6
В атаманской избе - пусто. Только сам Тимофей Васильевич за столом сидит да брат его, Иван Васильевич, на длинной лавке возле стены пристроился. В гулкой пустоте этой большой избы даже великаны Смирновы кажутся обыкновенного роста людьми. Но все в станице знают - и Захар Иванович тоже, - что у портных и сапожников специальные выкройки для них есть и только для них сапожные колодки имеются - "смирновскими" их называют. Больше-то никому не годятся они.
Не успел Захар порога переступить, а ему навстречу загудело:
- На ловца и зверь бежит! Посыльного только что гнать к тебе, Захар Иванович, собирался, а ты сам тут как тут!
- Здравия желаю, господа атаманы! - молвил вошедший, сдернул шапку и остановился посреди избы по стойке смирно.
- Ладно, Захар Иванович, садись. Настояться успеешь еще: в армии начальства много. А все ли у тебя готово к отправке?
- Все как есть готово, Тимофей Васильевич, - ответил Захар, присаживаясь на лавку недалеко от входа. - На смотру прошел я хорошо, без замечаниев.
- Ну, вот и славно! Казак Палкин всегда был исполнительным и аккуратным. Послезавтра - отправка. Большая пойдет партия. Вот Иван Васильевич и поведет вас.
- Да я, - замялся Палкин, - по другому делу-то зашел…
- Сказывай, что за дело такое.
- Сноха моя младшая, Катерина, в четырнадцатом годе потерялась…
- С тех пор и знаем о том, - перебил его Тимофей Васильевич. - Объявилась где, что ли?
- Нет, не объявилась, - вздохнул Захар. - А нельзя ли об ей розыск послать?
- Розыск, говоришь? - удивился атаман. - Да куда ж посылать-то, сказал бы ты мне?
Захар пожал плечами, не зная, что ответить.
- В том-то и дело, - продолжал Смирнов-старший. - А ежели всероссийский розыск затевать, так не то что кошельков наших с тобой не хватит, а и штанов на нас не останется. Да кто искать-то ее станет по теперешним временам? А раньше-то чего ж ты молчал? Все бы легче по горячему следу пойти.
- Да ведь она дня за два перед тем и сгинула, как германец войну-то объявил, - пояснил Захар. - Тут Лавруху отправили, с первым же эшелоном. А вскорости от Федота известие пришло, что ранетый он шибко… Потом и вовсе скончался в лазарете… До нее ли было!
- Вот и всем, Захар Иванович, не до нее теперь. Сам, небось, видишь, чего творится-то кругом. А сыщикам, так одних политических искать не переискать. Расплодилось их, прости господи, как вшей окопных.
Понял Захар Иванович, что не ко времени затеял этот разговор. А новость о его собственной отправке на фронт и вовсе перебила все карты. Ждал он, конечно, этого известия со дня на день и готовил себя к нему, но все-таки вышло как-то неожиданно, вроде бы обухом по лбу. Покашлял виновато и стал прощаться.
Вслед за ним и младший Смирнов поднялся. Тоже ведь важные сборы у него. До сих пор не раз отводил он казаков в город, а сам возвращался. Теперь же и ему дальше ехать - до самой передовой.
Но до двери не дошел Иван Васильевич. Глянул в окно на коновязь и отскочил к простенку.
- Чего ты, как сайга, скачешь? - удивился старший брат.
- А ты знаешь, кто там подкатил?
- Кто?
- Сам Кирилл Платонович пожаловал! Коня вон привязывает.
- О-о! Как встречать станем?
- Ты становись за тот косяк, подальше чуть, а я за этим, поближе встану. Авось, не сорвется щука!
Не раз и не два толковали братья об этом человеке. Страшную казнь устроил Кирилл Дуранов Ивану Васильевичу. Ведь били мужики кто кулаком, кто пинком, кто палкой, а кто и оглоблей - что в руках, то и в боках. Наверно, никто другой не выдержал бы таких побоев - насмерть били. А Иван Васильевич месяца четыре в больнице провалялся да дома, правда, с год недомогал, но вот поправился, и военная комиссия признала годным в строй.
Распахнув дверь и ничего не подозревая, Кирилл Платонович смело шагнул через порог, но, притворяя дверь, повернулся и увидел сперва Тимофея.
- Господину атаману наше почтение, - принагнулся в поклоне Дуранов, показывая белые зубы в улыбке. Между смолевыми усами и такой же бородкой зубы казались ослепительно белыми.
Атаман протянул ему руку, а в этот миг Кирилл оглянулся, словно почуяв неладное, и шустро сунулся было к дверной ручке, но на ней мертвой хваткой лежала железная рука Ивана Васильевича.
- О-о! И ты тута, Иван Василич!
Кирилл пытался изобразить лихую улыбку, но вышла такая кислая мина, и бледность в лице погасить он не мог. А братья Смирновы между тем сдвинулись, шагнули к лавке и посадили гостя между собою, в середочку.
- Я ведь по делу, господа казаки, - твердил пленник, озираясь на братьев. - Я ведь по делу прибыл-то.
- Ну, твои дела погодят малость, - спокойно сказал Иван Васильевич. - Как ты должок-то гасить думаешь? Все сроки прошли. А мне вот на фронт отправляться… Мешкать, стало быть, некогда.
Завертелись, забились в разбойной Кирилловой голове всякие мысли, но ничего умного не придумалось. Понял, что попал он тут основательно и никакая хитрость не поможет. Спросил коротко:
- Убивать станете?
- Нет! - ответили братья. Легко приподняли его, держа каждый со своей стороны за руку и за ногу, и резко посадили на пол "корчажкой".
- Смилуйтесь, люди, добрые! - завопил Кирилл Платонович уже без всякой хитрости. - Пощадите! Сын у мине!
Нет, не пощадили, не помиловали - второй раз посадили у самого порога, где половицы не пружинят, не прогибаются. Голос у Кирилла пропал. В глазах у него застыл ужас, но еще успел прошептать:
- Убейте… Христа ради!
А братья в третий раз подбросили "гостя", еще посадили и отошли от него.
- Ну, так вот: ловит волк, да ловят и волка, - сказал Иван Васильевич, поправляя роскошную бороду. - Нету за тобой долгу, Кирилл Платонович. Поезжай с богом домой.
Но Кирилл не только двигаться - ни стонать, ни говорить не мог. Лежал не шевелясь. Переполненные ужасом глаза так и остались открытыми, только слезами залились.
- А не валяет ли он Ваньку? - усомнился старший Смирнов. - Как в тот раз, когда пьяным-то притворился возле тебя, а сам добивал немощного.
- Нет, - поглядев на Кирилла, твердо сказал Иван Васильевич. - Теперь уж ни воевать, ни воровать не пойдет он. Пущай мужики лебедевские отдохнут от его пакостей.
- Ну, так давай, Кирилл Платонович, уноси свои грешные кости, - ласково сказал Тимофей Васильевич. - Не ровен час, забежит сюда кто, а ты тут в неприличном виде…
Сцепив зубы, Кирилл с трудом перевалился на бок, потом - на грудь, вскрикнул и снова затих…
- В сани его, - предложил Иван Васильевич и подступился к Кириллу. Брат хотел помочь, но он не допустил: - Куда ты! Негоже атаману таким делом заниматься. Враз да сторонний человек навернется! Иди на свое атаманское место. - Осторожно взял Кирилла в охапку и вышел вон. В санях уложил его в сено, тулупом прикрыл. Вывел коня на дорогу, вожжи под хозяина засунул и простился с "гостем":
- Конь дорогу сыщет, дома жена встренет, а ползать до смерти придется тебе. Не обессудь, ласковей не умею.
7
Не раз и не два военные специалисты разных стран силились распознать душу русского солдата. Всего-то и надо им - заглянуть бы на дно души русского человека, и тогда все победы им достанутся непременно. Дави его, души солдата русского голыми руками и в большую могилу поленницами складывай! Так вот, не одну сотню лет на такое дело ухлопали, а душа эта самая так и остается для них загадкой.
Даже свои родные дворяне и те не знают мужичьего нутра. О скотине своей больше они пекутся, чем о мужике. А все оттого, что никому на свете мужик не нужен. О нем вспоминают лишь в тот момент, когда что-то взять с него надобно. И берут, все отнимают, не оставляя ему ничего. А коли война случилась - тут мужика первым под пули да под штыки суют. И творит он дела невиданные, порою непостижимые - храбростью, смекалкой своих и чужих удивляет.
С утра в тот день солнышко едва показалось, но тут же размыло его, заволокло неторопливыми тучами, и полетели сначала редкие снежинки, а потом все гуще, обильнее. Падали они медленно и тихо ложились на неслежавшийся еще покров.
Вечером попало Макару от Дарьи, потому как у Тихона просидел долго, а ни ружья, ни дубинки не принес - забыл. Заваруха эта с Кестером всю память отшибла. Вспомнил уж про ружье-то, как с плотины к своему плетню поднялся. Спать у Тихона не легли, конечно, так не смешить же людей своим возвращением!
Утро Дарья опять же с попреков начала. Успокоил Макар жену и принялся за сборы. Зарядил патроны, хотя заведомо понимал, что едва ли они пригодятся. Редко кто из лебедевских употреблял на охоте ружье. Загон зверя с собаками и дубинка почитались у них и доблестью охотничьей и высшим удовольствием. Потому, сунув патроны в карман полушубка, украдкой от Дарьи натеребил Макар ваты из старого одеяла, серы горючей насыпал в жестяную коробку и подался во двор - собак приготовить.
Собаки у него надежные, не раз в деле проверены. Только вот Лыска-то как же теперь пойдет, после Пигаскиного леченья? Давно не хромает он. А Дамка всегда уступала псу в резвости, но хитростью брала. Никогда не бросится гоном вслед, а все наперерез норовит. Иной раз вроде бы совсем не туда вдарится, а поглядишь - опять зверю путь пересекает.
Надел Макар ошейники на собак - заюлили они, заволновались, почуяв охоту. Хозяин было за поводки взялся, но повесил их обратно на гвоздь и, не оглядываясь, вышел за калитку. Сперва хотел он по пути заскочить к Тихону за ружьем и, не возвращаясь домой, на охоту ехать. Сделай он так - утро бы у него совсем по-иному сложилось.
Только вышел Макар из Тихоновых ворот - собака бежит от плотины, рыжая, лохматая. Приблудная, видать, собака. В хуторе не видел он таких. Шагов тридцать до нее будет. Как нечистый под руку-то его подтолкнул. Приложился и - хлоп! Убил собаку.
На выстрел, Прошечка выскочил из своей лавки. И, не сходя с высокого крыльца, запричитал:
- Ах ты, черт-дурак! Чего ж ты наделал-то! Зачем собаку убил? Я тебе, черт-дурак, спасибо сказал бы, убей ты ее чуть позже.
Откуда ж было знать Макару, что Прошечка специально бродячих собак одинаковой масти насобирал около десятка, подкормил и через недельку готовился пристукнуть их да хорошую полость на сани сшить. Ни у кого такой в хуторе не было! А Макар, выходит, нечаянно ударил по его плану.
А тут - словно из тучи вместе со снегом выпал - Гаврюху Дьякова откуда-то поднесло.
- Кум! - закричал Прошечка. - Кум Гаврюха, набей, слышь, этому дураку. Набей, кум! Обидел ведь он мине!
- А угостишь? - подмигнув, спросил Гаврюха.
- Как набьешь, так вот, слышь, сразу и поднесу сороковку.
- Кум Макар! - заорал Гаврюха. - Ты погоди-ка, ты погоди мине. Скажу чегой-та.
Макар притормозил, а Гаврюха, едва добежав до кума, - хлоп его по носу костлявым кулаком:
- Зачем чужих собак бьешь?!
Макар дубинку и ружье бросил в снег да сдачу подал. И пошло! Да так намертво сцепились - в снег упали оба.
А Прошечка на крылечке высоком аж приплясывает от радости да приговаривает:
- Так тебе, так тебе, черт-дурак, и надоть! Ишь ведь, черт-дурак, слышь, на собаку кинулси!
Ребятишек целая туча на шум слетелась. Тихон приковылял, Филипп Мослов тут же оказался, Митька Рослов с вилами из двора выскочил, Степка за ним - тоже с вилами. Уборкой, видать, занимались. Митька-то вилами на Гаврюху замахнулся, но Филипп отстранил его. Растащить попробовал драчунов - не хватило и его силушки. Тихон и Митька взялись пособлять ему - не поддаются.
- Принеси-ка воды, Степка, - велел Тихон.
А Гаврюха с Макаром вцепились друг в друга - рожи и руки кровищей залиты - не поймешь, у кого что побито.
Приволок Степка с полведра ледяной воды, плеснул - расцепились воители. Оказалось, что Макар выдрал с мясом клок бороды у Гаврюхи. Всего с год, как отращивать ее начал. Не ахти красивая борода была, а теперь и вовсе - поглядеть да плюнуть. Но и Гаврюха в долгу не остался: прокусил Макару кожу на скуле, пониже уха.
Поднялись мужики. Макар снегом умываться начал, а Гаврюха - к Прошечке:
- Ну, дык чего ж ты, дашь, что ль, посуленную-то?
- Возьми, черт-дурак, возьми! - посмеиваясь, Прошечка юркнул в лавку, тут же вернулся и бросил Гаврюхе сороковку, как собаке блин, тот поймал ее. - Возьми, слышь. Обманывать, что ль, я стану, коль уважил ты мине. Довоенная еще завалялась.
Гаврюха схватил ее, ненаглядную, и бросился опять к Макару, на ходу вышибая пробку.
- Кум Макар, кум Макар! Погоди! Мировую выпьем. Вместе заработали.
- Давай выпьем, - отозвался Макар.
А Гаврюха протянул ему ополовиненную уже бутылку, обтирая мокрую бороду и приговаривая:
- Пей, кум, - настоящая, довоенная, не самогонка. И где ж он ее берег-то, черт сполошный?
Макар, покрутив посудину, пропустил пару добрых глотков, оторвался, замерил остаток, прищурив глаз, и еще приложился. Остальное подал, Гаврюхе, примолвив:
- Собаку-то оттащи ему.
Захватив ружье и дубинку, Макар направился к плотине. Дома ухитрился на глаза Дарье не попасть, в избу не заходил. Оседлал верного своего Рыжку, собак захватил и - за ворота.
8
Легко и бесшумно катились некованые розвальни по белой, еще не накатанной дороге. Снег лениво падал большими хлопьями и пушисто и глухо дорогим ковром стлался вокруг. Копыта Воронка, бежавшего охотно и резво, плюхались, будто в мягкую кошму, почти беззвучно.
Виктор Иванович Данин, завалившись в душистое сено, брошенное в сани, прикрыл ухо вытертым воротником старого полушубка и погрузился в свои нелегкие думы.
Погода - сказочная, дорога - пушистая, конь и без понуканий ладно идет. Сначала мысли перескакивали друг через дружку, а после застряли на одном: от Антона Русакова давно никаких вестей нет. Ясно, что в Самаре отчего-то не пожилось ему. Либо в лапы к жандармам попал, либо скрывается где-то. А может быть, думалось Виктору Ивановичу, исполнил он свое намерение да на фронт подался. Все может статься.
Михаил Холопов (Иван Воронов), поскольку жил он все эти годы на легальном положении, хотя и под чужой фамилией, туда же угодил, на фронт. А Куликов Алексей сам легонько попрашивается в армию, но не берут его. Боятся, видать, жандармы расстаться с ним - негласное наблюдение снова учредили. Что-то тревожит их и заставляет держать Алексея на виду, возле себя.
Лавка книжная, окончательно разорив своих владельцев, приказала долго жить. Алексею пришлось официально обратиться к властям с просьбой о закрытии лавки, поскольку открытие ее было дозволено этими самыми властями. Тогда вот и состоялся тайный разговор между жандармским полковником Кучиным и Вороновым Иваном. Настойчиво, хотя и осторожно, полковник предлагал Ивану доглядеть за деяниями Алексея. Но предложение это было столь неожиданным, что ошеломило Воронова, и он отказался, сославшись на то, что пути их с Куликовым расходятся, поскольку лавка закрывается, что политикой он никогда не занимался и не интересуется ею, что, если не найдется в городе подходящего дела, уедет отсюда.
Вскоре после этого разговора вечный солдат Михаил Холопов опять стал царским солдатом и отбыл на фронт. Виктор Иванович пожурил его за опрометчивость, а в душе очень гордился тем, что работали они, выходит, без ошибок. Вроде бы высшей наградой пожаловал их жандармский полковник.
Ровный, бесшумный бег коня и завораживающее кружение пушистых снежинок, накрывавших верхний бок полушубка и сено в розвальнях, убаюкивали, ласково прижимали сонным покрывалом. Уже сквозь дрему у Виктора Ивановича вспорхнула мысль о Валентине, старшей дочери. Недолго побыла она мужней женой, да вот второй год в солдатках числится. Зятя Виктор Иванович с Анной всего разок и видели - чем-то он им не поглянулся, но с одного раза не доглядеть всего, не узнать. Даже матерью побывать успела Валентина - всего полгодика. Прибрал бог младенца, а Валька теперь ворочает в казачьем хозяйстве. Правда, повезло ей - в небогатую и небольшую семью вышла, в малом то хозяйстве полегче…
Вдруг несильный толчок почувствовался и - короткий вскрик. Вскинулся Виктор Иванович, натянул вожжи. Возле саней в снегу барахтался человек, пытаясь подняться. Проскочив его, саженях в трех остановился Воронко.
- Колька, волк тебя задави! - воскликнул Виктор Иванович, узнав в поднявшемся младшего Кестера. - Ты в город пробираешься аль домой?
- До-омой! - тягуче вырвалось у Кольки.
- Ну так садись ко мне, подвезу. Тут ведь еще верст двадцать до хутора-то наберется.
Уговаривать Кольку ни к чему. Отряхнув снег с шинели и потирая ушибленное левое плечо, он с радостью вскочил в сани.
- Больно ушибся-то? - спросил Виктор Иванович, трогая коня.
- Да ничего, - безразлично отмахнулся Колька, - перетерпится.