, озабоченный, деловитый, смело, несмотря на предостережение, направился в комнату, где после обеда отдыхал глава семьи.
- Илья Матвеевич, - сказал Игорь, - простите, пожалуйста, что мешаю. Я принес вам формулы расчетов.
- Каких расчетов? - Илья Матвеевич отложил газету, поднял очки на лоб.
- Помните, вы тут разговаривали о дополнительной обшивке?
- Помню.
- Ну вот, все готово, по этим формулам можно переносить места отверстий с днища на дополнительные листы.
- Покажи, покажи!
Илья Матвеевич долго рассматривал тетрадку, которую ему подал Игорь, длинные ряды алгебраических знаков и цифр, сказал:
- В математике я, конечно, слабоват. А что касается обшивки, Антон Ильич все нам рассчитал. Уже клепаем. Но, в общем, спасибо, парень. Кораблестроитель из тебя выйдет, поверь слову. Зацепило тебя за душу наше дело. С кем же ты решал эти формулы? Один или как?
- Один, - ответил Игорь упавшим голосом. Его удручало то, что он опоздал, что обошлись без него, без его помощи. А ему так хотелось помочь Илье Матвеевичу!
В этот вечер в палисаднике Журбиных было еще шумнее, чем в день рождения Сашки. Началось с того, что Зина, Тоня и Игорь затеяли игру в камешки. Игра эта испокон веков считалась девчоночьей, но ни Зина, ни Тоня не могли тягаться с Игорем. Он мог и в щелканцы, когда камешки непременно должны щелкнуть друг о друга, и в молканцы, когда они щелкать не должны, и кучками, и россыпью, - как угодно. Круглые, гладкие, они словно сами липли к его рукам, ни один не пролетал мимо ладоней.
Отдав Сашку Агафье Карповне, присоединилась к молодым и Дуняшка. Уже смеркалось, играть в камешки стало трудно. Дуняшка предложила спеть. Игорь отнекивался, говорил, что в школе по пению у него всегда были двойки; праздник - если тройка с минусом. Но когда Дуняшка затянула да подхватили Тоня с Зиной, он тоже принялся басить - не совсем в лад. Ему прощали.
Вышел на песню дед Матвей, вынес венский стул, уселся напротив певцов, слушал. Вдруг сказал:
- Да… пела одна девка деревенская, а ей жук в рот влетел. Проглотила, дура, с перепугу. Резали.
Высказывание было до того странное, что от неожиданности все замолчали.
- Чего вы? - спросил дед Матвей. - Пойте. Я это к примеру. Поглядел, летучие мыши вьются, подумал - а ну кому в волосы брякнет. Про жука и вспомнил.
- Что ты, дедушка, страхи какие разводишь! Убежим, - сказала Тоня.
- Сидите, сам с вами спою.
Он шевельнул бородой, но не запел, а закашлялся. Потом заговорил:
- Каждый поет по своей причине. Женщины - те от легкости мысли. Мужчины - от хмеля. А что такое хмель? Хмель, он - молодость. Молодой всегда как во хмелю, возраст ему в голову шибает. А старый за молодостью в бутылку лезет, хватит стаканчик - помолодел. Поет. Не поняли? Ну вас!
Вынесла стул и Лида, села возле деда Матвея. Вышла с Сашкой на руках Агафья Карповна. Налег на подоконник, выглядывая из дому, Илья Матвеевич.
- Витя! - Тоня постучала в окно. - Вышел бы и ты, сыграл бы… Смотри, какой самодеятельный ансамбль собрался!
Виктору, занятому своим станком, было не до игры, но разве откажешь, когда люди просят музыки, которую он сам очень любит. Вышел на крыльцо с мандолиной. Тоня уступила ему место на скамейке, встала рядом с Игорем. Виктор сел между Зиной и Дуняшкой и заиграл. Ни Зина, ни Игорь не знали песни, которую все - и Илья Матвеевич и Агафья Карповна - запели под мандолину:
В холодных чужих океанах
Под огненным флагом плывут корабли.
Во всех пристают они странах,
Вдали от отцовской земли.
Слова припева подтягивал даже дед Матвей:
Наш труд, нашу гордость святую,
Как дети, покинув очаг,
Несут в непогоду любую,
Машинами ровно стуча.
Агафья Карповна наклонилась к уху Зины, заговорила вполголоса:
- Антоша, сынок, сочинил. На войне. Прислал нам, помню, под Новый год. А Витя мотив придумал. Он, Витя-то, если бы учить его с детства, такой бы музыкант был! Да кто в те годы детей музыке учил? Мы же рабочие, Зиночка, как и твои папаша с мамашей, царство им небесное. У нас с государством одна дорога. Оно было бедное, и мы были бедные, оно богаче стало, и мы приободрились. Ну, а теперь, сама видишь… Ведь это же какие тыщи вся-то бригада в получку приносит! Были бы мы завистливые, как некоторые, у нас не то что рояли - люстры бы в каждой комнате висели из хрусталя. А мы этого шику-блеску не любим. Нам давно велят в новую квартиру переезжать, за Веряжку. Отец не хочет, и дед против. Обжились, говорят, старого гнезда жалко. Не красна изба углами…
Агафья Карповна говорила это все так просто, с такой непосредственностью, что Зина готова была слушать ее и слушать, но Сашка заворочался, запищал, и Агафья Карповна принялась ходить вокруг клумбы, качая его и баюкая.
В первом часу ночи Тоня и Дуняшка пошли провожать гостей - сначала Игоря до троллейбуса, потом Зину в Новый поселок. На мосту встретили в потемках Алексея. Он шагал легким шагом спортсмена.
- Алеша! - окликнула его Тоня. Но он не остановился. То ли не услышал ее, то ли не захотел услышать.
Ложась спать, Зина думала о Журбиных, о людях, У которых свои семейные песни, свои музыканты, свои изобретатели, своя гордость. Она попыталась припомнить их песню - и слова и мотив упорно от нее ускользали; она задумалась об авторе этой песни, об инженере Антоне, с которым на днях встретилась в мастерской у Виктора. Виктор пригласил ее помочь ему снять уточненные размеры деталей станка. Он подгонял эти детали, подпиливал, подтачивал, подклеивал; столярный клей всегда дымился у него под руками в паровой клееварке. Зина поразилась, увидев деревянную модель станка в собранном виде. Когда Виктор, осыпанный опилками, впервые пришел в бюро и рассказывал о своем замысле, этот станок представлялся Зине мощным агрегатом, который способен пережевывать целые бревна. Работа над расчетами и чертежами приблизила Зину к действительности, и все же Зина была сильно удивлена, увидав на столярном верстаке нечто подобное не то машине, на которой сапожные мастера тачают голенища, не то приспособлению, с помощью которого в гастрономических магазинах режут ветчину.
- И это все? - с тревогой спросила она.
- То есть как все? - ответил Виктор. - Только теперь и начнется самое главное. Глядите сюда. Каждому ясно, что в этом месте нужен специальный прилив, иначе ленточную пилу не установишь. Или вот тут… Шпиндель тихого хода мы перетолщили, дубина получилась, а не шпиндель. Как, опять же, быть с подручником и задней бабкой для токарного приспособления?
- Я не о том, я о размерах. Таким маленьким он и будет, ваш станок? Точить игрушки или шахматы, а что еще?
- Вот уж, видно, не знаете вы столярных дел, Зинаида Павловна! - Виктор не отрывал взгляда от своего детища, то подходил к нему ближе, то отдалялся, щурил глаз - совсем как художник, оценивающий картину.
Виктору картина явно нравилась. Необходимость каких-то дополнительных мазков и штрихов, каких-то переделок и доделок только усиливала его интерес к ней.
В разгар их молчаливой работы в модельную вошел Антон. Зина уже встречалась с ним в доме Журбиных, но разговаривать с ним ей не приходилось. Она видела, что Виктор и Антон ведут себя как два хороших старых товарища.
Виктор родился двумя годами раньше Антона; этой разницы братья никогда не ощущали, вместе ходили в школу, вместе рыбачили, лазили в чужие сады за яблоками. Отец знал: во всем, что натворил Антон, непременно есть и Викторова доля, а проделки Виктора не могли обойтись без участия Антона. Найти истинного виновника было невозможно, мальчишки все равно не выдадут друг друга: если не успели сговориться, будут молчать как глухонемые; если сговорились, примутся врать с безудержным вдохновением. И поэтому за проступок одного Илья Матвеевич для верности наказывал обоих. Они мужественно переносили и отеческие порки, и стояния в углах; сознание того, что один страдает за другого, вносило в их отношения особую романтику и, конечно, еще больше сближало.
Бывает, что с годами, когда все резче и резче определяется разница в характерах или когда расходятся жизненные пути, мальчишеская дружба исчезает. У Виктора с Антоном так не случилось. Сколько лет прошло со времени последнего набега на сад инженера Лебедева и последней отцовской взбучки! И инженер Лебедев давно умер, и давно братья женились, а по-прежнему встретились два друга.
Зина смотрела на них и завидовала. Ни сестер, ни братьев у нее не было. А друзья?.. В детском доме, в школе все как будто бы дружили, в институте тоже, а вот послала она письмо институтской подруге Вале Котиковой, та даже и не ответила. Может быть, роман закрутила и не до Зины ей? Валя - она такая, увлекающаяся, бесшабашная.
- Ну-ка покажи свое изобретение, - сказал Антон. - А то одни разговоры да разговоры слышу. Дай взглянуть.
- Не на что еще глядеть. Пока - деревяги. Смотри, если хочешь. Основание… Мотор… Корпус… Шпинделя большого и малого хода… Сменный инструмент. Рассчитано на восемнадцать операций.
- Здорово!
- Чего там здорово! Если на конвейер у сборщиков дело перейдет, понадобятся ли столяры-то на заводе? Может, и модели побоку?
- Ты о себе не хлопочи. Столяр столяром и останется. Вот за дядю Васю с Алешкой не поручусь. Нелегко им будет…
Зина сказала, что, пожалуй, пойдет, что ей надо на стапель.
- Вместе пойдем, - удержал ее Антон. - Мне тоже туда надо.
Шли они, Антон и Зина, по Морскому проспекту; шли медленно. И не из-за протеза - протез, казалось, совсем не был Антону в тягость, - а из-за бесконечных встреч и остановок под липами. С Антоном здоровались, заговаривали. Едва от него отходили одни, как немедленно появлялись другие.
Когда они добрались наконец-то до стапелей, там разгорелся жестокий спор. Начал его Александр Александрович, который снова отстаивал клепку, говорил об эластичности клепаных конструкций, о пружинках, которыми в корпусе корабля являются заклепки, о хрупкости сварных швов.
- Отстал ты, дядя Саня, - спокойно возражал старику Антон. - Твои речи были бы простительны во времена Бенардоса, а не теперь, когда прочность электросварки испытана в боях Отечественной войны.
- Что ты мне про Бенардоса какого-то! Знать не знал и знать не хочу! Хрупка будет коробка, и все тут!
- Нет, не все тут, и про Бенардоса тебе знать следует. Ты о нем не слыхал, значит? А про Царь-колокол слыхивал?
- Еще про Царь-пушку да про Ивана Великого спроси.
- Они ни к чему. А Царь-колокол - к чему. Колокол этот, как известно, лопнул во время пожара. Раскалился, заливать стали, он от холодной воды и лопнул. Николай Николаевич Бенардос, первый электросварщик в мире, решил его в прошлом веке заварить. У него не вышло. Вот вы бы с ним в мнениях сошлись. Бенардосовский шов не выдержал не только солидного напряжения - просто щелчка. А почему? Потому что для получения электрической дуги Бенардос пользовался угольными стержнями, металл от них углеродился - вот и хрупкость. Теперь этой штуки нет. Теперь даже кислород с азотом из воздуха не подают к месту сварки, - они тоже ослабляли вязкость металла. Флюс их не пропускает. Теперь что шов, что цельный металл - одинаковая прочность.
- Дьявол с тобой, пусть будет так! - почти кричал Александр Александрович. - А как ты потолочные швы варить будешь?
- Как люди варят. Построим кондуктор, вместе с которым будет вращаться секция, повернем ее - и потолок станет полом.
- Ну вот и верти! Тебе что́ - прикатил в командировку, наговорил три короба и улетел. А вертеть-то, вертеть мы, мы должны! Поверти, говорю, поверти сам!
- А что же, и поверчу. Меня прислали на все время постройки цельносварного корабля. Он будет моей диссертацией на кандидата технических наук, дядя Саня. Вместе с тобой повертим.
- С батькой со своим верти! Он тоже вроде тебя, горячий.
Хлопнув дверью, Александр Александрович вышел из конторки на пирс. Вышла за ним и Зина.
- Александр Александрович! Почему вы так против электросварки, против сборки секциями? - спросила она, присаживаясь рядом с ним на скамейку. - Ведь это же упростит, удешевит, ускорит работу.
Александр Александрович долго разглядывал водоросли, которые зелеными хвостами тянулись из-под пирса по течению Лады. Меж ними ходили уклейки с черными спинками, играя, взблескивали ярко, как обрезки светлой жести.
- Зинаида Павловна, - ответил он, не отрывая глаз от реки, - скажу вам прямо: мне ли не верить в технику, когда я сам полвека занимаюсь техникой и за эти полвека увидел весь ее ход? Ведь галоши мы строили, а не корабли, по сравнению с теперешними. Веры нет у меня в самого себя: выдержу ли такую ломку? Сами слышите: гудит корабль, гремит, грохочет - живет. А тогда что будет? Одно электрическое шипение. Мертвя́чина. Поздно мне ломать себя наново. Ильи-то Матвеевича я старше лет этак на четырнадцать. Про стариков говорят: рутинеры они, косные люди. И верно, правильно говорят. Старик держится за то, что было его молодостью, цепляется за него, будто кошка, которую хотят в воду бросить.
- Неправда, Александр Александрович! - возразила Зина. - Разве Мичурин, Циолковский, Павлов держались за старое? Для них молодостью было движение науки вперед.