Тихий гром. Книга третья - Петр Смычагин 5 стр.


- Перетерпится, волк тебя задави. Эт ведь вышло, как у той Насти…

- У какой?

- Да была одна такая девка Настя. Идет она по улице к своему двору и ревет коровой. Рот у нее разорван, зубы выбиты. Отец у ворот и спрашивает: "Кто тебя, дочка, обидел?" - "Да вон, - отвечает, - дядин Ванька, разиня. Ехал посеред улицы и мне прямо в рот оглоблей заехал!"

- Оно почти что так и вышло, - невесело хихикнул Колька и заторопился с оправданием: - Только мне не в рот оглобля-то попала, а в плечо да сзади. Ветерок встречный, дорога мягкая - совсем не слышно коня… Толкнул оглоблей в плечо… Да мне уж к одному.

- Как это - к одному? - насторожился Виктор Иванович, глядя Кольке в лицо и примечая ссадины возле висков, на скулах, на ушах у парня. - Случилось чего-нибудь? Отчего же ты среди недели домой идешь? Что, у отца лошади не нашлось?

Колька не знал, что и отвечать. Веки покраснели, слезы из-под них сами собою выкатились. Видя неловкое замешательство парня, Виктор Иванович пожалел его:

- На ходу-то не холодно было тебе, а в санях прохладно, небось, покажется. И тулупа у меня нет…

- Да не холодно, - успокоил его Колька, - не озябну… Дома, кажись, отогреет меня отец…

Ему немыслимо стыдно было признаться в том, что произошло в гимназии, но в то же время нестерпимо хотелось поделиться своим горем хоть с одной живой душой. Знал он, что Виктора Ивановича уважают в хуторе все, кроме, пожалуй, его отца.

Виктор Иванович терпеливо ждал, пока справится парень с нахлынувшими чувствами. Повздыхал, покривился Колька, глаза рукавом шинели вытер и, словно в холодный омут шагнул, признался:

- Прогнали меня из гимназии…

- Как? - вырвалось у Виктора Ивановича. - За что?

- Да ребята ручку сажей вымазали у классной двери, - давил из себя Колька с трудом, - поп руку испачкал да потом белую ризу рукой-то извозил…

- Ах, волк вас задави, проказники! - засмеялся Виктор Иванович. - А ты-то при чем же тут?

- Поп жаловаться пошел классному наставнику, - повеселел чуток и Колька, - меня дернуло ручки эти самые бумагой протереть…

- На этом деле и попался?

- На этом, - согласился Колька, не вдаваясь в подробности.

- А чего это у тебя по всему лицу отметины, дрался, что ли?

- Нет, не дрался. Наставник это меня… допрашивал…

- Ах, злой-то ведь какой, волк его задави. А ты не сознался?

- Да в чем же сознаваться мне, коли не делал я этого!

- Ну-ну, - неопределенно произнес Виктор Иванович, - теперь, стало быть, с отцом предстоит беседа…

- Предстоит, - вздохнул Колька. - Домой хоть не показывайся.

Виктор Иванович долго молчал, что-то в уме прикидывал, сбросил рукавицы и, свертывая цигарку, ласково спросил:

- А может, нам воротиться, Коля, да похлопотать вместе? Глядишь, дело-то и выправится.

- Нет, нет! Что вы, - испугался Колька. - Ничего теперь уж не выправить.

Он понимал бесполезность этого предприятия, поскольку исключение его из гимназии назревало постепенно и предупреждение было объявлено ему с прошлого года. Отец обо всем уведомлен, а ежели он узнает, что за Кольку Данин хлопотать взялся, тогда и вовсе домой носа не сунешь - прогонит. А сгоряча и покалечить может. Нет, никак нельзя Виктора Ивановича впутывать в это дело, только греха добавится. Одно имя Данина всегда вызывает в Кестере негодование. Даже о том, что подвез он Кольку, не следует говорить отцу.

- Ну, а дознались все-таки, кто шутку-то эту сотворил? - спросил Виктор Иванович после долгого молчания - чуть не полцигарки выкурил, не проронив ни слова.

- Нет.

- Ну вот, а еще сказывают, будто кнут не бог, а правду сыщет. Сам-то знаешь, за кого крест несешь?

- На кнуте далеко не уедешь, - ответил заученно Колька. - Ребят я тех знаю, да только мне от того не легче: наставника классного обозвал я прозвищем на том допросе. А такого он никому не прощает.

Колька вдруг заметил, что говорит с Виктором Ивановичем по-товарищески, будто с равным. И как это вышло у него, уразуметь не мог, но не смутился и с оттенком гордости добавил:

- К чему же еще других-то впутывать, коли мне все равно отвечать. Вот как меня наставник отлупазил в классе, тут и кончилось всякое дознание.

Виктор Иванович швырнул окурок наотмашь и, лениво почесав за ухом, спросил:

- А в хуторе-то есть у тебя дружки?

Вопрос этот поставил Кольку в тупик, потому как сам он о том пока не задумывался, и вдруг обнаружил вокруг себя жутковатую, прохладную пустоту. Раньше, будучи мальчишкой, Колька легче сходился со своими сверстниками. Бывал и у Шлыковых, и у Рословых, и к Даниным порою заглядывал. Потом торговые поездки с Кириллом Дурановым и гимназия исподволь, незаметно отдалили его от знакомых ребят. Не знал он теперь даже того, чем занимаются сверстники, как играют, о чем думают. Выросли все изрядно.

Наскоро перебрав в уме всех знакомых подростков, Колька вздохнул тягостно, оглянулся по сторонам, будто пытаясь найти поддержку.

- Один я, кажись, на всем белом свете…

- Э-э, брат Колька, да ведь один-то и возле каши загинешь, как старые люди приметили. А ты к ровесникам поближе держись. Дело общее либо игра непременно найдутся… Глядишь, и дружки объявятся… В твои годы без друга никак нельзя…

Говоря это, Виктор Иванович пытливо поглядывал на юного спутника. Но Колька уже не слушал его. Увидя с бугра хутор, он воровато повертел головой, насколько позволял затянутый у подбородка башлык, и суетливо выпрыгнул из саней.

- Чего ж ты соскочил-то? - удивился Виктор Иванович, придерживая Воронка. - Я нарочно по логу домой не свернул, чтобы тебя поближе к дому подбросить.

- Спасибо, Виктор Иванович! - трепетным голосом отозвался Колька. - Рядом тут, добегу!

Близкая встреча с отцом страшила незадачливого гимназиста, теперь уже бывшего. В ногах и во всем теле враз почувствовалась неодолимая усталость, а заплечный мешок стал вдруг давить нещадно. Как-то по-старчески, с трудом передвигая ноги, Колька шел под уклон, затравленно поглядывая то вслед ускользающим саням Виктора Ивановича, то на пустынную плотину, одинаково белую с омертвевшим прудом, то на свою усадьбу на пригорке за голыми, печальными тополями, то пробегал взглядом по кривому ряду изб.

9

Хмурый, затравленный какой-то ехал Макар по дороге в сторону Бродовской. Угнетала его не только дурацкая драка с Гаврюхой. Он и сам себе не мог объяснить, с чего, с какой стати пристрелил Прошечкину собаку, какой бес подтолкнул на столь дикую выходку! Мерзко все это и дурно. К тому же и охота, кажись, не удастся - снег валит хлопьями, кружится и застилает все. Ни единого следа не встретил. Дальше полета саженей не видать ничего, словно под суконной ватолой, тихо-тихо.

Однако чистый воздух, пропитанный запахом свежего снега, и матовая успокоительная белизна вокруг незаметно приободрили Макара. Верст за восемь-десять от хутора встряхнулся он, пристально вокруг огляделся и спустил собак. Авось, на какого зверька наскочат.

И не ошибся. Заслышав остервенелый собачий лай, понял, что на кого-то они набрели. Свернул к березовому колку, где собаки бесновались, и, подскакав к ним, про все невзгоды враз думать перестал - охотничья страсть перешибла все прочее.

Собаки вытоптали в снегу большущий круг, а возле крайней березы лисью нору откопали. Ощетинившись, Дамка тыкалась туда носом, лаяла сердито и скребла передними лапами. Лыска то лаял возле Дамки, то носился по кругу, обнюхивая снег.

Соскочив с коня, Макар оттолкнул собаку и сунул в нору дубинку, но вошла она всего на аршин, может быть, и уперлась. Стал нащупывать Макар поворот под землей. А Дамка рвалась к норе, сердито рычала и даже впивалась в черенок дубинки зубами.

Тогда Макар освободил вход, и собака храбро туда ринулась. Она ушла в нору вся, полностью скрылась в ней. Лыске не пролезть в такую нору, да едва ли бы он и отважился на такое дело. Этот пес хорош на гону.

Макар надеялся выманить, выжить хозяйку из норы и всласть погоняться за рыжей. Но Дамка через какой-то момент вылетела из подземелья, как ошпаренная. Шерсть на груди и на холке у нее выдрана и болтается клочьями. А лиса предпочла остаться в своей пока нерушимой крепости.

Шагах в семи Лыска раскопал другой выход из лисьего жилища и заливистым лаем звал к себе охотника.

- Ах ты, хитрющая кума, - досадливо сетовал Макар, доставая горючую серу и вату. - Не хочется тебе на воле-то погулять… Ну, погоди… погоди дома, поколь околеешь тама.

Запалив вату и серу и опустясь на колени, Макар сунул этот смердящий ком в нору и, увертываясь от ядовитого дыма, несколько раз дунул в жар тлеющей сухой ваты. Дым потянулся кверху, оскверняя девственную чистоту воздуха, но, прижимаемый разлапистыми хлопьями снега, высоко подняться он не мог, а кучерявился безобразными желто-синими клубками возле норы.

Подождав немного, Макар повернул вату горящим боком в нору, поднялся с коленей и стал свертывать цигарку.

- Теперя вот поглядим, как тебе дома-то посидится, - разговаривал с невидимой лисой Макар, сделав первую затяжку и выпуская дым изо рта и из носа. - Покурим вместе: я - табачку, а ты - серки горючей, глядишь, охотка побежать в тебе и завозится.

Однако расчет Макара не оправдался. И цигарку не спеша выкурил, и собаки уж лаять устали, а толку никакого.

- Чего же делать-то мне? - сам себя спрашивал Макар, бестолково топчась то у одного выхода, то у другого. - Ведь ежели она, милушка, околела тама, дак как же ее достать? Лопатки с собой не захватил, да и земля-то мерзлая - без лома не удолбишь.

И тут увидел он саженях в пятнадцати от себя, в мелком густом подлеске, высоко торчащий березовый пень, толщиною более получетверти, а с него обрубок повис аршинный. Бегом бросился Макар к этому пню, ухватил за конец обрубок и, выкручивая его, стал переламывать недоруб. Не вдруг он поддался - топором бы всего разок тюкнуть, а голым рукам не поддаются застарелые промозглые волокна.

- Гляди ты, как верно люди приметили, - приговаривал он, бегая вокруг пня и толкая вперед себя обрубок, - без нужного струмента и вошь не убьешь!..

Полено это засунул он в нору, да еще расклинил тонким концом дубинки. Заглянул в другой выход и бросил туда остатки серы и ваты.

Рыжка понуро стоял на том же месте, где оставил хозяин, и, хотя встряхивался поминутно, снег принакрыл его со спины, Макар, обмахнув рукавицей седло, сел на коня и погнал к хутору. Собаки забеспокоились, будто не решаясь оставить свой пост, но потом увязались за хозяином. Ему же было все равно - здесь ли они останутся или за ним побегут.

Подумалось Макару свернуть на смирновскую заимку, но туда и следочка-то нет ни единого - пустует, стало быть, заимка. Доскакал до хутора и подвернул к подворью Даниных, поскольку было оно крайним. Не сходя с коня, через хлипкие воротца увидел Анну - снег во дворе она убирала.

- Здравствуешь, тетка Анна! - крикнул через воротца. - Хозяина дома нету, что ль, - сама ты снежище-то буровишь?

- Здорово! - отозвалась Анна. - В городу мой хозяин. Скоро подъехать должен. А тебе зачем он?

- Да так это я про хозяина… А у вас лопатка железная да ломик не сыщется ли? На часок бы мне. Лису из норы выкопать.

Воткнув в снег деревянную лопату, Анна сходила под сарай и, подавая через воротца инструмент, спросила, прищурив лукаво глаз:

- У тебя, небось, тоже Дарья снег-то гребет, а ты разгуливаешь.

- Х-хе, - смутился Макар, краснея, - а ежели я враз да лису ей на воротник привезу! - Он потянул повод и на ходу добавил: - Пущай привыкает. Солдаткам и дома все делать, и в поле управляться.

Он ускакал, а Анна, глубоко вздохнув и берясь за лопату, молвила:

- Нам и привыкать не надоть - давно уж мы ко всему привыкшие, бабы.

Снег падал все реже и реже, оттого все яснее проглядывалась даль. Впереди на дороге Макар заметил большое темное пятно. Оно росло, и скоро стала видна встречная подвода. Карий конь, заложенный в розвальни, бежал ленивой, полусонной рысью. Седока в санях не видать.

Макар отскочил с дороги, пропуская подводу, и вперился взглядом в человека, лежащего в санях навзничь и покрытого снегом. Только на лице да на груди, под бородой, снега не было. Взглядом успел стрельнуть по Макару, но тут же прихлопнул веки.

- Господи, твоя воля! - ахнул Макар, уже разминувшись с подводой. - Да это ведь Кирилл Платонович! Как я Карюху-то его не признал? Либо пьяный он, либо удостоили опять добрые люди… Нет, на пьяного вроде бы не похож. - Макар даже придержал коня чуток. - Э, да ну его к собакам! Хитер, пес. Он из печеного яйца живого цыпленка высидит.

Рыжка снова помчался наметом. Собаки сперва замешкались возле подводы, потом догнали хозяина и шли с ним вровень. Еще не доскакав до колка саженей полтораста. Макар приметил на снегу возле норы какое-то странное пятно. Приударил в бока Рыжке и, подъезжая, разглядел околевшую лису.

Спрыгнул с седла, подступился к ней, и собаки тут как тут заюлили вокруг. Видать, не вытерпела рыжая адского удушья. Уже отравленная, вознамерилась она выбраться на волю, да еще больше отравы хватила. Морда у нее вся опаленная, волдыри на носу. А вата, вытолкнутая из норы, все еще чадит, не спеша догорает. Притоптал ее Макар и принялся шкурку снимать.

- И до чего же хитро жизня-то сотворена, - рассуждал Макар, ловко, орудуя ножом, - и гона никакого не получилось, и нору копать не пришлось, а лиса - вот она, в руках… Чудно!.. И опять же чудно, - удивился он своему открытию, - гона-то хотя совсем вроде бы и не было, а Рыжка, небось, верст около тридцати проскакал… Дак был все-таки гон али не было? - И, поразмыслив, сообразил: - Не было его для мине, а для Рыжки, выходит, был.

Приторочив шкурку, Макар нехотя поднялся в седло и, не раздумывая, направил коня в сторону хутора. Можно бы еще поискать гона - время есть, - но отчего-то и Дарья вспомнилась (ведь против воли отпустила она его на охоту), и этот дурацкий утренний случай с собакой, и встреча с Кириллом Дурановым показалась загадочной и недоброй. Впрочем, добра от него никто и не ждал. А вот пособирают остальных мужиков да на войну угонят, и останется он в хуторе безотчетным владыкой - чего захочет, то и сотворит. Дарья с таким соседом натерпится бед. Он ведь, ухабака, жалости к людям не знает: баба ему либо старик подвернется - не пощадит, коли план его на какое дело нацелен.

Рыжка охотно бежал веселой, ходкой рысью, а Макар то и дело перехватывал рукой надоевшие ему лом и лопату, да еще дубинка мешалась. Не раз подумал, будто бы оправдываясь перед собой, что с этаким хозяйством пускаться в гон никак невозможно.

У Даниных ворота нараспашку - только что Виктор Иванович заехал, еще и коня не распряг.

- Здорово, Виктор Иванович! - поприветствовал хозяина Макар, въезжая в распахнутые ворота. - Струмент я у вас брал, да не понадобился он мне.

- Здравствуй, Макар!.. Ох, волк тебя задави, да ты, знать, лису Дарье на воротник везешь! - воскликнул Виктор Иванович, распрягая Воронка и глядя на притороченную к седлу шкурку.

- Добрая, лиса подвернулась, - с гордостью ответил Макар. - А ты навроде бы колдун, Виктор Иванович, глянул и угадал сразу. Дарье нарек я эту лису, еще как на охоту сбирался…

И тут Макар совершенно неожиданно для себя - домой ведь торопился - сошел с коня, отнес лом и лопату на место, ворота затворил, а между тем рассказал про только что минувшие охотничьи похождения, помог Виктору Ивановичу сбрую с коня прибрать и сани на место водворить. А после того закурили они, стоя посреди двора, и Макар поведал о вчерашнем случае с Кестером. Хотелось ему знать не только, как отнесется к происшествию этот грамотный человек, но и что он думает о предположении Зурабова и Тихона.

- Неужли же взаправду Кестер шпиком к нам посажен? - заканчивая рассказ, дивился Макар. - Да за кем тут шпионить-то в хуторе? За Леонтием вон Шлыковым али за бабкой Пигаской, може?

Виктор Иванович, покручивая длинный шнурок уса, горько и лукаво улыбался, видя беспросветную наивность неглупого мужика. Прокашлялся он с передыхом и сказал:

- Слыхал, небось, как в народе сказывают: козла спереди бойся, коня - сзади, а злого человека - со всех сторон. Все может статься, Макарушка, по нонешним временам.

- Ну, спасибо, Виктор Иванович.

- Спасибо-то не за что, а поберечься не помешает.

- Да мне-то чего бояться - дальше фронта, небось, не ушлют, а Тихону, пожалуй что, и впрямь поостеречься надоть.

- Да и тебе, наверно, лучше не вызывать волка из колка. Дарья-то здесь останется. А вот как на фронт угодишь - не зевай там. Голову зря не толкай куда попало да к людям прислушивайся. За царя-батюшку голову отдавать все меньше охотников остается. Рухнет вся эта царская иерархия, Макарушка. Тогда вот, кажись, и постоять придется за Русь-матушку.

Многое хотел бы сказать Виктор Иванович темному этому мужику, да всего-то сказать нельзя. А все же расстались они друзьями. Каким-то подспудным сознанием понимал Макар, что человек этот многое знает из того, чего ему, Макару, знать не полагается, потому старался слова его запомнить да еще поразмыслить над ними.

Подъезжая к своему двору, Макар ломал голову над тем, чтобы не просто преподнести Дарье свой охотничий трофей, а с каким-нибудь фокусом, повеселее. Но ничего смешного придумать не успел.

Дарья, видать, все глаза проглядела, ожидаючи мужа. И только переступил он подворотенку в калитке - с крыльца метнулась раненой птицей и, обессилев, повисла на плечах у него. Всю силу на голос она, кажись, употребила, с причетом выговаривая горькие слова:

- Да размилый ты мой, свет Макарушка! Приспело тебе времечко нести свою буйную головушку на бранное поле да сложить ее за чьи-то грехи… Ой, да на кого ж ты нас покида-аешь, сирот несчастны-ых?..

Едва опомнившись от наскока жены, Макар отодвинул ее легонько от себя и строго выговорил:

- Чего ж эт ты обо мне, как об упокойнике выть-то принялась? Може, я до ста лет проживу, а ты уж враз и похоронила… Живой, видишь, и невредимый совсем.

- Невредимый, - укоризненно повторила Дарья, - а возле уха-то, на щеке, чего у тибе кровь запеклась полукружьем?

- Да это дубинкой, тонким концом неловко задел я, - слукавил Макар, погладив прокушенное Гаврюхой место. - А ты погляди, какую лису-то привез я тебе! - Он обернулся к седлу, снял шкурку и, раскинув ее на обе руки, как полотенце, торжественно вручил Дарье, сказав: - Вот видишь, как посулил утром, так и сделал… когда явиться-то велено мне?

- Завтра, - всхлипывая, ответила Дарья, - к двенадцати в городу быть велено.

- Ну что ж, стало быть, потопить баньку надоть да родню хоть самую близкую позвать проститься… Есть у тебя к чему позвать-то?

- Есть маленько. Сберегла я для такого случая.

Продолжая разговаривать с Дарьей, Макар между тем расседлал коня и, привязывая его в конюшне, вспомнил о Дуранове.

- Даша, Даш, - ласково говорил Макар, выходя из стойла, - а може, нам и ухабаку позвать к столу? Глядишь, подобрее оборотится он к вам тута.

- Ишь ведь еще чего удумал - ухабаку позвать! Не нужен такой гость, да и не пойдет он.

- Эт отчего же так? Видал я его на бродовской дороге - непонятный какой-то, пьяный, что ль то…

Назад Дальше