Падал липкий снег. Над болотом, поросшим взъерошенным кустарником, напухал рыхлый сизый туман. От реки несло сырой стужей, облезлые песчаные берега были оторочены тончайшей ледяной кромкой.
На холмах возвышались высокомерными башнями огромные старые ели.
В ложбине сверкали стеклом гигантские корпуса химического завода младенческого возраста. Он стоял в березовой роще. И многие рабочие еще предпочитали ходить на завод не по бетонному тротуару, а по старым тропкам. Тяжелые, солнценепроницаемые тучи затеняли землю.
Глубокая длинная траншея рассекла болотистую низину и береговую кручу.
Песчаный остров прососан насквозь земснарядом. В промоине плавает водолазный баркас, и там, где работа идет под водой, на поверхности реки ритмично клокочет пенистый бурун.
Перекуром называют краткий перерыв на отдых. Но машинисты еще и не начинали работы. О каком же отдыхе могла идти речь? Просто нужно было собраться с мыслями. Представить себе картину опускания дюкера в траншею по этапам.
Сейчас напряженно работало воображение, и хотя каждый примерно знал, о чем думает другой, никто не считал нужным в силу особой, интимной рабочей деликатности говорить об этом. Здесь сказывалось целомудренно–щепетильное отношение к труду, я бы даже сказал, некая стыдливость переживаний, тревожных, напряженных, глубоко личных.
Притворно–унылое равнодушие, скучающие лица и глаза, сонные, невидящие. Не так ли, стоя в сумерках кулис перед выходом на блистающую светом сцену, собирает всю свою душевную силу артист, чтобы мгновенно стать иным, чем он был секунду назад, и властно подчинить себе человеческие сердца.
Машинист Мехов сказал:
- Брат в Индию нанялся, завод строить, оставил в дар полушубок и валенки, там они ему ни к чему: жара одна.
- В Бухаре тоже климат теплый.
- Климатов много, всех не перечтешь.
Зайцев вставил задумчиво:
- Бывают книги, которые от времени портятся, а другие, наоборот, даже лучше становятся.
Мехов произнес мечтательно:
- Вот прибавит нам техника скоростей, досрочно в коммунизме все очутимся! Интересно пожить в нем, а?!
Сиволобов оборвал сердито:
- Про технику рассуждаешь, а в авиации ноль смыслишь!
- Ты напрасно: авиацию я признаю, - возразил Мехов, - на одних харчах в пути экономия громадная.
Падая, снег слипался в воздухе в крупные, рыхлые хлопья. Было зябко в его белых сумерках.
Затоптав ожесточенно окурок, Лупанин объявил:
- Ну, пошли! - И мельком взглянул на ручные часы.
Погода, как было сказано, стояла дурная - унылая, сырая и зябкая, но люди здесь не обращали на нее никакого внимания. Они вели себя под пакостным, мокрым, студеным небом так, как если бы над головой у них простиралась стеклянная кровля цеха.
Может, все они были особо закалены или являлись натурами, невосприимчивыми к тонким переживаниям? Как раз наоборот. Именно в силу исключительной нервной напряженности они не замечали мерзкой погоды, сосредоточив всю свою душевную и физическую энергию на задаче, которую им предстояло решить.
Некоторые полагают, что художник, охваченный вдохновением, выглядит примерно так: глаза пылают, из уст исходят торжественные слова, приличествующие моменту. Он весь - нетерпение. Он спешит запечатлеть нечто - яростно, воодушевленно, боясь упустить счастливый миг внезапного озарения.
Все это ерунда! Вдохновение - это уверенность ясно понятой задачи, достигнутая ценою огромного, тщательного предварительного труда и размышлений, более тяжких и мучительных, чем самый труд. И здесь мы полностью согласны с французским авиатором - писателем Сент - Экзюпери, сказавшим: "Видимо, совершенство достигается не тогда, когда нечего больше добавить, а тогда, когда ничего больше нельзя отсечь".
Взобравшись на железное сиденье крана–трубоукладчика, Мехов тут же перестал думать о том, что личная жизнь ему не удалась. Жена, подмосковная колхозница, спекулирует клубникой на кунцевском рынке, клубнику она высаживает на всем приусадебном участке. Заведующий продуктовой палаткой кунцевского рынка ночует в его доме. Но у Мехова нет сил бросить жену. Он любит ее и боится одного: чтобы люди не узнали о его унижении. Он содрогается, когда думает о жене, а не думать о ней не может. У него всегда несчастное, удрученное лицо. Но только не тогда, когда он работает. "Мишка в работе - орел!" - говорят о нем почтительно товарищи, не зная еще, какой поистине высокой, вдохновенной волей обладает этот человек, способный отсекать от себя все, что так мучительно тяготит его душу, все, что может помешать его труду.
Но разве в ведомстве, где служил Балуев, могли принять в качестве отчета о служебной командировке его поездку к супруге Мехова, беседу с председателем колхоза, совместное с ним посещение заведующего рыночной палаткой? Балуев считал эту командировку более важной в служебном отношении, чем все прочие. И все безуспешно! Мехов потом пришел к Балуеву и сказал: "Спасибо, Павел Гаврилович, за то, что вы их там поругали, - развел растерянно руками, - а я вот сам не мог. - Потупившись, признался: - Но все равно я ей письмо официальное послал для правления колхоза. Будто оклеветал из ревности. Такой я, значит, слабодушный".
Мехов, возложив руки на рычаги, сидел на трубоукладчике с царственно спокойным выражением лица, и в голове его отчетливо складывалась по этапам вся картина операции опускания дюкера в траншею.
Лупанина все эти дни терзала мысль о подвиге Виктора Зайцева, протащившего трос сквозь обсадную трубу. Он относился свысока к этому "правильнику", как прозвали Зайцева ребята за его склонность к возвышенным рассуждениям и к выспренним, книжным выражениям. Лупанин считал, что ему, потомственному рабочему, нечего форсить словами о своей преданности Советской власти, что у него это сидит внутри.
Встретив как–то Виктора, он сказал язвительно:
- Ну что, через трубу пролез в члены бюро райкома комсомола, в кабинете теперь сидеть будешь? Там небось не трясет, не дует со всех сторон, как на бульдозере.
Безуглова взглянула на него презрительно:
- А ты примерялся к этой трубе? Для трусов она тесная!
Зина всплеснула руками и воскликнула с отчаянием:
- Гриша, ты подумай, какую ты ужасную глупость сказал!
А Подгорная произнесла спокойно:
- Ты не забудь эти слова, чтобы потом по нашей просьбе перед всеми комсомольцами повторить. Если, конечно, у тебя духу хватит!
И только Зайцев, растерянно улыбаясь, сказал мягко:
- Конечно, ты самый у нас сильный и мог быстрее, чем я, сквозь трубу проползти. А я плохо полз, медленно, и от этого все волновались и тоже туда полезли.
Стыд, который испытал Лупанин после слов Зайцева, жег его все эти дни. Оп понимал, что ни при каких обстоятельствах не мог бы сказать о себе так, как сказал Зайцев. Когда машинисты и бульдозеристы избрали его старшим на операцию по опусканию дюкера, он чуть не расплакался от волнения. Лупанина мучила совесть, что ребята думают о нем лучше, чем он есть. Во время репетиции, когда машинами отрабатывали маневры, Лупанин вел себя с людьми крайне скромно, кротко, что было совсем не в его обычае. Рабочие приписывали это волнению, естественному перед ответственной работой.
Но, усевшись в машину, мгновенно забыв все, что его мучило, Лупанин властно крикнул, полный сознания своего главенства над всеми:
- Ну, вы там, слушай своего высокопоставленного! - Приказал Мехову: - Сдай на полтрака назад! Равняйся по мне. - И встал, опираясь рукой о предохранительную стальную балку, изогнутую в дугу над сиденьем.
Все тракторные машины, как известно, снабжены кабинами. В них сравнительно тепло и не дует.
Машинисту крана–трубоукладчика необходим круговой обзор. Поэтому на тракторе С-80 нет кабины. Изогнутая дугой стальная балка только предохраняет машиниста от случайного удара поднятой трубы или ее падения.
Но все машинисты кранов–трубоукладчиков оделись сегодня легко, почти по–летнему. И было зябко глядеть на них, как на футболистов, выходящих в снежную пургу на поле в финальный матч сезона.
Федор Филиппович Вавилов, грузный, отяжелевший, с обвислыми щеками, но и сейчас еще, несмотря на свой возраст, человек огромной силы. У него округлая спина, это не лопатки торчат - выпирают пласты мышц. Но если бы вы видели, как он после работы учтиво подтягивает ключом крепления катков, башмаков гусениц, наводит легкий технический туалет машине, вы подивились бы нежности его точных прикосновений к деталям механизма.
- Машину лелеять надо. Тогда работа на ней - отдых. А уход - труд, это правильно, тут ничего не поделаешь, закон вселенной. - В этом, как он говорил, вся его "идеология механика".
Федор Филиппович - прекрасный семьянин, предан супруге, взрослым детям, томится по ним тоской, живет на расстоянии их интересами, постоянно тратится на междугородные телефонные разговоры. За три минуты все семейство Вавиловых, включая внуков, успевает передать из рук в руки телефонную трубку. Федор Филиппович не успокоится, пока не услышит голоса всех.
На строительстве он потому, что здесь можно заработать больше, чем на заводе. Сын и две его дочери получили высшее образование. Вавилов самолюбив и, пока превосходит своих детей заработком, твердо чувствует себя главой семьи. Вне рабочего времени он нелюдим, озабочен. Считает, что его сын и дочери - личности выдающиеся. Сам он не стремится расширить свой кругозор чтением. Надевает очки только тогда, когда идет в лес за грибами. Обладает даром почти мгновенно понять конструктивные особенности каждого нового агрегата. У него изумительная зрительная память. Почти без всякого усилия может представить, в какой динамический момент, в каком взаимодействии находятся все многочисленные детали машины. Он не добр, не приветлив, скуп.
Однако на машине Вавилов преображается. Живость и возбуждение охватывают его. Он первым бросается к товарищу, чтобы оказать помощь. Мгновенно, прозорливо и умно обнаруживает неполадку в чужой машине, сам устраняет ее.
Однажды он сказал Лупанину:
- Прямо тебе пророчески заявляю: подтяни сальник водяного насоса, улики нет, но чую, слабо он себя держит, не внушает доверия.
Месяц назад он получил тревожное письмо от жены, она писала, что младшая дочь собирается замуж за бывшего своего пионервожатого, теперь учителя ремесленного училища. Вавилов не помнил этого пионервожатого, но почему–то он представлялся ему престарелым соблазнителем, чем–то вроде Мазепы, прельстившим его дочь рассказами о фронтовых подвигах. Раздраженный этими мыслями, он стал страдать бессонницей и сделался еще более нелюдимым, сгоряча подал заявление об уходе, решив ехать домой. Но когда узнал, что ребята настояли на том, чтобы класть трассу через болото и сэкономить государству металл, застыдился уходить в самое трудное для стройки время. Теперь он досадовал на свое "малодушие", задирался со всеми, капризничал на "репетициях", насмехался над Лупаниным:
- Ну, ты, низкопоставленное высокое начальство, скажи, долго нам вхолостую машинами еще куролесить?..
Сейчас, положив могучие руки на рычаги, Вавилов весь замер, скосив глаза на Лупанина, и ощущение счастливого отдыха от всех забот заполняло его существо, преданное в эти мгновения только одному - работе.
Да, люди, которые обладают дивным даром самозабвенно, с великим, всепоглощающим сосредоточением отдавать себя целиком колдовскому, завораживающему очарованию труда - счастливые люди. Это ощущение отрешенности от всего, страстной нацеленности, пожалуй, и есть настоящее, чистое вдохновение, в равной мере доступное Пушкину, Гете, Шекспиру и… миллионам граждан обычных, скромных профессий.
29
Когда посторонний человек прочтет сотню–другую приказов, инструкций, которыми направляется деятельность хозяйственника, у него может возникнуть совершенно неправильное представление, будто достаточно быть только грамотным/чтобы исполнять эту должность.
Действительно, во множестве документов прописано наперед все, что надлежит делать и чего делать не следует. С пылким и проницательным воображением в них предусматриваются возможности почти всех нежелательных поступков ответственного лица. И вместе с тем в этих документах ощущается и огромная сила обобщения. Их могут читать с равным увлечением деятели любой отрасли промышленности на любой географической точке, не испытывая при этом сомнения в том, что бумага адресована им персонально. Пишутся, конечно, такие инструкции вовсе не для того, чтобы избавить человека от необходимости самостоятельно мыслить и действовать. Они существуют в качестве объективной истины, которая обретает карающую силу, если производственный план не выполняется. А если все идет хорошо, то чтение таких документов обогащает познаниями, вызывает восхищение лаконизмом стиля. Так как в конце всегда заключена мораль, - значит, они имеют и воспитательное значение.
Приказы можно разделить на три категории:
1. Технические - пишутся в жанре производственного очерка.
2. Благодарности - выдающийся образец самой краткой хвалебной рецензии.
3. Наложение взысканий, выговора - богатейший материал для собирателей отрицательных явлений действительности. Кладезь негодующих выражений для разносной критики.
Павел Гаврилович обычно погружался в чтение этой ведомственной литературы на ночь. Это было его ошибкой. Она вовсе не обладала полезными усыпительными свойствами, как некоторые произведения беллетристики. Наоборот, волновала, беспокоила, внушала тревогу, взывала к действию, а иногда и к противодействию.
Скажем, все ведомственные инструкции, касающиеся укладки труб в траншею, написаны в духе классических идиллий. События происходят на некоей территории, где круглый год царит весна и люди озабочены только тем, чтобы украшать эту землю собой и слушаться старших. Но как, скажем, быть с гиблым болотом, да еще когда с последними днями гнилой осени смыкается свирепое наступление зимы? И не земля в этой пойме, а сплошная рухлядь. Разве можно поставить на такой земле краны–трубоукладчики согласно требованиям инструкции, где выписаны формулы опрокидывающего момента, основанные на идиллическом представлении о нашей суше?
Павел Гаврилович вместе с машинистами решил применить для данного случая тракторные поезда из бульдозеров. Они должны удержать краны–трубоукладчики от сползания в траншею, когда краны поднимут тяжелую колонну дюкера, а потом начнут медленно опускать ее на дно. А вдруг какой–нибудь трубоукладчик завалится? Что тогда? Кто будет отвечать? Он, Балуев. И отвечать не только за то, что кран завалился, а и за то, что нарушил инструкцию. Чем нарушил? Да ведь там ничего не сказано о тракторных поездах, о том, что на свете существуют болота. А он посмел применить тракторный поезд! Но ведь без страховки кран может завалиться. Однако нужно страховать не только краны, но и себя. Послать в инстанцию докладную: так, мол, и так, в связи с грунтами слабо несущей поверхности приостановил работу, жду указаний. Такой–то.
Что ж, Павел Гаврилович когда–то прибегал к подобным способам самостраховки! Это помогало ему, но не делу. Некоторые обстоятельства прошлого вынуждали хозяйственников вырабатывать для себя этот иммунитет от возмездия за рискованную инициативу.
Павел Гаврилович сказал как–то прорабу Фирсову в порыве дружеской откровенности:
- Мы с тобой Двадцатый съезд еще во всю глубину даже не осмыслили. С каждым днем все светлее, люди открылись дерзостью дела, осмелели. Помнишь, раньше? Каждый хозяйственник на себя кольчужину надевал из приказов, инструкций, докладных. В случае чего - пожалуйте - прикрыт. Сколько наших под суд попадало. Каждый знал законы в объеме высшего юридического образования. Кто был главный человек на стройке? Прокурор. Сколько я с ними папирос выкурил! С некоторыми дружил даже. Вместе, бывало, советовались, как дело по–новому сделать и за статью при этом какую–нибудь не задеть, чтобы не рухнуть. Попадались башковитые, сами стройкой зажигались, помогали.
Придешь к секретарю обкома, скажешь: "Есть возможность при нарушении проекта быстрее дело сделать". Выслушает, одобрит, а ты у него бумажку просишь. Даже для мелочей официальное благословение выпрашивали. Ну там нас, конечно, понимали, содействовали самосохранению, если ты человек стоящий и предложение твое стоящее. Ну, словом, ладили с прокурором. Дело дороже и самолюбия и прочего.
Теперь, конечно, наш брат, хозяйственник, тоже труса празднует. Но это уже боязнь другого сорта, высшего качества, я бы сказал, боязнь. От своего времени отстать боишься: скоростное оно. Будто всю страну, как спутник, на полную мощность запустили.
Фирсов, слушая, кивал, соглашаясь, но потом сказал:
- Я все–таки за тракторные поезда беспокоюсь, а вдруг кран завалится? Может, позвонить, информировать?
- По–братски хочешь ответственность разделить? Эх, Алексей Игнатьевич, ну на черта нам сейчас сдалась эта старая "закалка"? - Душевно спросил: - И тебе не совестно?
- Совестно, - согласился Фирсов, - но позвонить все–таки надежней, я за вас беспокоюсь, на вашу голову неприятности.
- А когда человек ее высоко держит, всем виднее, какой он, и тогда зря ему ничего не грозит, кроме собственной глупости, которая всегда главная опасность.
Приминая болотный кустарник, ползал мокрый, грязный ветер. Снег в полужидком состоянии, как серая плесень. Выходы глинистых пластов в скользкой, желтой слизи.
Сыро, серо от холодного, дымного тумана. Тусклая река тяжело влачится в обглоданных паводками берегах.
Отвратительное место эта заболоченная пойма, полная раскисшей грязи!
Кольчатое горло шланга тянется от земснаряда, как серое пресмыкающееся, выхлюпывая из себя воду толчками в траншею.
Земснаряд, притулившийся к оползшему берегу, - гордость Балуева.
Плавучий земснаряд стоит добрый миллион. Подводники возят его за собой в разобранном виде на трейлере. Земснаряд Балуева состоит из металлических наглухо сваренных самодельных ящиков, понтонов, купленного по дешевке, устаревшего для армии танкового мотора и центробежного насоса, добытого у торфяников. Для того чтобы смонтировать из этого добра плавучий земснаряд, нужно всего несколько суток, а стоимость его меньше ста тысяч. Балуев любил эту машину за ее дешевизну. Он требовал у Вильмана:
- Надо покрасить. - И объяснял смущенно: - Для красоты вида. - Хвастал: - Я же его сам придумал. - Усмехался: - Человек - животное исключительно умное.
Земснаряд окрасили щедро. Представители речного флота находили окраску неэстетичной, но мощность, безотказность механизма восхищала их так же, как и дешевизна.
Павел Гаврилович дал земснаряду гордое имя - "Отважный".
Вода в траншее грязная, мутная, плавают на поверхности бурые торфяные клочья и радужные пятна нефти. Чем ближе к урезу реки, тем круче, выше берега траншеи. Она похожа на глубокое ущелье.