* * *
На другой день, как только выглянуло солнце и море затихло, с "Салюта" на "Пингвин" перебрались Сорвачев и вице-председатель Норвежского союза гарпунеров Раур Сенерсен.
Опасения Сыретинского были не напрасны: Сорвачев поселился в капитанской каюте и превратил ее в свой кабинет, а Раур Сенерсен устроился у гарпунера.
Через час после прихода гостей Ула Ростад вышел на мостик каким-то возбужденным и небывало веселым.
- Отдайте швартовы, - сказал он. - Идем к большим разводьям, там мы найдем китов.
Потом он перешел к гарпунной пушке и, подозвав к себе Трефолева, посоветовал ему:
- Запоминай все, что я делаю, пользуйся моим хорошим настроением.
Старик зарядил пушку и повел судно на поиск.
На небольшое стадо китов мы набрели довольно быстро. Приказав убавить ход, Ростад стал подбираться к ним.
Киты, не обращая внимания на приближавшееся судно, кормились рачками. Они ныряли не все сразу, а в разное время.
- Финвалы, - определил я по фонтанам.
Старик маневрировал, как всегда, осторожно. Уже несколько раз казалось, что "Пингвин" подошел к намеченному финвалу на выстрел, но Ростад, приникнув к прицелу, выжидал. Чувствовалось, что он не хотел опозориться перед гостями.
Выстрел был неожиданным и удачным: финвал, вытянув линь метров на двести, походил под водой и всплыл, повернувшись на бок. Один плавник его был поднят. Кит как бы показывал, что он сдается.
- Вот примерно так и стреляют по фин-валам, - не без бахвальства сказал старик.
Убитого кита накачали воздухом и, воткнув в него длинный шест с флажком китобойца, сообщили на базу, где буксировщику искать дрейфующую тушу, а сами двинулись вслед за уходящими финвалами.
Киты, почуяв недоброе, двигались без остановок. Фонтаны были редкими и какими-то неспокойными.
Погода стала портиться, на море появились белые барашки, мешавшие охоте.
- Да-а, - разочарованно произнес старик. - Эти киты сегодня к себе не подпустят. Не лучше ли сделать перерыв на обед? - предложил он.
Гости не возражали, им надоело стоять на ветру.
За обедом вице-председатель Норвежского союза гарпунеров попросил слова.
- Я горжусь своим соотечественником и ровесником Улой Ростадом, - сказал Сенерсен. - Он никогда не ронял славы Норвежского союза гарпунеров. Но мне хотелось бы попросить старого друга больше не испытывать терпение молодого гарпунера. Пусть следующего кита убьет русский.
- Правильно! - поддержал Сорвачев. - Дорогу молодым!
После обеда море не утихло, пенистые волны бежали навстречу и, разбиваясь о форштевень, обдавали брызгами площадку гарпунера.
Для нового поиска в "воронье гнездо" забрался Семячкин, Трефолев стал к заряженной пушке, а я повел судно.
Гости вместе с гарпунером остались в кают-компании распить графин красного вина, выставленного Сыретинским из капитанских запасов.
- Вызовете нас на мостик, когда разглядите фонтаны, - приказал Ула Ростад, вахтенному.
На крутой волне судно валило с борта на борт. Семячкин, сидевший в бочке на фок-мачте, чувствовал себя, как на качелях: он то и дело видел под собой не палубу, а отбрасываемую форштевнем пену и крутящуюся воронками воду. Но это марсового не пугало. Уце-пясь правой рукой за поручень, в левой он держал бинокль и вглядывался в горизонт. Дальние всплески высоких волн порой казались ему пушистыми фонтанами, но Семячкин, боясь ошибиться, не спешил докладывать.
Наконец он ясно различил вырвавшиеся вверх голубые струи.
- Справа по носу фонтаны! - громко закричал Семячкин. - Кажется, сейвалы.
Сомнений и у меня не было: впереди действительно взлетали одни за другими фонтаны сейвалов. Но стоит ли посылать за наблюдателями? Старик недолюбливает этих китов, называет их рысаками. На всякий случай я все же послал вахтенного матроса в кают-компанию.
Через несколько минут на мостике появился раскрасневшийся Ула Ростад, а за ним - гости с "Салюта".
- Идем в погоню за сейвалами, - доложил я. - Но стоит ли охотиться за ними?
- А почему нет? Для начинающего гарпунера прекрасная проверка, - сказал норвежец.
Трефолев стоял на. полубаке, широко расставив ноги, и следил за китами. Чтобы не походить на старика, он разворачивал пушку быстрыми и сильными движениями. Не оборачиваясь к нам, Аркадий поднимал то левую, то правую руку.
Я вместе с рулевым внимательно следил за его жестами, стараясь применить все свое умение, чтобы ближе подойти к китам.
Неожиданно почти перед носом "Пингвина" всплыл какой-то замешкавшийся сейвал. Выпустив невысокий фонтан, он собрался было уйти под воду… И тут раздался выстрел…
Трефолев, конечно, поспешил. Гарпун полетел с опережением и… лишь линем стегнул кита.
Граната взорвалась под водой. Видимо, ее осколки задели сейвала, потому что он как ошпаренный выскочил из воды и заскакал по волнам.
- Теперь так до полюса прыгать будет! - радостно возвестил из бочки Семячкин. Он не сообразил, что радости в этом немного.
К счастью, гарпун не оборвался, но он не годился больше для стрельбы: взрывом немного покоробило вышедшие из пазов лапы.
- Берите другой, - посоветовал Ула Ростад. - У вас еще четыре выстрела.
Всех пингвиновцев удивила доброта норвежца, а я почувствовал в его голосе торжество. "Значит, в чем-то мы наглупили", - подумалось мне.
Боцман помог Трефолеву вновь зарядить пушку и сказал:
- Учитывай волну, стреляй только с гребня.
Перед ужином удалось еще раз настигнуть сейвалов и подойти к ним метров на сорок. Но и второй выстрел не принес успеха: гарпун пролетел мимо кита и, оборвав линь, исчез в пучине.
- На сегодня - финиш! Кончайте стрельбу, - распорядился Ростад. Он был доволен прошедшей охотой.
Трефолева окружили сочувствующие. Каждому пингвиновцу хотелось сказать ему хоть что-нибудь в утешение.
- Плюнь, не расстраивайся! Сегодня не попал - завтра двух ухлопаешь, - сказал Выдревич.
- Ты слишком торопился. Так не годится. Выдерживай, как Ростад, - советовал Семячкин.
- Зря за сейвалами гонялся. Ула избегает их, увертливые больно, - заметил боцман.
Подошел к Трефолеву и Сорвачев.
- Что же это вы, товарищ, подводите нас? - с укором сказал он. - Беретесь, а не можете: в китов не попадаете и народное добро губите - гарпун утопили.
- А я ведь не обещал вам высший класс стрельбы показывать, - ответил самолюбивый Трефолев. - Впервые из гарпунной пушки стреляю. Мне даже не дали потренироваться.
Сорвачев не внимал его объяснениям и твердил свое:
- Несолидно получилось, несолидно. И главное, при иностранцах.
Я, конечно, вмешался в разговор:
- А вы бы, Николай Витальевич, сами попробовали стрелять в свежую погоду. Я уверен, что Ула Ростад умышленно уступил место у пушки. Сам он никогда не охотится в такую волну. А у вас как наблюдателя не нашлось возражений. Иностранцев обидеть боитесь?
- Это вы бросьте, понимаете, нечего мне указывать, - захорохорился Сорвачев. - Насчет иностранцев есть установка, товарищ штурман. Будьте любезны ее придерживаться.
- В чем же смысл этой установки?
- А в том, что ум и дипломатия нужны.
- Что-то ни того, ни другого мы не заметили.
- Значит, не вашего ума дело! - заключил Сорвачев. - Найдутся понимающие люди.
Вести перепалку на таком уровне, да еще при всех, было бессмысленно. Я увел Трефо-лева. Другие пингвиновцы тоже отвернулись от Сорвачева: заносчивых людей у нас презирали.
ФАРАФОНОВ ВЫЗЫВАЕТ ГРОЗУ
Ула Ростад и его гость пришли ужинать в кают-компанию в приподнятом настроении. Они, видимо, успели пропустить по стаканчику спиртного. Видя, что русские не очень веселы и молчаливы, норвежец как бы с укором спросил:
- Ну как, помидорчики, надеюсь, теперь поняли, что самый лучший артиллерист не может стать даже посредственным гарпунером?
- Нет, мы еще не убедились в этом, - ответил я, - так как условия были неравные: вы охотились в тихую погоду, а он - в бурную, К тому же киты ему попались самые трудные.
- Китов он сам выбирал, а погода от меня не зависит. Но если вы очень попросите, я могу помолиться… испытания закончатся в полном безветрии.
- Стоит ли? Бог погоды тоже, кажется, из племени хитрецов?
- Возможно, - согласился Ростад. - Но я замечу: хитрецы не самые последние люди. Стоит ли расстраиваться по пустякам? У вас впереди еще три выстрела.
После ужина норвежцы, пожелав всем приятного отдыха, ушли спать, а мы с капитаном отправились в рубку уточнять дневные записи. В кают-компании остались только пингвиновцы, свободные от вахты, и отдувающийся после обильного ужина Сорвачев.
Любители "забить козла" уселись за обеденный стол и принялись с прибаутками и грохотом ставить кость к кости, а радист Фарафо-нов, устроившись в углу, начал сам с собой играть в шахматы. Задумываясь, он негромко напевал одну и ту же фразу:
- Сижу под фресками и пиво трескаю…
- Что за пошлятина попала вам на язык? - недовольно спросил Сорвачев.
- Стихи Владимира Маяковского, - не отрывая взгляда от шахмат, ответил радист.
Играющие в "козла" переглянулись и, несколько притихнув, стали ждать, что будет дальше. Они хорошо знали своего радиста, умеющего осадить зазнавшихся. А Фарафонов тем временем уже напевал другое:
- Раскрывает щука рот, а не слышно, что поет… .
Сорвачев, решив блеснуть знанием поэзии, небрежно поинтересовался:
- Чего вы все Маяковского вспоминаете? В самодеятельности участвуете, что ли?
- Должен заметить: использованные мной стихи не имеют никакого отношения к Маяковскому, в них повинен Маршак, - пояснил с ученым видом Фарафонов. - Они годятся для самодеятельности лишь в детских яслях. Там, например, существует такая фраза: "Приходи к нам, тетя лошадь, нашу детку покачать". Зачем китобоям тетя лошадь? Они и без нее накачаются и укачаются.
Это уже походило на подрыв авторитета. Тщетно пытаясь придумать, чем бы уязвить развязного радиста, Сорвачев, хмурясь, принялся раскуривать папиросу. А Фарафонов, переставляя то черные, то белые пешки, продолжал напевать, что взбредет на ум.
Председатель базового комитета наконец надумал задать ехидный вопрос:
- Вы всегда вот этак заговариваетесь?
- Нет, изредка, - ответил радист. - Только когда не вижу рядом умных собеседников.
Сорвачев побагровел.
- Да, вижу я, не зря радистов свихнувшейся интеллигенцией зовут.
- И вам бы не мешало интеллигентнее стать, - назидательно посоветовал Фарафонов. - Иначе не удержитесь на высоком посту.
- Насчет удержусь я или не удержусь, не ваше дело судить, - уже грубо оборвал радиста Сорвачев. - Обо мне есть мнение в вышестоящих инстанциях. Я не позволю обсуждать…
- Вы зря кипятитесь, - спокойно заметил Фарафонов. - Я вовсе не подкапываюсь под ваш авторитет. Хотел бы только уточнить: почему к некоторым должностям прибавляют слово "освобожденный"? От чего освобожденный - от работы?
- Я что ж, по-вашему, не работаю?
- Не видим, чтобы вы очень утруждали себя заботами.
- Это, понимаете, доказать нужно!
- Пожалуйста. У нас существует кочегар… некто Мазин. Сей трудящийся укачивается от одной мысли о шторме. Он не раз слезно взывал: "Заберите меня; несчастного, на флагман, помираю, не могу на китобойце плавать". А вам хоть бы что. Сытый голодного, как говорят, не разумеет. А ему уже блевать нечем…
- Кто же с флагмана к вам пойдет? Может, укажете мне такого добровольца? - спросил Сорвачев.
- Укажу, - увлекшись, продолжал Фара-фонов. - Почему бы вам самому не попробовать? Правда, зарплата не та, но зато - популярность у масс. Пример какой! Вас на руках будут носить. И уже по-настоящему выберут, не в спешку, как в этот раз было.
- Я запрещаю обо мне в таком тоне говорить! - повысил голос Сорвачев. - Не вашей компетентности дело. И выборы прошу не обсуждать, они обкомом профсоюза утверждены. Удивляюсь только, почему присутствующие товарищи молчат. Я бы на их месте оградил бы председателя базового комитета., Не стал бы беспринципно помалкивать.
- Если мы заговорим, то вам, товарищ освобожденный, туго придется, - отозвался кочегар, которому не раз приходилось работать за укачивающегося Мазина.
- Я вижу, что здесь сговор для подрыва авторитета. Я этого не оставлю… Общественность узнает, кто здесь орудует, - погрозился Сорвачев и, ткнув недокуренную папиросу в пепельницу, покинул кают-компанию.
Ворвавшись в штурманскую рубку, председатель базового комитета накинулся на Сыре-тинского:
- Если вы не сумеете оградить меня от хулиганских выходок, я немедля свяжусь по радио с командованием флотилии. Распустились тут… не команда, а черт знает что…
Сыретинскому не хотелось, чтобы ему выговаривали при всех. Он вежливо прервал Сор-вачева:
- Я с удовольствием вас выслушаю, но не здесь. Прошу в каюту.
Что там ему наговорил профсоюзный деятель, нетрудно было догадаться. Сыретинский пришел в кают-компанию взбешенный и накинулся на Фарафонова:
- Вы что здесь остроумничаете? Кто позволил в таком тоне разговаривать с вышестоящими товарищами?
- Я не знал, что для этого надо просить разрешения…
- Молчать, когда старшие замечания делают! - оборвал его Сыретинский. - Объявляю выговор и требую навсегда кончать с зубоскальством. Не взрослые люди, а… Прекратить мальчишество!
В таком взвинченном состоянии мы капитана еще не видели. Поэтому Фарафонов поспешил сказать:
- Есть прекратить мальчишество и критику вышестоящих.
- Не перехлестывайте. Критику я не запрещаю, - поправил радиста Сыретинский. - Но и высмеивать не позволю.
В тот же вечер собралась партийная часть команды "Пингвина". Фарафонов, давая объяснения, сознался, что вел себя нетактично, но это было вызвано высокомерием Сорвачева.
Его поведения никто не одобрил, и, чтобы другим неповадно было заводить на судне нелепые ссоры, радисту объявили выговор.
Сорвачеву мера наказания показалась недостаточной. Председателю базового комитета профсоюза почудилось, будто на "Пингвине" его воспринимают не всерьез и все делают лишь с одной целью - подорвать авторитет. Он связался по телефону с замполитом и потребовал немедленно прислать на китобоец инспектора по политчасти.
Появившийся на "Пингвине" Стайнов вместе с Сорвачевым принялись ворошить протоколы собраний. Рьяные обследователи вызывали к себе матросов и чуть ли не по часу обстреливали их вопросами.
Об охоте и дальнейших испытаниях Трефо-лева нечего было и думать. Сенерсен, видя, что на "Пингвине" началась какая-то суета, отбыл на "Салют", а Ула Ростад закрылся в каюте: с похмелья старику нездоровилось.
Наши пингвиновцы по характеру своему - люди самолюбивые, поэтому не обошлось без скандалов. Парни либо отказывались отвечать на каверзные и школярские вопросы, либо говорили такое, что было не по вкусу спрашивавшим.
У Семячкина Сорвачев хотел узнать, как Фарафонов и Трефолев вели себя во время войны. Тот ответил с достоинством:
- Геройски, не то что некоторые.
- Кого это вы имеете в виду?
- Многих, - неопределенно ответил марсовый. - Чего на фронтовика Трефолева накинулись? Не нарочно же он смазал по киту. Попробовали бы сами в такую погоду стрелять…
В общем, Семячкин избрал самый верный способ защиты - нападение. Стайнов не сумел переубедить марсового. Семячкин вышел из капитанской каюты взъерошенный и злой.
Таким же появился на юте и старший механик Трушко. Закурив папиросу, он смотрел на ледяное крошево за кормой и отплевывался.
- Гурий Никитич, да ты, никак, до точки кипения дошел? - удивился я. - Под таким давлением опасно находиться. Стравливай мало-помалу… не держи пар.
- Как тут стравишь, когда этот ортодокс Стайнов спросил: "А не имели ли вы какой корысти от Сигге Хаугли? Недаром" же вы брали его к себе на судно. Он что, угощал вас?"
- Ну а ты сумел послать его к киту под хвост?
- Адрес был несколько другой… и формулировочка иная.
- Но он, надеюсь, понял тебя?
- Боюсь, что понял, разрази меня гром! Во всяком случае, они оба были недовольны.
На флагман были вызваны капитан и парторг. С "Салюта" они вернулись в подавленном настроении.
- Игра в основном шла в одни ворота, - сказал Демчук. - Форвардами были Стайнов и Сорвачев: с учебой у нас плохо, и дисциплина подкачала, и моральнее состояние - никуда.
- В общем, ни одного мяча мы не отбили, - подтвердил Сыретинский. - По выговору ни за что ни про что огребли. С меня довольно шишек-банок. Больше вам потакать не буду.
На этом, казалось, все и кончится, но нас ждали новые испытания. Началась как бы цепная реакция. После выговора парторгу и капитану Сорвачев от имени профсоюзной организации потребовал поощрить команду "Альбатроса".
- Пусть пингвиновцы теперь походят в буксировщиках, - сказал он, - раз не сумели воспользоваться опытом и теоретическими знаниями такого известного гарпунера, как Ула Ростад.
- Это верно, - поддержал его Стайнов. - Слишком подозрительно они ведут себя с иностранцами. Второй штурман за хозяина флотилии себя выдает, а парторг хлопочет за какого-то приблудного бродягу. Не лучше ли держать их подальше от иностранцев?
И они добились своего: "Пингвин" из разряда боевых судов попал в буксировщики, а буксировщик "Альбатрос" вдруг стал пригоден для охоты, и ему понадобился опытный гарпунер.
Ула Ростад, покидая обжитую каюту, с обидой сказал мне:
- Вы несправедливо наказываете меня за вашего комендора. Другой гарпунер будет не лучше. Мы вынуждены быть такими. Очень сожалею, что вы не поняли меня.
Старик был уверен, что его переводят на другое судно по моему настоянию. А мне не хотелось его переубеждать. Пусть думает, что хочет.
БУКСИРОВЩИКИ
Флотилия "Салют" в поисках китов уходила в глубь Антарктики; через несколько дней мы увидели нависавшие над водой обрывистые льды, которые порой с грохотом обрушивались в море и порождали айсберги.
Дальше на юг за этим непроходимым барьером расстилалась невидимая земля, погребенная под чудовищным слоем льда и спресованного снега. В сверкающем, мертвом царстве холода господствовала ледниковая эпоха. Лишь пингвины да тюлени могли приспосабливаться к ней, но и они ютились на прибрежной полосе.
Незаходившее солнце, двигавшееся по малому кругу, почти всегда было не золотистого, а какого-то белесого цвета. Лучи его, хотя и не очень грели, оказались опасными для нас: у многих губы растрескались и опухли, а носы покрылись бурыми струпьями. Полярное солнце благодаря прозрачности воздуха посылало на землю в два раза больше ультрафиолетовых лучей, чем крымское. Пришлось остерегаться жгучих солнечных поцелуев".
Иногда солнце вдруг множилось на четыре, шесть, восемь оранжевых дисков. И трудно было понять, какой из них - настоящее солнце. В такую пору представлялось, что ты находишься не на Земле, а на какой-то другой планете, где все видится по-иному.
Особенно фантастичны были ложные солнца, зарождавшиеся у горизонта. Сильная рефракция искажала их, они обрастали причудливой бахромой и зубцами.