- Просим каждый день готовить свежатину, - сказали матросы. - И от заливного не откажемся. Говорят, что оно получается из хвостовых плавников, которые мы отрубаем и выбрасываем.
- Есть, - ответил Ваня Туляков. - По заливному я пятерку в поварской школе получил. На меня в обиде не будете.
* * *
Через день Эрик приметил в бинокль резвящихся на планктонном поле китов. Издали определив их породу, он по-норвежски что-то радостное крикнул Ростаду.
Старик оживился.
- Готовьтесь к богатой добыче, - сказал он. - Там охотятся на рачков длиннорукие горбачи. Горбы имеют две породы китов - зубастые кашалоты и беззубые весельчаки, - принялся объяснять норвежец. - У нас, на Севере, длиннорукие любят лакомиться селедкой. Если она массой идет поверху, то они высоко выскакивают из воды и падают в самую гущу косяка с таким треском, что оглушенная рыба всплывает вверх брюхом. А потом горбачи ныряют с раскрытой пастью и заглатывают ее. Это хитрые и очень дружные киты: если один попадет в беду, другие выручают его.
Обнаруженные киты вели себя шумно: словно играя, они свечой выскакивали из воды и, помахав непомерно длинными, похожими на раскинутые руки плавниками, падали в воду, поднимая каскады брызг.
Мы осторожно стали приближаться к двум самкам и двум самцам, плававшим в одной группе.
Самцы этой семьи ходили по большому кругу, словно были в одной упряжке. Самки же словно чего-то выжидали. Круг, по которому двигались самцы, постепенно суживался. Вскоре создался круговорот, втягивавший в себя рачков…
Решив, что похлебка достаточно сгустилась, самцы нырнули, показав хвосты, похожие на мелькнувших огромных бабочек, и принялись заглатывать лакомую пищу. К ним присоединились и самки.
На нас киты не обращали внимания, они показывались на поверхности, только чтобы вдохнуть воздуху, и, не отдыхая, сильно сгорбившись, опять уходили под воду. Хвосты-бабочки так и мелькали над волнами.
Норвежцу хотелось убить крупную самку. Он старался поближе подойти к ней. А она плавала с меньшей рядом. Порой трудно было различить их.
Но вот с шипением и свистом вырвался вверх пушистый фонтан, и показалась спина полнотелой китихи…
Грохнул выстрел. На мостик донесся запах пороха.
Раненная в бок, китиха взмахнула хвостом и отвесно ушла на глубину. Но там металась недолго. Выплыв метрах в двухстах от нас, она забилась на поверхности, выпуская кровавые фонтаны.
Эрик принялся заряжать пушку добойным гарпуном. А Ростад успел заметить ошибку: под выстрел попала молодая китиха.
Ее мамаша была обеспокоена. Она ходила вокруг и хлестала хвостом, отгоняя невидимого врага…
Потом старая самка подплыла к потерпевшей. Она явно норовила оттащить свою дочь подальше от опасного места: стала толкать носом, затем повернулась на бок и обхватила ее грудными ластами.
Нас потрясла любовь матери. Боцман замахал руками и затопал по гулкому железу коваными сапогами. Но старая самка не обращала на него внимания.
- Подтягивайте к борту! - распорядился норвежец, повидавший на своем веку не одну китовую трагедию. Он решил воспользоваться удачей.
Старший механик дал на лебедку пар и стал подтягивать раненую китиху к носу. Мать не отставала от нее.
Когда старая самка приблизилась метров на двадцать, грохнул второй выстрел. Ростад всадил ей гарпун прямо под левый плавник.
Обливаясь кровью, самоотверженная китиха продолжала хлестать хвостом по воде. Она не уходила на глубину, а металась на поверхности.
Самцы, не понимая, что случилось с их подругами, обеспокоенно ходили вокруг, ныряли под них и тоже били хвостами. Видя, что старая самка теряет силы, они подплыли к ней вплотную и стали подталкивать ее головами, поддерживать плавниками, чтобы она могла дышать на поверхности. Они не уходили от нее, готовые пожертвовать собой.
Ула Ростад воспользовался благоприятным моментом: накачав китих воздухом, он одного за другим загарпунил и самцов.
Мужественное поведение горбачей удивило и потрясло нас. Судно возвращалось к базе, таща слева и справа по два кита, а мы не радовались богатой добыче. На душе было так тоскливо, что не хотелось ни есть, ни шутить.
ХИТРОСТИ ГАРПУНЕРСКОГО ДЕЛА
Я приметил, что в штормовую погоду Ула Ростад находит разные причины, чтобы не охотиться, а в спокойную - действует однообразно: старается подобраться к киту на такое расстояние, с какого невозможно в него промазать. Но не всякий кит так близко к себе подпускает. Пуганые животные, почувствовав опасность, норовят уйти под воду и вынырнуть вдалеке от судна.
Старик из-за своей нерешительности часто упускал добычу. Злясь, он обвинял в неудаче кого угодно, только не себя.
- С такой бестолковой командой мне еще не доводилось охотиться, - в сердцах говорил он. - Ни одного жеста понять не могут, способны только пугать китов.
- Трус он, вот кто! - разгадав старика, сказал наш рулевой Аркадий Трефолев.
А я подумал: "Действительно, если бы Тре-фолева поставить к пушке, он показал бы старику, как на Балтике стреляют". Эта мысль запала мне в голову: "А почему бы не испытать Аркадия? Комендор он отменный - с четырех кабельтовых во время войны всплывшие мины расстреливал. Неужели в кита не попадет?"
Вечером, выбрав удобную минуту, я подозвал к себе Трефолева и спросил:
- Тебе не скучно за штурвалом? Сердце комендорское молчит?
- Молчит, - сказал рулевой.
- Зря. Я бы на твоем месте к пушке попросился.
- Да разве этот крикун допустит? Эрик с ним еще до войны плавал, а в кита ни разу не стрелял.
- Можно ведь не со стрельбы начинать, сперва приглядись, вникни в тонкости дела. На шаманство Улы не обращай внимания. Старику хочется замутить нам мозги. А вот повадками китов он пользуется умело, знает, как подойти на выстрел. Советую понаблюдать, а мы с Се-мячкиным и Фарафоновым поможем. Идет?
- С удовольствием, товарищ штурман, - согласился Трефолев. - Иначе здесь захиреешь. Очень уж погода муторная - спал бы да спал. Говорят, что от сна не умирают, но и жить не живут.
Погода действительно была муторной и не располагала к веселью. Тяжелые облака низко висели над волнами океана и навевали тоску. Белесое и какое-то стеклянное солнце, изредка пробивавшееся сквозь толщу облаков, никого не согревало, словно это была луна, а не дневное светило.
От частых штормов тело казалось изломанным, а в голове беспрестанно шумело. Приходилось насильно заставлять себя подняться с койки, умыться холодной водой и отбывать очередную вахту под пронизывающим ветром и брызгами, летящими в лицо. Хотелось только лежать в сухой и теплой каюте, ни о чем не думая.
Чтобы не захандрить, большую часть времени я проводил на мостике, наблюдая за Рос-тадом, стремясь постигнуть хитрости гарпунер-ского дела.
Старик чутьем понял, что я за ним слежу. Ведя судно к китовым пастбищам, он с опаской поглядывал на меня и начинал петлять, чтобы запутать, не дать вести прокладку на карте. Норвежец знал, что без береговых ориентиров, звезд и солнца штурману трудно определиться - найти свое место на карте.
Вскоре Ростад стал примечать, что не только я, но и радист с марсовым матросом внимательно наблюдают за ним. Старик, видно, решил во что бы то ни стало от нас отделаться.
Придравшись во время охоты по пустяку к Семячкину, он вдруг накричал на него и запретил сменять Эрика в "вороньем гнезде". Между тем прежде, стоило его помощнику перейти к пушке, Ростад требовал, чтобы "бочкарь" немедля занял свое место и наблюдал за поведением загарпуненного кита.
Сыретинский попытался урезонить гарпунера, но тот твердо заявил:
- Ваш матрос не умеет отличить фонтана от всплеска. Из-за него мы теряем китов. Больше он мне не нужен. Отошлите своего марсового в кочегарку.
- Этого я не вправе делать… вы несправедливы к нему, - возразил СыретинСкий.
- Тогда становитесь на мое место и стреляйте в китов сами! - вспылил старик.
Он снял с рук меховые рукавицы, швырнул их в ноги капитану, махнул рукой Эрику, приказывая покинуть "воронье гнездо", и ушел в свою каюту.
Сыретинский растерялся. Боясь, что его обвинят в неумении сработаться с норвежцем, капитан пошел уговаривать гарпунера, а тот, чувствуя свою победу, вдруг потребовал:
- Если хотите, чтобы я добывал вам китов, запретите второму штурману заниматься не своим делом - подглядывать за мной.
- На каких основаниях? - недоумевал Сыретинский.
- На каких хотите, - продолжал настаивать на своем Ростад. - Он раздражает меня.
- Но это, простите, не довод.
- Вы не понимаете нашей работы. Ни один гарпунер не будет охотиться, если почувствует: недобрый глаз. Почему ваш штурман торчит на мостике даже в часы чужих вахт?
- У нас каждый волен располагать свободным временем, как ему заблагорассудится. Я не могу запретить дышать свежим воздухом.
- Но в часы охоты вы все беспрекословно подчиняетесь мне?
- Да, конечно.
- Если так, то я запрещаю ему в дневное время выходить на мостик. Второго штурмана назначайте на ночные вахты. Свежим воздухом можно дышать и под звездами.
Сыретинский по радио связался с капитан-директором флотилии и доложил о происшедшем.
- Скажите вашему норвежцу, что он зарывается, - ответил Иван Владимирович. - Из-за его прихотей мы не будем менять советские порядки.
- А если Ростад заупрямится и не выйдет к пушке? - спросил Сыретинский.
- Пусть сидит в своей каюте и колдует, а вы подходите к "Салюту", будете заниматься буксировкой убитых китов, - распорядился капитан-директор.
Старик просидел в каюте более суток. Утеряв надежду на то, что его вновь придут уговаривать, он в полдень появился на мостике. Заметив, что за машинным телеграфом стою я, Ростад постучал о поручень дымящейся трубкой, требуя к себе внимания. Затем, не говоря ни слова, поднял левую руку. Это означало: "Готов вести судно на поиск китов".
Норвежец ждал, что сейчас раздастся свисток, матросы засуетятся, отдавая швартовы, судно отойдет от флагмана и все начнут выполнять только его распоряжения. А на "Пингвине" по-прежнему было спокойно. Старик с недоуменным лицом повернулся ко мне: "Что такое? Почему его распоряжения остаются без внимания?"
Я жестами показал, что ничего особенного не произошло, команде некуда спешить.
Тогда Ула Ростад от мимики перешел на крик:
- Я велел вам вести судно на поиск! Если не перестанете изображать глухонемого идиота, потребую немедля убрать с мостика!
- В вашем возрасте не следует нервничать, - спокойно заметил я. - Мне показалось, что вам по душе язык мимистов. До этого вы ведь не произносили ни одного слова. Я из вежливости принял вашу манеру объясняться. Но раз уж вы заговорили, то должен огорчить: ваши приказания для меня не обязательны. Судно находится в распоряжении капитан-директора.
- Сейчас, в разгар сезона? - воскликнул Ростад. - Я не могу бездельничать, когда другие зарабатывают деньги.
- В этом вы сами виноваты. Вам не следовало отказываться от охоты.
- Кто отказался?.. Я отказался? Бредовая чепуха! Всего-навсего потребовал убрать лишь некоторых субъектов, действующих мне на нервы.
- Но вы, надеюсь, понимаете, что ваши капризы выходят из рамок приличия?
- Для гарпунера, когда он охотится, все прилично! - безапелляционно ответил старик.
- Мы придерживаемся иных взглядов.
- Меня чужие взгляды не интересуют. Я хотел бы знать: к кому обратиться, чтобы не терпеть убытков?
- Самое разумное - извиниться перед теми, кого вы хотели удалить, и попросить капитана добиться разрешения на охоту.
Норвежец нахмурился. Сердито сопя носом, он принялся набивать трубку. Моя независимость ему явно не нравилась.
И вот в этот момент по трапу на мостик взбежал Семячкин. По старой военной привычке, он вытянулся передо мной, своим бывшим командиром, и отрапортовал, что все работы в штурманской рубке закончены.
- Вольно. Можете быть свободны, - в шутку сказал я.
- Есть быть свободным! - бойко повторил Семячкин. При этом он рывком вскинул руку к козырьку ушанки, щелкнул каблуками и, круто повернувшись, сбежал вниз.
Поведение матроса поразило Ростада. Ему еще не доводилось видеть, чтобы на советском судне перед кем-нибудь так тянулись и козыряли. Старик, наверное, решил, что на флотилии я немаловажная персона, потому что неожиданно для меня гнев сменил на учтивость.
- Постараюсь воспользоваться вашими советами, - с поклоном сказал он. - Если был груб - прошу прощения. Во всем виновата проклятая здешняя погода.
Уходя к Сыретинскому, старик приложил два пальца к козырьку меховой шапки и шаркнул ногой, как Семячкин.
Вскоре Ростад еще больше утвердился в догадках. Он приметил, что и другие пингвиновцы, запросто разговаривающие со старпомом и капитаном, козыряют мне. Он не знал, что это была игра старых фронтовиков, решивших морочить старику голову. Даже наш солидный боцман Демчук, подходя ко мне, вспоминал военно-морскую выучку - лихо вскидывал руку к козырьку и щелкал каблуками.
Мое желание проникнуть в тайны гарпунер-ского дела Ростад теперь принимал за неусыпный инспекторский надзор. "Может быть, ко мне приглядываются, чтобы определить, гожусь ли на второй сезон", - думалось ему.
И старик старался держаться так, словно был полон сил и энергии, хотя по утрам с трудом поднимался с постели и, гримасничая от боли, ступал на скрюченные ревматизмом ноги. Влага океана и меняющаяся погода донимали его. Бывали дни, когда, преследуя кита, Ростад простаивал в согнутом положении по два-три часа и больше, а потом самостоятельно не мог разогнуться. Приходилось хитрить: с клоунской ужимкой обращаться к помощнику.
- А ну, Эрик, выпрями-ка меня, - говорил он по-русски. - Хочу быть статным и бравым.
И Эрик послушно выполнял приказание, а старик, как бы шутя, кряхтел и кривлялся, изображая берегового подагрика-развалину. Потом резко выпрямлялся и молодцевато козырял мне:
- Вэри велл, шкипер! Все файн.
Это кривляние больного и старого человека делало его жалким. Я как-то спросил:
- Может, вам действительно нездоровится? Мы вызовем врача.
Но старик гордо ответил:
- Еще не появилась такая болезнь, которая могла бы свалить Ростада. Я крепче ваших молодых, можете не сомневаться.
* * *
Вскоре и мы не хуже норвежцев стали разбираться в породах китов по выпускаемым фонтанам.
У финвалов фонтан обычно бывал высоким и походил на опрокинутый конус. У синих китов он отличался мощностью струи: над водой словно вырастала голубовато-белесая пальма и медленно растворялась в воздухе. Сейвалы выпускали вверх тонкую струю, а горбачи, наоборот, - пушистую. У кашалотов фонтаны всегда были косыми, потому что дыхало у них находилось не посредине, как у всех китов, а в левом краю рыла.
Я заметил, что при вдохе киты обязательно должны поднять дыхало над водой, а при выдохе они могут этого не делать. Вода не мешала: воздух, вырывающийся из дыхала, подхватывал ее и уносил вверх, создавая настоящий фонтан.
В минуты охоты я часто вытаскивал секундомер, стремясь установить, на какое время заныривают киты разных пород, либо мысленно ставил себя на место гарпунера и маневрировал, стремясь точно выйти к тому месту, где покажутся из воды преследуемые животные. Иногда я угадывал, но чаще ошибался.
Улучив как-то удобную минуту, я попросил норвежца позволить выстрелить по киту моему другу Трефолеву.
Старик не возражал, но хитровато спросил:
- А кто будет отвечать за потерянный гарпун и оборванную снасть?
- Вы думаете, без аварии не обойдется? - Уверен, - ответил Ростад.
- Но Трефолев был хорошим комендором, расстреливал на большом расстоянии мины.
- Попробуйте, если не боитесь потерь, - продолжал пугать меня старик. - Но все убытки берите на себя.
Я в тот же день сообщил Сыретинекому о согласии норвежца подпустить к пушке нашего парня, но тот вдруг заколебался:
- А стоит ли нам самостоятельно экспериментировать? Пусть болит голова у капитан-директора. ЕсЛи он намерен готовить своих гарпунеров - должен выделить специальные фонды. Не буду же я отвечать своей зарплатой.
В разговоре по радиотелефону с капитан-директором мне пришлось поручиться за Тре-фолева и заверить, что рулевой достаточно подготовлен к охоте на китов.
- Хорошо, - наконец согласился капитан-директор. - Даю вам пять пробных выстрелов и пришлю наблюдателей: пусть на месте решат - годен ли ваш комендор. Спасибо за инициативу.
Но Сыретинского не обрадовало решение капитан-директора.
- Куда я размещу этих наблюдателей? И взбрело же вам затеять канитель! Всякие наблюдатели и проверщики чувствуют себя вершителями судеб. Они претендуют на лучшие каюты и ждут, чтобы перед ними расстилались, лебезили и не скупились на угощение. А особенно Сорвачев. С ним натерпишься.
Прибытие освобожденного председателя базового комитета профсоюза Николая Витальевича Сорвачева не радовало и нас. Этот человек, не отличавшийся особым умом и образованием, имел манию всех поучать, так как не доверял сообразительности других. Говорил он нудно и так все разжевывал, что до конца его редко кто мог дослушать. Люди стремились под любыми предлогами улизнуть и не попадаться ему на глаза.
Внешность предбазкома была заурядной, не-запоминающейся. Одну лишь плешь можно было назвать главной приметой Николая Витальевича. По натуре он был человеком неуравновешенным: то держался заискивающе, то становился громовержцем. Это отталкивало от него людей.
Однажды я спросил замполита: почему он подобрал себе таких помощников, как Стайнов и Сорвачев?
Куренков с хитринкой посмотрел на меня и, чтобы другие не слышали, прикрыл ладонью рот и ответил:
- Разве я сам! Мне их дали для подпорки, как сухопутному человеку. Вот и хожу с помощью таких костылей, учусь, как прожить в море без ошибок. Так-то, брат.
Я посочувствовал Михаилу Демьяновичу.