"Своей машиной интересуетесь? - спросил военком. Он решил довести до логического конца невинную и даже, по его мнению, святую ложь. - Разбита, товарищ Басманов, чуть ли не при штурме самого рейхстага…" - "Что ты мне, товарищ, о машине! - ответил Александр Александрович. - Тьфу - эта машина! Какой человек погиб! Эх, комиссар, комиссар…"
Военком не помнил, какую он назвал когда-то фамилию, и искренне погоревал вместе с Александром Александровичем о генерале Соколове.
Несколько лет назад, когда Александр Александрович впервые увидел "Победу", у него с новой силой возникло желание иметь собственную машину. На "Победу" он по мог смотреть равнодушно. И теперь он провожал взглядом быструю серую машину до тех пор, пока она не скрылась за домами, и только тогда пошел по гулкой палубе в кормовую, наклоненную к воде часть корабля.
Сборочные работы на корабле приближались к завершению. Сварщики варили узлы палубных надстроек.
Александр Александрович остановился возле Кости Журбина. Невдалеке стоял трансформатор на кривых ножках с колесиками; толстые и черные, как змеи, кабельные шнуры тянулись от него к электрододержателю, которым ловко действовал Костя. Разбрызгивая белые искры, электрод оставлял позади себя рубчатый шов спекшейся стали. Костя не поднял головы, не оглянулся, но, краем глаза увидев рыжие, из толстой кожи, башмаки мастера, крикнул сквозь гром пневматических молотков: "Привет Александру Александровичу!"
Александр Александрович знал, что затевать разговор бесполезно: Костя его не поддержит. У Кости был неменяемый трудовой режим. Получив вечером рабочий листок, он шел на корабль, осматривал все, что надо было сделать завтра, продумывал маршрут сварки, проверял трансформатор и только тогда отправлялся домой. Зато в работе у него не было ни простоев, ни перебоев, ни лишней траты времени на всякие увязки и согласования. Час варит, пять-семь минут перекурка; снова час работы - и опять перекурка не дольше семи минут… "Знают Журбаки свое дело, знают, черти!" - думал Александр Александрович, глядя на крепкую шею Кости, на его широкие плечи, туго обтянутые брезентовой курткой, на прожженную кепку.
Он простоял за Костиной спиной до тех пор, пока его не тронул за локоть Илья Матвеевич:
- Пойдем-ка, Александр Александрович, где потише.
Они ушли на самую корму, сели там на груду досок, достали портсигары и закурили. Илья Матвеевич молчал. Александр Александрович ждал, когда же он заговорит, не дождался, заговорил сам:
- Ручку небось не пожали?
- Почему не пожали? Пожали. Поздравили. С внуком поздравили. А в общем-то крутой был разговорчик. По графику когда мы должны спустить "коробку" на воду? Не забыл? Ну вот, получен приказ: чтобы она была у достроечной стенки не позже Октябрьских праздников.
- Протестовал? Доказывал?
- А что доказывать! Приказ министром подписан. Выполнять, Саня, положено. Мы люди маленькие. Солдаты армии труда! - Илья Матвеевич усмехнулся и бросил окурок за борт.
- Не случись этой обшивки, выполнили бы. Зарежет она нас, кто только ее придумал!
- Прочность, прочность, Саня, повышать надо. Вот и придумали. Наш советский корабль знаешь каким должен быть? - Глаза Ильи Матвеевича смотрели хитро и весело, будто и не было никакого приказа о сокращении сроков постройки корабля в такой неподходящий момент, когда затерло с дополнительной обшивкой. - Не чета скороспелым "Либертишкам". "Либертишки" - военная надобность. Война пришла и ушла. А мы с тобой для мира работаем. Не на месяц, не на год.
- Это верно, - согласился Александр Александрович. - Только я тебе скажу, Илюша, и другое. Зря такую переконструкцию на ходу затеяли. Вот у нас в Петербурге было. Заложили перед первой мировой войной два здоровенных дредноута. Пока строили да переконструировали, они и устарели. Не сходя со стапелей устарели. Разобрать пришлось.
- Вот перейдем с клепки на сварку… - Илья Матвеевич сказал это как бы мимоходом, как бы не придавая особого значения своим словам; только крутой наклон его головы вполоборота к Александру Александровичу выдавал напряжение, с каким он ждал ответа.
- Варить корпус такого тоннажа? - спросил Александр Александрович.
- Ага. - Илья Матвеевич не изменил позы.
- Я по сварке не профессор, но кое-что маракую, - подумав, заговорил Александр Александрович. - Ты сам твердишь: "Корпус - главное в корабле, корпус должен быть прочным". А какую прочность даст обшивка, если она вся будет в швах? Ведь что получается при сварке? Металл вязкость теряет? Теряет. И вот представь - корабль попадает в шторм баллов на десять-двенадцать. Тут его и на изгиб, и на излом, и на скручивание берет волна в испытание. Цельный металл, понятно, выдержит такую нагрузку, а сваренное место - бац! - и треснет.
- Он и по клепаному шву может разойтись, если так.
- Э, нет, Илюша! Заклепка - она что пружинка. Она придает корпусу эластичность. Случись что в наборе корабля, клепаные узлы встанут, как щиты, как рессоры. А цельносварной корпус затрещит по всем швам.
- Ну, ведь вот же варили тральщики, варим вон те коробки… - Илья Матвеевич указал рукой вниз, в сторону слипа - наклонной плоскости, на которой стояли два небольших корабля.
- Про малый тоннаж не говорю. Их вари, пожалуйста. Про средний - тоже. А наши, океанские… Проблема. Я так понимаю.
Видимо, и Илья Матвеевич понимал так же. Он долго молчал; выкурил еще одну папироску. Потом поднялся с досок, заходил по настилу палубы. Поднялся и Александр Александрович. Они сошлись возле борта, минуту-две постояли друг перед другом; Илья Матвеевич, засунув руки в карманы куртки, раскачивался с пяток на носки, с носков на пятки и насвистывал мотив старой солдатской песенки "Солдатушки, бравы ребятушки".
- А вот, Саня, - сказал он, - для того и срок нам сокращают, чтобы после этого заложить цельносварную океанскую коробочку. И строить ее будем мы!
Новость ошеломила Александра Александровича. В первый момент он не нашел что и ответить.
- Мы?! - переспросил наконец и приблизился к Илье Матвеевичу вплотную почти грудь в грудь. - Мы, говоришь?
- Да, мы.
- Нет, не мы, Илюша, а ты! Согласился, сам и строй. Один строй! Я авантюр не уважаю. Я честность люблю. Ты честности испугался, язык у тебя приморозило к зубам.
- Товарищ Басманов!..
- Товарищ Журбин!..
Они жгли друг друга такими глазами, такой огонь метали эти глаза, что, пожалуй, их огнем можно было варить самую прочную корабельную сталь.
Устроив перекурку, Костя застал начальника участка и мастера в позиции бойцовых петухов перед броском. Они не ответили на Костин вопрос, в чем дело и что случилось, они еще раз опалили уничтожающими взглядами один другого, усмехнулись и разошлись в разные стороны.
3
Часто рабочие семьи имеют свой "семейный профиль": отец токарь - и дети токари, отец литейщик - и дети литейщики, отец столяр - и дети пилят, строгают точат древесину. Иной раз преемственность профессия идет не только от отца, но и от деда и даже прадеда.
У Журбиных такого "семейного профиля" не было, или, вернее, он не определялся узко одной профессией, он охватывал чуть ли не все судостроение целиком. В семье были разметчики, столяры-модельщики, судосборщики, клепальщики, сварщики - представители всех главных специальностей, необходимых при постройке корабля. Когда на завод приезжали корреспонденты газет, директор так им и говорил: "Журбиными поинтересуйтесь. Одни могут корабль построить. Даже технолога своего имеют". Называя технолога, директор имел в виду Антона.
Не изменил этому широкому "семейному профилю" и Алексей.
В разгар войны, когда младший из сыновей Ильи Матвеевича еще учился в шестом классе, на заводе создалось трудное положение из-за недостатка кадров. А работать было надо, и работать ничуть не меньше, чем в мирные времена. "Алексей, - сказал однажды отец, - как посмотришь, если, например, тебе придется уйти из школы? Как тебя насчет учения - крепко тянет или не очень?"
Алексей никогда не задумывался - хочется ему ходить в школу или не хочется. Заведен порядок: все ребята учатся, - и порядок казался нерушимым. Вопрос отца удивил Алексея. Он промолчал. "Я не к тому, чтобы вовсе не учиться, - продолжал отец, не зная, как истолковать его молчание. - Я к тому, чтобы тебе пока поработать на заводе, подсобить нам маленько. Голова если на плечах есть, потом доучишься".
Для такого разговора отец, словно нарочно, уселся за круглый столик, который ко дню его рождения год назад изготовил в школьной мастерской Алексей. Ножка у столика была точеная, столешница с красивым набором из ясеня, клена и карельской березы. Даже Виктор, столяр-краснодеревец высшей квалификации, одобрил Алексееву работу, когда столик был принесен домой.
"Мастерство тебе дается, - говорил отец, постукивая пальцем в столешницу. - Ну, а по какой линии пойти - по столярной или еще по какой, давай думать вместе".
Ошеломленный возможной переменой в его жизни, Алексей продолжал молчать. В его сознании давно и прочно укоренилась мысль о том, что до семнадцати лет он будет писать диктовки и решать задачки, а дальше… об этом "дальше" он еще не задумывался. Он еще был мальчишкой, и интересы его были мальчишечьи. И вдруг представился случай стать рабочим - таким же, как Виктор и Костя, как дядя Вася, как дед Матвей. Он будет ходить в промасленной спецовке на завод, получать два раза в месяц получку, свою собственную получку! На равных правах будет участвовать за вечерним чаем в общих разговорах о заводских делах. Все это куда интересней, чем зубрить немецкие глаголы и заучивать путаные химические формулы.
Алексей молчал, обрадованный и взволнованный. Стать самостоятельным рабочим - да кто же от этого откажется?!
Но Илья Матвеевич по-своему истолковал молчание сына. Молчит - значит, нужно повлиять на его сознательность, напомнить парню, что такое рабочий класс, о котором Илья Матвеевич любил поговорить и говорил всегда с величайшей гордостью.
"Пойми, Алеха, - продолжал он проникновенно, - мир держится на рабочем и на крестьянине. Все, что ты видишь вокруг себя, - дом этот, столы, стулья, одежда, швейная машина, лампочки, выключатели, хлеб - все дело рабочих и крестьянских рук. И куда ни взгляни - паровозы, автобусы, корабли, целые города, - всё они и они, трудовые руки, сделали. Рабочий класс - творец, потому он и самый главный, потому и вожди революции всегда на него опирались".
Все это Алексей слышал уже не раз, в школе уже узнал начала политической грамоты, узнал, что и в революциях и в мирном строительстве рабочий класс должен идти в союзе с трудовым крестьянством, но молчал, боясь рассердить отца в такую решительную минуту.
"Я бы хотел по металлу, - сказал он, чтобы не затягивать разговора и не дать отцу опомниться: а то еще передумает. - По дереву не больно нравится". - "Ну и иди, сынок, по металлу! - оживился отец. - Дело твое".
Так Алексей пришел на завод в обучение к старым мастерам. Сначала он пробовал токарничать, по вскоре его привлекла судосборка и особенно клепка. Освоив пневматический молоток под руководством своего дяди, Василия Матвеевича, он клепал медленно, но очень тщательно. Головки заклепок у него получались ровные, красивые. "По-нашему работает твой младший", - говорили Илье Матвеевичу старые клепальщики при встречах.
Когда Алексей получил первую получку, он всю ее, до копейки, принес домой и отдал матери. Едва вернулся с завода Илья Матвеевич, Агафья Карповна выложила перед ним на стол пачку десяток. В глазах ее были и гордость и слезы - всё вместе. Илья Матвеевич пересчитал деньги, подергал себя за бровь, сказал: "Вот, Алешка, ты и могильщик капитала! Хозяин земного шара".
На следующий день после работы, выхлопотав в отделе рабочего снабжения ордер, он повел Алексея в универмаг и, якобы на его первую получку, купил ему самый дорогой, какой только нашелся в универмаге, самый лучший бостоновый костюм. "Хозяин должен и ходить по-хозяйски. Понял?"
Алексей быстро поднимался по трудовой лестнице. Лицом он походил на свою, известную ему только по фотографиям, бабушку Ядю, а характером выдался в деда, каким тот был в молодости, - немножко замкнутый, сосредоточенный, как говорят, себе на уме. Через пять лет он достиг мастерства, какое старым клепальщикам давалось десятилетиями. А полгода назад произвел чуть ли не переворот на стапелях. Он реконструировал пневматический молоток, ускорил действие его ударного механизма, затем перестроил бригаду, и выработка бригады возросла в несколько раз.
На досках Почета - на заводе и в городе - появились его портреты, появились портреты в заводской и областной газетах, в иллюстрированных журналах; о нем писали, рассказывали по радио; его избирали в президиумы торжественных заседаний. Молодая голова кружилась. И если прежде была дума продолжить когда-нибудь ученье, по примеру Антона пойти в институт, то постепенно эта дума ослабевала, ее начало заслонять мнение, что и без науки он, Алексей, достиг такого места на заводе, какого за всю их долгую жизнь не смогли достичь ни дед, ни отец, ни дядя, ни те старики, у которых он поначалу учился клепке.
Растерялся Алексей только перед Катей. Перед маленькой чертежницей он утрачивал все свое напускное величие, становился простым влюбленным парнишкой, каким и был на самом деле. Все портреты, все пространные статьи о нем в газетах и радиопередачи "с рабочего места знатного стахановца" он готов был, не задумываясь, променять на одно Катино слово, на одно еле ощутимое ее прикосновение к его руке.
После первомайского вечера в клубе они встретились еще раза два-три. Для Алексея встречи с Катей не были случайностью: по окончании работы он поджидал ее возле заводской проходной, притворяясь, что читает газету, наклеенную на доске. Потом они шли до того места, где путь разветвлялся: ему в Старый поселок, ей - в Новый. Шли медленно. Алексей рассказывал о своих производственных успехах, - других тем на ходу что-то не найти было. Время от времени он испуганно спрашивал: "Вам это, наверно, не интересно?" - "Что вы, что вы, Алеша! Очень интересно!" - восклицала Катя с жаром. Алексей в этот жар не совсем верил. "Из вежливости так говорит, - думал он, разглядывая Катины длинные ресницы, пушистые брови, ямочки на ее щеках, на которые смотрел бы да смотрел. - Не больно-то нужна ей вся эта болтовня про клепку". Катя говорила о более интересном. "Если бы вы, Алеша, со своим реконструированным воздушным молотком очутились в каменном веке, - весело фантазировала она, - вы бы стали самым могущественным божеством. Вы бы легко выдалбливали в скалах пещеры для жилья, легко и просто высекали огонь из камней, как громовержец насмерть поражали бы огромных мамонтов…"
Алексей, пожалуй, и согласился бы вернуться в каменный век - при том условии, если там будет и она, Катя. Но, на беду, Катю так далеко не тянуло. Катя с увлечением говорила о раскопках в древнем Хорезме, о таинственных мертвых городах каких-то сказочных государств - Камбоджи и Лаоса, затерянных в тропических джунглях. Алексею было стыдно оттого, что он о таких государствах даже и не слыхивал. Как-то после разговора с Катей он отправился к дяде Василию Матвеевичу. "Камбоджа и Лаос? - переспросил Василий Матвеевич. Он надел очки и раскрыл толстенный географический атлас. - Вот они, братец, гляди, где!.. Тут, возле Вьетнама, между Бирмой и Вьетнамом. Все это бывший Индокитай, пожелавший, Алексей Ильич, самоопределиться, жить свободной, самостоятельной жизнью. Представители этих государств собрались на специальную конференцию, договорились действовать сообща против французов-колонизаторов единым народным фронтом".
О древнем прошлом Камбоджи и Лаоса, выяснилось, дядя тоже не знал. Не поехать ли, появлялись мысли, в город, в Центральную библиотеку, не потребовать ли нужных книг?
Да, перед маленькой чертежницей Алексей Журбин терялся. Правда, за месяц, минувший после майских праздников, он познакомился с Катей ближе и заговаривал с нею значительно смелее, чем прежде.
В тот день, когда Илья Матвеевич и Александр Александрович крупно поговорили об электросварке, Алексей, встретив Катю возле буфетной стойки в столовой, набрался мужества и пригласил ее пойти вечером погулять. Со страхом ожидал он отказа. Но Катя сказала, что погулять пойдет.
Сдав Александру Александровичу работу, он переоделся, оставил в дощатом шкафчике спецовку и пошел со стапеля.
Только что пролился шумный июньский дождь. Было тепло и влажно. Ветер над асфальтом Морского проспекта, как называли широкий проезд от проходной до стапелей, клубил испарения, из разметанных туч, звонко булькая, падали в лужи на мостовой последние тяжелые капли. Алексей с тревогой подумал о том, как бы погода не испортила вечер, - и увидел Костю. Костя куда-то спешил.
- Куда? - окликнул Алексей. - Пошли домой!
- Вызвали, - ответил Костя. - Главный технолог всех сварщиков собирает. Совещание.
Холодная капля угодила Алексею за воротник. Поеживаясь, он проводил брата взглядом. В том же направлении, куда и Костя, шли отец с Александром Александровичем. Заводские шумы и гулы умолкли ровно в пять часов вместе с гудком, который хриплым басом протрубил конец дневной смены. Редкие удары пневматической бабы копра на строительстве нового стапеля только подчеркивали наступившую тишину, в ней отчетливо были слышны голоса. Илья Матвеевич с Александром Александровичем говорили о каких-то талях и цепях, говорили спокойно, мирно, будто и не стояли они несколько часов назад друг перед другом, как петухи, будто и не было меж ними никакой ссоры.
Ссоры и в самом деле не было. Подобное тому, что Костя видел на верхней палубе корабля, случалось часто. Чуть ли не каждый день сталкивались начальник участка и мастер грудь в грудь, жгли друг друга огненными взглядами, оглушали громовыми окриками: "Товарищ Басманов!", "Товарищ Журбин!" Расходились в разные стороны с такими презрительными улыбочками, словно расходятся на веки вечные. А через полчаса мирились. Точнее - делали вид, что вообще между ними ничего не произошло; снова - "Саня", снова - "Илюша". Может быть, стычки происходили между ними оттого, что они давным-давно уже не могли обходиться один без другого и подсознательно на это досадовали.
Тали и цепи Алексея не интересовали, он миновал доску Почета, взглянул на свой портрет под стеклом и через проходную вышел на площадь. На площади, выплескивая из луж мутную воду, разворачивался троллейбус. Обогнув памятник Ленину, троллейбус остановился перед самыми воротами завода.
Из троллейбуса выскочила высокая худенькая девушка в распахнутом пальто. Мелкими быстрыми шажками она подошла к Алексею, спросила, как ей найти отдел кадров завода. Девушка была, видимо, нездешняя, приезжая, но держалась она уверенно и разговаривала решительно.
Алексей ответил точно и коротко, весь разговор длился не более полминуты. Когда девушка энергично зашагала к высокому серому зданию возле проходной, Алексей невольно посмотрел ей вслед. На мокрой щебенке, посыпанной песком, остались отпечатки ее маленьких узких туфель; особенно глубоко вдались в песок тонкие каблучки. "Вот это строчит!" - подумал Алексей.