Заведовал рестораном инвалид–подполковник, два года прослуживший после войны в наших частях в Германии, человек, понимающий толк в заграничной цивилизации и, конечно, в дисциплине.
Все посетители чувствовали себя обязанными заведующему за тот дух суровой благопристойности, который он строжайше установил во вверенном ему учреждении общественного питания. Что же касается скромного выбора блюд, на это он отвечал твердо:
- Днем, когда у меня столовая, трудящиеся имеют полное изобилие: четыре первых, шесть вторых, десерт - компот, кисель, а также желе. Ресторан - это не едальня. Место приятных встреч, бесед с легкими напитками и сопровождающей закуской.
По инициативе заведующего желающие могли получить шахматы, шашки. Он же одалживал свой бритвенный прибор тем гражданам, которые, опоздав в парикмахерскую, нуждались в нем.
Так как заведующий по совместительству был также и председателем местного ДОСААФа, на стенах ресторана висели плакаты с изображениями старинного оружия периода Отечественной войны, имеющего сейчас только музейную ценность.
Строительство газопровода контролировали представители множества организаций: от дирекции будущего газопровода, от технической станции, от бассейнового управления речного флота, от генерального подрядчика, от промбанка, имелся также представитель котлонадзора. Исполнял его функции молодой человек с неестественно солидными манерами, разговаривающий с притворной одышкой, отучившийся улыбаться, как только получил эту должность. Фамилия его была Крохолев.
На стройке он тосковал по коммунальным услугам города и о западных фильмах, которые работники кинопроката стыдливо снабжают предупредительными рекомендациями: "Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается" и широко пускают на так называемые "вторые экраны".
Крохолев предпочитал именно эти вторые экраны первым, комиссионки - универмагам, всем книгам увлекательные истории "про шпионов". В отношениях с женщинами он придерживался того удобного для себя взгляда, что после крушения матриархата мужская часть человечества заняла ведущее положение и утрачивать его ни при каких обстоятельствах не следует.
По роду своей служебной деятельности Крохолев надзирал за работой сварщиков и лаборантов. Свое внимание он остановил на Зине Пеночкиной. Будучи человеком по–своему честным, Крохолев сразу объявил, что он принципиальный холостяк. Но Зинаида по наивности поняла это как перспективное признание.
Крохолев ей нравился солидностью, строгой внешностью, вежливостью и даже начитанностью, то есть тем, чего не хватало ей самой. Она не колеблясь приняла как–то приглашение Крохолева посетить под выходной столовую–ресторан.
Сказать, что Зиночка никогда не пила спиртного, - значит, сказать неправду. На вечеринках она пила водку, две–три рюмки, морщась, будто принимала лекарство. А потом начинала хохотать и притворяться опьяневшей больше, чем это было на самом деле, так как пьяному человеку разрешалось веселиться в полную меру.
В ресторане Крохолев держал себя с Зиной крайне вежливо, разговаривал скучно, неинтересно, танцевать под аккордеон отказался. Зине хотелось есть, а он заказал только печенье в пачках и ананас, говоря, что есть котлеты под шампанское неприлично. Зина пила шампанское, заедала его печеньем и скорбно поглядывала по сторонам, ожидая, что кто–нибудь из знакомых водолазов пригласит ее танцевать. Но водолазы не любили Крохолева, они только неприязненно поглядывали на Зину н вели за своими столиками дискуссию на тему, какой скафандр лучше: двенадцати- или шестиболтовой.
Но потом Крохолев сжалился над Зиной и пошел с ней танцевать, крепко обняв ее. Зиночка смутилась, съежилась от прикосновения руки Крохолева, сбилась с ноги и объявила, что у нее кружится голова и танцевать она больше не хочет.
На базарной площади Крохолев взял такси и велел ехать на строительство. В машине он держал себя вполне прилично и даже сказал Пеночкиной, что считает поцелуи в такси пошлостью.
Зиночка была голодна; от шампанского с печеньем и от тряски в машине ей стало плохо; не доезжая до стройки, она сама предложила Крохолеву пройтись пешком.
Они шли сквозь белую березовую рощу. Опавшие листья устилали землю золотистым ковром. Небо светоносно сияло сквозь голые тонкие, как проволока, ветви. В роще было чисто, сухо и пахло молодым льдом. Зиночке стало лучше на свежем воздухе. Она восторженно говорила:
- Знаете, когда долго смотришь в небо, кажешься себе легкой, воздушной, как во сне! И можно даже заставить себя почувствовать, будто летишь и никого нет на свете, кроме тебя и неба. И такое предчувствие счастья, будто ты растворяешься в нем, и нет тебя, и все можно, все, что ты ни захочешь!..
Она прислонилась спиной к дереву и подняла лицо.
Крохолев подошел, обнял ее вместе с деревом, больно придавил к стволу. Она смотрела на него испуганно. Он улыбался, внимательно глядя на беззащитные ее губы, и опытно молчал, боясь вспугнуть каким–нибудь неподходящим словом…
Потом Зина избегала встреч с Крохолевым. Но однажды, когда она проходила мимо и вокруг никого не было, он сам остановил ее и сказал одобрительно:
- Однако вы девушка тактичная: не придали особого значения. - Приятно улыбаясь, заявил: - Не ожидал даже, что вы такая умница. - Помолчал, добавил: - А насчет последствий не беспокойтесь. Я полагаю, ваша специальность при некотором нарушении правил охраны труда даст вам возможность полной гарантии.
- Что? - с ужасом спросила Пеночкина. - Что вы сказали?
- Предупреждаю, - строго объявил Крохолев, - я ничего не советовал. Это - ваше личное дело. Я только как образованный человек знаю, что облучение, не дюкера, конечно, а организма, может иметь определенный медицинский смысл.
С погасшими, мертвыми глазами Зина пришла не к Подгорной, а к Виктору Зайцеву. Она попросила мертвым голосом:
- Витя, ты не смотри на меня, а то мне стыдно, что я буду про себя рассказывать…
Лицо Зайцева было бледно, руки дрожали. Он спросил с отчаянием:
- Но зачем, зачем ты мне все это рассказала?! Ты же знаешь, что я к тебе испытывал!
- А я не тебе, - беспомощно прошептала Зина. - Я просто как комсомолу… - И воскликнула с отчаянием: - Куда же мне теперь деваться после всего?!
- Ты Подгорной говорила?
- Нет.
- Почему?
- Она такого понять не может.
- А я, я почему должен понимать?!
- Ты не должен, - сурово сказала Пеночкина, - ты обязан понимать. - Ломая пальцы, она произнесла с ожесточением: - Ты подумай: люди наш атом добрым называют, за то, что он людям служит, а я бы решилась…
- Ладно, - сказал Зайцев, - ты посиди у меня, я к Павлу Гавриловичу сбегаю.
У Балуева в это время находился старшина водолазной станции Бубнов. Балуев сказал Зайцеву:
- Говори при нем.
Выслушав, приказал Бубнову:
- Ступай разыщи и приведи.
Уходя, тот предупредил:
- Только ты, Павел Гаврилович, прошу, без излишеств, спокойненько, не превышая административной власти. - И ушел, ссутулив тяжелые плечи.
Бубнов нашел Крохолева у заполненной водой глубокой траншеи, подготовленной для опускания в нее дюкера.
Старый водолаз шагнул к Крохолеву, посмотрел ему в глаза так, что тот сразу стал будто ниже ростом. Произнес задумчиво:
- Вот смотрю на твою рожу и думаю: она как у микроба лицо. Учти, я человек несоразмерный: смажу, могу насовсем изувечить. - Приказал: - Цыц! Молчи! Ступай на когтях к начальнику. Он тебе аккуратно скажет.
- Пустите! - жалобно попросил Крохолев и громко крикнул: - Прекратите хулиганство!
Бубнов теснил Крохолева на самый край траншеи, где были перекинуты мостики из жердей.
- Иди, - сказал водолаз, задыхаясь. - Иди, - воскликнул с отчаянием, - ведь ударю же!
Крохолев, пятясь, отступал на мостики. Они прогибались под его упитанным телом. Одна нога попала между разъехавшимися жердями; он провалился до паха, ухватился рукой за жердь - пальцы скользили в грязи, жерди разъезжались. Он повис на раскинутых руках. Голова с открытым ртом торчала над настилом.
Водолаз стоял на краю настила и внимательно, задумчиво глядел на голову Крохолева. Осторожно вытянул руку, поправил сползшую на глаза шляпу и снова стал глядеть - внимательно, спокойно, равнодушно. Распростертые руки Крохолева скользили по грязи, и он с шумом рухнул в наполненную черной водой, с тонкой коркой льдин траншею.
Бубнов отошел, сел на трубу дюкера, взглянул на ручные часы со светящимся циферблатом, выкурил сигарету, вразвалку подошел к складской будке, снял с деревянного гвоздя гидрокостюм, влез в него, съехал на заду по откосу траншеи в воду.
Водолаз привел Крохолева в контору. Тот бессильно, всей своей тяжестью вис на нем всю дорогу.
Бубнов сказал Павлу Гавриловичу:
- Ты не очень горячись. Видишь, человек чуть не утоп. Надо иметь снисхождение. А то я тебя знаю: погорячишься и снова на бюро попадешь. А дело ведь ясное. Он же сам попросился, чтобы его спокойно отсюда выгнали. Ну и котлонадзор, там тоже люди, не потерпят такого. Надо их информировать, чтобы больше таких надзирателей не присылали.
- Он меня убить хотел, убить! - исступленно закричал Крохолев и потребовал: - Вызовите представителя МВД!
- Вы не нервничайте, - вежливо попросил Бубнов. - Я же вас спас некоторым образом. Мне, может, медаль за это полагается. Только за всякую дрянь ее не дают. И тут я вроде погорел на вас в смысле медали.
Павел Гаврилович взял слово с Бубнова и Зайцева, что они об истории с Пеночкиной никому ничего не скажут, и упрекнул Зайцева за то, что тот оставил девушку одну в общежитии.
Когда Зайцев вернулся, он застал Пеночкину спящей на его койке с заплаканным, опухшим лицом. На подушке, рядом, лежала любимая книжка Зайцева: учебник для вузов по астроботанике.
Но на первом же комсомольском собрании Зина Пеночкина потребовала слова и рассказала прерывающимся от волнения голосом все, что с ней случилось. Ребята слушали, растерянные, подавленные ее горестной и отчаянной откровенностью.
- Есть желающие высказаться? - спросил Зайцев, пугливо оглядывая собрание, и поспешно объявил: - значит, примем к сведению и перейдем к следующему вопросу.
- А как же я? - спросила Пеночкина.
- Что - ты? Хватит с тебя, приняли к сведению.
- Нет, я не согласна, - сказала упрямо Зина и снова обратилась к собранию: - Вы думаете, мне так легко было сказать? Знаете, я как перед этим мучилась? Сколько раз у Павла Гавриловича плакала, просила отпустить на другую стройку. И сейчас я тоже замученная. Похудела вся, даже на скамейке сидеть больно.
Кто–то громко фыркнул.
Зайцев постучал карандашом по столу, произнес сокрушенно:
- Не стыдно, а? Человек искренне переживает и не скрытно. А чтобы сильнее было, на коллективе. - Произнес неуверенно: - Так что же ты, Зина, хочешь? Мы же, видишь, все как взволнованы! Потому и не высказываются товарищи, что этот вопрос не для тебя одной очень болезненный. И я тут один выход вижу: не надо бояться нам таких вопросов. Нет об этом книг, брошюр. Да разве все случаи опишут? Я одно могу заключить: давайте друг с другом про все в жизни советоваться. Ну, как у людей при коммунизме будет: друг с дружкой все обсуждать и ничего стыдного, плохого не бояться! Тогда и плохого среди нас меньше будет. - Взволнованный, сказал вдруг с предельной искренностью: - Мне ведь Зина раньше нравилась, а сказать об этом я стеснялся.
- А теперь? - жалобно спросила Пеночкина.
- Теперь нет, - сказал потупившись Зайцев - поднял голову и, глядя в лица ребят, произнес твердо: - Может, это и неправильно, но я не могу по–старому к ней относиться, хотя она и очень высокий образец правдивости перед коллективом показала. Вот!
Глаза у Зайцева потускнели, он глубоко вздохнул и объявил:
- Значит, по этому вопросу все. Переходим к обсуждению красного уголка. Слово товарищу Подгорной.
Как ни странно, Подгорная никогда не говорила с Пеночкиной об этой истории и всякий раз брезгливо пресекала попытки Зины затронуть эту тему.
Через несколько месяцев и сама Зина успокоилась, но, знакомясь с новыми ребятами, сообщала о себе загадочно:
- Вы не думайте, что я такая веселая, я вовсе совсем другая и многое уже пережила.
Душевная чистота и доверчивость Леночкиной вернули к ней прежние добрые чувства коллектива, и только один Павел Гаврилович покаянно жаловался Бубнову: газопровод любой с дипломом построить может, а вот ребят довести до "человека" - штука тяжелейшая и ответственнее чего хочешь. Разводил руками:
- И как я этого Крохолева сразу не раскусил! Нет, пора на пенсию, раз зоркость души утратил. Место управдома - самое для меня подходящее. - Жаловался: - Сейчас человеком трудно быть. Очень много с него, помимо должности и специальности, спрашивается по линии духовных, неписанных обязанностей.
Конечно, Балуев говорил это, несколько преувеличивая обязанности человека на земле. Но если бы побольше людей так про себя думали и усиливали свою "общественную" душевную нагрузку, жить на свете всем было бы много легче.
18
Не могу ручаться, что при коммунизме чувство ревности отомрет, подобно прочим нежелательным явлениям минувшей эпохи. Думаю только, ревность примет другие формы: утонченные и красивые. Что же касается производственной ревности, убежден: она надолго останется в коммунизме как наследие социалистического прошлого, и коммунистическая общественность медленно и с сожалением будет расставаться с таким азартным стимулом труда. И по этой линии люди тоже будут долго совершать ошибки и каяться в них, подобно нашим современникам.
Когда "трассовики" узнали о подвиге "подводников", решивших ради экономии металла класть трассу напрямик, через болото, они тоже загорелись отчаянным желанием отличиться и решили до срока сделать подземный переход под дамбой, ограждающей заболоченную пойму.
Действительно, они досрочно пропихнули с помощью гидравлических домкратов шестидесятиметровую обсадную трубу - патрон и этим скоростным строительством, как говорится, "вставили фитиль" "подводникам".
Но вот чего не учли "трассовики": в обсадную трубу надо было еще вдеть плеть газопровода, а они с этим делом замешкались. Начала дуть низовка, тугой ветер задирал волны, река отяжелела, раздулась, распростерлась по всей низине сизым морем. Дамба превратилась в длинный полуостров. Обсадная труба до половины заполнилась водой. "Трассовики" были вынуждены прекратить работы.
Ревность "трассовиков" к "подводникам" и "подводников" к "трассовикам" - стародавняя традиция "трассовиков".
Если "подводники" до срока заканчивали водный переход, "трассовики", терзаясь, начинали давать такие нормы проходки, что потом сами удивлялись на свою прыть.
Если газопровод подходил уже к побережью, "подводники", понукаемые угрозой со стороны "трассовиков", начинали "вкалывать со страшной силой". И все это сопровождалось обоюдными насмешками, ехидными предложениями оказать помощь людьми, техникой, поделиться опытом.
Павел Гаврилович Балуев, воспользовавшись бедственным положением "трассовиков", и на этот раз предложил им помощь, которую они приняли с покорным смирением потерпевших.
И хотя у самого Балуева на строительной площадке было нехорошо: в затопленной пойме увязала техника, машины стояли на бревенчатых постаментах, и рабочие добирались до них по колено в грязи, а для сварных работ пришлось класть высокие лежаки, и над болотом все время клубился парной, зловонный туман, так что даже днем приходилось работать с прожекторами, траншея для дюкера все время заполнялась плывуном, и каждый человек в таких условиях был особенно дорог, - несмотря на все это помочь ближнему было для Балуева не только долгом, но и доставляло ему злорадное наслаждение. Он послал на подмогу своих водолазов, не преминув при этом составить счет для оплаты услуги.
Но водолазы в своем громоздком снаряжении не могли пролезть в обсадную трубу, чтобы протащить сквозь нее трос, которым потом полагалось втянуть внутрь ее плеть газопровода. Выходит, осрамились не только "трассовики", но и Балуев.
Между тем наступило похолодание, вода покрылась льдом. Если температура и дальше станет понижаться, внутри обсадной трубы может образоваться ледяная колонна, способная порвать трубу.
И, как это водится, пока все шло хорошо, люди охотно, каждый в меру способностей, посмеивались над непроворными "трассовиками" и неуклюжими "подводниками". Но когда появилась угроза делу, руководители подводного и трассового участков объединились для решения сложной задачи. Все откачивающие средства "подводников" были переброшены к дамбе.
Балуев теперь даже мысли не допускал предъявить "трассовикам" смету за аварийные работы или хотя бы намекнуть на то, что его собственный участок без откачивающих средств еще больше пропитается влагой. В такие моменты хозяйственники утрачивают практическую хватку и гибкость экономического мышления, а становятся, как и все люди, одержимыми одной целью: отразить общими усилиями коварное нападение природы. И только позднее будет сочинена смета, и от каждой ее цифры начнет упорно отбиваться спасенный хозяйственник. Не потому, что он плохой человек, а потому, что все хозяйственники равны между собой в скаредности, когда дело касается государственного целкового. Выдрать эти деньги после оказания помощи иногда труднее, чем выручить терпящего бедствие.
Балуев решил устроить себе "штаб–квартиру" на этом водном переходе.
Прежде чем пустить жильца, хозяин избы Василий Карнаухов осведомился:
- А телевизор у вас имеется? - И упрекнул: - Выходит, вы культурно необеспеченный. - Уведомил строго: - Когда химзаводы строили, в этой самой горнице у меня член–корреспондент Академии наук жил. Так у него целая рота таких, как ты, начальников в подчинении была. А он по утрам мне дрова колол.
- Ладно, - согласился Балуев, - физкультура мне тоже полезна.
- Потом вот чего, - сурово предупредил хозяин, - человек я разговорчивый, и если дешево сдал, так потому, что не все меня терпят.
- Тогда не с меня, а с тебя причитается.
- Если ты умственно осведомленный, что ж, могу от себя пол–литра выставить. Хотя от вина веселье мнимое…
Алюминиевую раскладушку Павел Гаврилович поставил подальше от печки и застлал с солдатской аккуратностью. Вынул из чемодана бритвенный прибор, тапочки, байковую пижаму, технические справочники, поставил на этажерку, рядом с хозяйскими книгами. Задвинул чемодан под койку, и этим завершилось его вселение.
Наблюдая за Балуевым, Карнаухов заметил: