Незаметно мысли приняли форму отповеди Шиковичу, который чем-то раздражал его. Правда, Семен Парфенович старался сохранить объективность. Даже упрекнул себя за то, что в последние годы как-то забыл о человеке, который ему помог. "Писатели народ самолюбивый, надо было его приласкать". Но эта "объективность" мало успокаивала. Чем больше он думал, тем больше злился. "Ишь, раскричался! Письма его заставляли писать!.. Переработался… Зазнался - вот в чем беда".
Увлекшись, Гукан не услышал, как в кабинет вошел секретарь исполкома Гарусевич. Он всегда появлялся и исчезал бесшумно, как тень. Даже Гукан, сам педант, дивился, откуда у этого деревенского парня такая педантичность. Идет бурное заседание, решаются важнейшие вопросы, а он, Гарусевич, в определенное время бесшумно исчезает, чтобы у себя, в кабинете выпить бутылку боржома и съесть бутерброд, который приносит с собой из дому.
Секретарь осторожно кашлянул.
Гукан нервно вздрогнул, обернулся. Бросил пытливый взгляд: он знал, что у него в последнее время появилась старческая привычка разговаривать с самим собой вслух.
- Как это вам удается? Дверь на весь дом скрипит, один вы умеете открывать ее бесшумно.
- Вы глубоко задумались, Семен Парфенович. - Гарусевич сочувственно вздохнул.
Гукан придирчиво оглядел его. Как всегда, костюм словно только что из-под утюга, ботинки - из-под бархатки чистильщика. И казалось, этой же бархаткой "надраены" щеки. Гу~ кан неприязненно подумал: "Увидеть бы тебя хоть раз небритым".
Вернувшись за стол, коротко спросил:
- Что там у нас?
Гарусевич сел и стал подавать бумаги на подпись.
- Письмо в Совет Министров о добавочных ассигнованиях на строительство продуктовых магазинов…
Гукан снял с пера пылинку, аккуратно подписал и промокнул.
- Записка в обком о создании новых парков.:
Подписал размашисто, не читая.
- Ответ в редакцию насчет непорядков в похоронном бюро и на кладбище…
- Непорядки на кладбище!.. - Председатель грустно покачал головой. - Чем только нам, Кондрат Петрович, не приходится заниматься!
- Да, - снова сочувственно вздохнул Гарусевич.
Гукан прочитал ответ и не подписал - отложил в сторону.
- А вот здесь нам пишут. Канадские туристы выражают благодарность за гостеприимство. Группа балтийских моряков хвалит наш город и особенно ресторан.
- Ну, это юмористы, чертовы дети. Город как город. А ресторан дрянь. Надо, нам послушать трест столовых и ресторанов, - и неожиданно спросил: - Вы бываете в ресторане? -
Гарусевич смущенно покраснел.
- Что вы, Семен Парфенович! Правда, когда работал еще в отделу культуры, раза два актеры затащили… Пьянчуги, я вам скажу…
Гукан, который любил своего секретаря за аккуратность в работе, посмотрел на него с некоторой иронией.
- Почему-то у нас считается крамолой, если человек зашел в ресторан. А если я просто хочу пообедать? - Гукан устало зевнул. - Что там еще?
Секретарь подал целую стопку машинописных страниц.
- Записка председателя комиссии по охране здоровья о состоянии больниц в городе и bообще о всей нашей медицине. И скажу вам, Семен Парфенович, по-моему, необъективно. Одни недостатки видит доктор…
- Ярош?
- Ярош. Если он пошлет это выше - жди комиссии.
- Ну, комиссии нам бояться нечего. Ладно. Я почитаю. - Гукан хлопнул по стопке ладонью. Однако не стал читать, а когда секретарь вышел, снова подошел к окну. Снизу, с улицы, долетал людской гомон, шипение шин по нагретому асфальту. Сквозь листья каштана просвечивало небо, ясное, жаркое, как уже много дней подряд. Гукану опять вспомнилась вчерашняя дача. Он почувствовал себя усталым и подумал, что хорошо бы хоть недельку отдохнуть в таком вот тихом лесном, луговом уголке, не ездить бы ни на какие курорты, где зной и полно народу. Умеют же люди устраиваться! А он всю жизнь работает, волнуется. Шикович сейчас лежит под соснами в гамаке и фантазирует. Никто не рвется к нему на прием, не требует выполнения планов строительства. И Ярош… Нет, Ярош на работе. У хирурга, конечно, работы хватает - ничего не скажешь, больные не могут ждать.
Но зачем ему чернить то, чему мы отдали столько сил и здоровья, и он, Гукан, и сам Ярош?
Председатель не знал, что написано в докладе, и не хотел сейчас читать - боялся, что еще больше испортится настроение. Подумал, почему вчера Ярош ни словом не обмолвился об этой записке. Из деликатности, чтобы не беспокоить гостя служебными делами? От Яро-ша мысль перекинулась к Шиковичу, и вдруг отчетливо вспомнилось, как секретарь горкома Тарасов однажды упомянул, что до войны работал с Шиковичем в одном районе. Старые друзья, значит? Почему-то от этого стало неприятно. Гукан постарался успокоить себя: ну и что? Пусть друзья. Но и он, Гукан, работает с Тарасовым мирно и дружно. А что касается Яроша, то он ещё года два назад выступал на сессии с резкой критикой. И критика пошла на пользу: министерство обратило внимание. Открыты новые поликлиники, строится больница…
Все-таки каштан успокоил. Гукан посмеялся над своей тревогой и вернулся к столу.
Шел обычный рабочий день председателя горисполкома. Телефонные звонки. Посетители. Бумаги. Ливень бумаг. В середине дня позвонил заместитель председателя облисполкома Мухля. Выяснял некоторые детали переноса городской границы. Город рос. Под конец длинного телефонного разговора Гукан спросил между прочим:
- Послушай, Петр Макарович, кто у нас следит за строительством частных дач? Я знаю, что я занимаюсь, но только там, где отведены были участки под такое строительство. В Залетном. А я имею в виду дачи дикие, которые растут в разных местах, как грибы. Где? Не знаешь? Редко, значит, осматриваешь свои владения. Что творилось бы в городе, если бы я вот так же не знал, где что строится. Анархия!
Я не волнуюсь. В Дятловском лесничестве, видел, какие хоромы выросли? Да, Яроша и Шиковича. Я ведь не говорю, что им не нужна дача. Пускай отдыхают на здоровье. Но все-таки, кто им отводил участок? Лесхоз? Райисполком? А имеют ли они право? Смотри, брат! Как бы нам с тобой не всыпали!.. Люди они умные, но я не сказал бы, что слишком умно с их стороны строить такие хоромы в лесу. Мой дружеский совет тебе, поинтересуйся… Вот-вот… Чтоб не было неожиданностей… Ну, привет!
Положив трубку, Гукан облегченно вздохнул, подошел к окну, снова полюбовался своим каштаном. Уже и сквозь густую листву в кабинет пробивалось дыхание знойного летнего дня.
4
Ярош сидел в ординаторской и курил. Он устал. Три часа у операционного стола. Две тяжелые операции. Особенно утомила последняя - оперировал ребенка.
Операции детей всегда утомляли его. Столько лет практики, слава лучшего хирурга области, а волновался он сегодня, как студент.
Пепел папиросы упал на халат. И сразу же быстрая рука неслышно подставила пепельницу. Ярош поднял голову и с благодарностью посмотрел на операционную сестру. Он знал, что эта девушка влюблена в него. И он ее любит: Маша, несмотря на молодость, была лучшей операционной сестрой, из всех, с какими ему приходилось когда-либо работать. Она понимала не только каждое его слово, но каждое движение, жест. Шевельнулась его левая бровь - и она знала, какой инструмент подать. Сбежались морщинки на переносице - и Маша поправляла допущенную ассистентом ошибку. Она умела так промокнуть пот у него на лбу и висках, что ни на секунду, ни на миг не отвлекала от больного, не мешала операции. Она все умела и все знала.
"Золотая сестра", - сказал как-то Ярош. Врачи приняли это как шутку: Маша была рыжая, и не просто рыжая, а огненно-красная. Красные косы, брови, ресницы; золотые рыжинки осыпали нос, щеки, руки. Тогда Ярошу стало ее жаль. Он всегда жалел некрасивых женщин. И больше никогда не говорил "золотая сестра", даже заглазно. В хорошие минуты он называл ее "мой хирургический гений".
Маша сняла косынку и так же ловко, как работала, стала поправлять волосы. И вдруг Ярош увидел, впервые за два года, что она хороша. Стройная, высокая; копна волос жаром горит. Стоя с поднятыми руками, она вся как бы тянулась вверх, и казалось, вот-вот оторвется от земли и улетит на какую-то другую планету, с которой она и явилась, эта диковинная девушка.
С доктором в последние годы это часто бывало - такие неожиданные открытия. Так, например, совсем недавно ему открылась прелесть "Мокрого луга" Федора Васильева. Он много раз видел картину, но не мог понять, чем она отличается от множества подобных же пейзажей, которые пишут их областные художники. Еще раньше он так же открыл чеховский "Вишневый сад". В юности когда-то не досидел до конца спектакля.
Маша увидела, почувствовала, что он смотрит на нее, и так и застыла с поднятыми руками. Взгляды их встретились. Ярош понял, что отвечает за каждое свое движение, каждое слово в эту минуту. Он видел ждущие, испуганные, влюбленные глаза. Овладев собой, отвел взгляд, потушил недокуренную папиросу (курил он теперь только после тяжелых операций), откинулся на спинку дивана и сказал:
- Устал я, Маша…
Она перевела дыхание, опустила руки. Но что это? В ее глазах слезы?
Он поднялся, дружески положил ей на плечо руку:
- Не надо, Маша. Мы с вами добрые друзья.
Она благодарно улыбнулась, высвободила плечо из-под его тяжелой руки и пошла к двери.
Ярош сел и закурил вторую папиросу.
Через несколько минут Маша появилась в дверях и обычным своим спокойным голосом напомнила:
- В четыре у вас консультация в третьей больнице.
Она была не только лучшей операционной сестрой, но и его добровольным секретарем - всегда все помнила.
- Спасибо, Маша. - Он вздохнул и опять почему-то повторил: - Устал я сегодня.
Ярош не любил третьей больницы из-за ее главврача Тамары Гаецкой. До войны они вместе учились в медучилище. Вместе поступили в мединститут. И уже тогда Тамара выказывала ему свое расположение. Но война их разлучила. Тамара успела эвакуироваться, окончила институт, побьшала на фронте, вступила в партию. Вернулась в родной город и сразу заняла руководящий пост в отделе охраны здоровья. Врач она была бездарный, но неплохой организатор, а главное, обладала большой "пробивной силой" - умела всюду проникнуть, все достать, найти… Яроша она тоже нашла в первый же приезд в Минск, где он учился в медицинском институте. И очень хотела пригпеть его.
Но что ни делала, на какие уловки ни шла, он только в одном уступил - раза два брал у нее деньги взаймы. Ему было очень трудно, пока он кончил институт, потому что, хотя маленький Тарас и жил у тетки Любы, Ярош считал своим долгом содержать приемного сына. Тамара это знала и ловко умела помочь.
А когда он женился на Галине, Тамара просто как с цепи сорвалась. Сама давно замужем, имеет сына и все никак не угомонится. Пользуясь встречами на конференциях, собраниях, бесцеремонно намекает при людях на свою мнимую близость с ним. Ее звонки на дом, приглашения довели Галину до болезни, и ревность ее приняла патологический характер, стала психозом. Антону не раз приходилось, превозмогая гордость, убеждать жену, что он никогда и пальцем не коснулся этой женщины. Галина люто, нечеловечески ненавидела Гаецкую.
…Ярош не доехал до самой больницы. Он часто так делал. Чтобы потом, незаметно проскочив проходную, через скверик обойдя главный корпус, попасть в хирургический. Так он мог избежать встречи с Тамарой Александровной, которая видела подъезжающие машины из окна своего кабинета. Ярошу были противны эти уловки. Он давно отказался бы от консультаций в третьей больнице, но отделением здесь заведовал способный молодой хирург Майзис. Ярош любил молодого врача и не мог отказать ему в помощи. Вообще он старался сделать'все возможное, чтобы его младшие коллеги не допускали ошибок.
Но сегодня пройти незаметно не удалось: у проходной задержала колхозница с трехлетним сыном. Мальчику при его рождении неопытная акушерка вывихнула ножки. Ярош тут же на лавочке в сквере осмотрел малыша.
- Через полгода будет отплясывать! Я напишу вам записку, чтоб ребенка положили ко мне в отделение. Вот только машину я отпустил.
- Ой, доктор, что вы! Я донесу.
- Далеко. Жарко.
- Не привыкать! Только бы поправились его ножки. Сыночек, родненький, скажи спасибо.
Мальчик смело и очень серьезно, как взрос- " лый, проговорил:
- Спасибо, дядя.
- О, ты, брат, герой!
- Он все спрашивает: мама, а буду я бегать, как Ленька? Старший наш. Будешь, сыночка, будешь бегать!
Ярош написал записку.
И тут появилась Тамара Александровна.
В белом халате, лицо словно молоком умытое, только брови и ресницы слегка подчернены да накрашены губы. Она невысокая, не слишком полная, пышногрудая, по-своему красивая.
- Профессор Ярош, что за частная консультация? В моей клинике?
Колхозница испугалась.
- Сынок мой, доктор. Ножки у него… А тут сестра из нашей деревни… Приезжай, говорит, мы попросим доктора.
Ярош, не отвечая Гаецкой, стал объяснять женщине, как проехать в их больницу.
- Положите его у нас, - кивнула на мальчика Тамара Александровна.
- Благодарю, - ответил Ярош. - Я хочу дать интересную операцию своему ортопеду. И сам буду ассистировать…
Гаецкая при больных всегда величала его "профессор" и делала это без иронии. Для простых людей доктор - любой врач. А Ярош кандидат наук, известный хирург, надо же как-то отличить его. Да ей и самой было приятно называть его профессором - поставить выше других.
- А ты сегодня добрая, - с иронией сказал Ярош Тамаре Александровне, когда колхозница, поблагодарив, ушла.
- Я всегда добрая.
- Для себя.
Она передернула подкрашенными губами, но смолчала. Знала, если начать пререкаться, он наговорит резкостей. Ласково предложила:
- Зайдём ко мне, Антон? Я угощу тебя газированной водой. Только что принесли сифон. И сироп есть.
Он избегал заходить к ней в кабинет, но хотелось пить.
Она усадила его в мягкое кресло у письменного стола; кресло было глубокое, а льняной чехол свеж и прохладен. Пошла за белую занавеску, отделявшую умывальник, и вернулась с запотевшим сифоном, бутылкой сиропа и стаканами.
Ярош потрогал сифон и присвистнул. Встал, заглянул за занавеску, рассмеялся.
- Ого, холодильник!
- Он временно у меня, в лаборатории ремонт.
Она налила в стаканы сироп, потом воду, размешала ложечкой, протянула один стакан Ярошу. На голубые глаза лег вишневый отсвет, когда подняла стакан. Отпивала маленькими глотками и не сводила взгляда с гостя.
Ярош отошел к окну и жадно выпил холодную вкусную воду.
- Пригласил бы меня на дачу… Говорят, живёшь как в раю.
- В гости приглашают друзей семьи.,
- А разве я тебе не друг? Незаметно она очутилась совсем рядом,
- Не притворяйся, Тамара, мы не маленькие. Ты отлично знаешь, как тебя "любит" Галина. А мне покой жены дороже всего…
- Она становится мещанкой, твоя Галина. - Сейчас глаза ее, казалось, метали серые искры.
- Черт его знает, трудно сказать, в чем оно больше проявляется, мещанство:
Она подошла так близко, что Ярошу стало неловко. Он отступил в угол между столом и стеной.
- Почему ты избегаешь меня? Я тебя люблю…
- Я это уже слышал, Тамара. Не однажды.
- Ты должен понять… Поцелуй меня. Один раз. Жалко тебе?
Женщина теряла приличие.
Никогда еще, при всей ее развязности, ей не удавалось поставить Яроша в такое нелепое положение. На миг он растерялся. Но тут же нашелся. Он умел удивлять людей неожиданностью своих поступков. Вдруг подхватил Тамару под мышки, рывком поднял и… поставил на письменный стол. Пусть кто-либо из персонала увидит через окно своего главного врача на столе со стаканом в руке!..
Тамара Александровна чего угодно могла ждать от Яроша, но только не этого. Опешила. Застыла.
Ярошь успел отойти к двери и взять шляпу.
Наконец она соскочила на пол, даже стекла зазвенели. Рассмеялась.
- А ты становишься шутником. Прогресс!
Лицо ее горело. Но все-таки она пошла следом за ним. Ярош услышал за собой стук ее каблуков и рассвирепел. Бесстыжая баба! Как можно такому человеку поручать руководство больницей?
Он не вышел сразу во двор, а умышленно прошел в терапевтическое отделение. В длинном полутемном коридоре на койках лежали больные. В той больнице, где Ярош заведовал отделением, этого давно уже не было: больные в коридорах не лежали и все вокруг сияло чистотой. О здешних непорядках он писал в своей докладной записке исполкому горсовета.
Не обращая внимания на больных, на персонал, Ярош загремел на весь корпус:
- Когда здесь наконец будет похоже на больницу?
Тамара Александровна догнала его, сжала локоть.
- Антон!
- Клиника! Помойная яма, а не клиника! - не унимался он. Тогда и она заговорила громко, отводя удар:
- Нам не отпускают столько средств, сколько вам, профессор. Походатайствуйте за нас. Вы председатель комиссии горсовета.
Они вышли во двор. Под ярким солнцем - все вокруг сияло и зеленело - гнев Яроша утих. Он взглянул на Гаецкую и увидел, что она, щурясь от света, уже опять улыбается.
"Чертова баба! С нее, что с гуся вода. Ну, погоди же!"
Сказал спокойно, с улыбкой, мирно шагая рядом с ней по асфальтовой дорожке:
- Мне Шикович рассказал. В редакцию пришло письмо. Пишут добрые люди, как ты используешь санитарную машину. С утра - на рынок, вечером - в лес. На Украину за вишнями. А врачи неотложной ходят пешком. Я ему говорю: если о Гаецкой, можешь давать без проверки. Все правильно, ручаюсь головой. Сенсационный фельетон выйдет!
Она остановилась. Ярош по инерции прошел еще шага два и обернулся. Лицо ее, минуту назад пылающее, побледнело. Сказала с угрозой:
- Появится фельетон - я тебе этого до смерти не забуду, - и, не попрощавшись, пошла назад.
Майзис, маленький, курчавый, в больших черных очках, встретил консультанта на крыльце отделения, сказал:
- У вас сегодня, коллега, хорошее настроение.
- А разве вы видели меня когда-нибудь в плохом? - шутливо откликнулся Ярош.
- Нет, но вы так погружены в свою работу, что иной раз кажется, ничего вокруг не замечаете. Даже того, какой день. А день - красота! Посмотрите!
Ярош засмеялся.
- Знаете что? Приезжайте ко мне на дачу. Я покажу вам такую красоту, какой вы, горожанин, сроду не видывали.
Проконсультировав нескольких больных, Ярош вновь почувствовал усталость. С ним это редко случалось.
- Должно быть, будет гроза. Хочется спать, - зевнув, сказал он Майзису, когда они переходили из палаты в палату. - Последний?
- У меня последний. Но очень просила больная из терапевтического, чтоб посмотрели её. Именно вас просит, Антон Кузьмич. По-моему, интересный случай. Митральный стеноз. Согласна оперироваться.
Ярош взглянул на часы, вздохнул,
- Пользуетесь вы моей слабостью.
По дороге в терапевтическое отделение он сказал Майзису:
- У Гаецкой в кабинете холодильник. Шелковые шторы, новая мебель. А рядом больные в коридоре!
Майзис поднял голову, и очки его рассыпали ослепительные блестки. Улыбка тронула толстые губы.
- У нас ее называют "царица Тамара".
- Потому что вы беззубые здесь, как моллюски. Пропесочили бы эту "царицу" на партийном собрании.