Краны–трубоукладчики выстроились вдоль траншеи, и там, где они стоят, стены откосов медленно оползают песчаной осыпью.
Затянутая в деревянный корсет футеровки, оседланная чугунными грузами, обвешанная бочками понтонов, которые должны облегчить ее тяжесть, стальная двухкилометровая колонна возлежит на земле, опираясь на куцые бревна.
Одновременно приподнятая стрелами кранов–трубоукладчиков, труба гибко повисла, словно упругая кишка. Первый трубоукладчик медленно приблизился к срезу траншеи. Грунт из–под него выпер и стал оползать, тросы, соединявшие кран с бульдозерами, натянулись, тросовое масло выступило на скрученных стальных волокнах. Трубоукладчик, казалось, держался только на том, что его траки прилипли к глине.
К Павлу Гавриловичу подошел Сиволобов. На нем надета фронтовая, защитного цвета меховая безрукавка. Губы сухие, жестко сжаты. Кивнув на краны–трубоукладчики, пожаловался:
- Когда на цель во время бомбежки заходил, не волновался, а тут, видите… - Вытянул руку - пальцы дрожали.
Балуев ничего не ответил, он смотрел… Почти стоя, Лупанин держал руки на рычагах. Шея вытянута, хрящеватый нос бледен. Кожа лица натянута, капельки пота на висках, и при этом беззаботная улыбка, добытая ценой нечеловеческого усилия.
Сиволобов сказал:
- Товарищ Вильман считает, что геройство на производстве - только от переизбытка сил и пренебрежения к здоровью.
- Тихо ты! - крикнул Балуев Сиволобову, хотя для опускания трубы тишины не требовалось.
Труба медленно обвисала, сползая все ниже и ниже по песчаной круче.
Стропальщик освободил трос, и, медленно разворачиваясь, кран с облегчением величественной поступью протопал в конец машинной шеренги.
Второй кран безукоризненно проделал все, что свершил первый. За ним то же повторил третий.
Скошенная труба уже легла своим концом на дно траншеи. Змеиное тело ее все дальше и дальше вытягивалось вдоль русла канала. Стоящие на противоположном берегу тракторы подтянули застропленную трубу на середину канала. Бочки понтонов, как поплавки, высоко торчали из воды.
Казалось, что мгновенно померкнул слабый утренний свет и хлынула чернота ночи.
Краны–трубоукладчики пырнули темноту белыми лезвиями прожекторов. Дюкер лежал в траншее на плаву, вытянув гибкое трубчатое тело.
Лупанин. сойдя с машины, небрежно волок по грязи свои длинные ноги в резиновых ботфортах. Фетровая шляпа сдвинута на затылок, хищное лицо спокойно. Подойдя к Балуеву, сказал:
- Павел Гаврилович, это верно Зайцев говорил, что по Шекспиру уже не одну сотню лет идет мировая дискуссия, будто не он автор, а какой–то аристократ? Неужто до сих пор разобраться не могут? - Произнес задумчиво: - Смотрел зарубежную картину по его пьесе: горбун провожает вдову, идущую за гробом супруга, а горбун выдающийся оратор, ну и уговорил. Здорово показано, какая сила в слове имеется даже на подлость!
Балуев смотрел на Лупанина растерянно и изумленно. Потом схватил его жесткую сильную руку, пожал.
- Спасибо, Гриша.
- А как же, - сказал Лупанин, столько репетировали, да чтобы после этого не вышло, смешно даже думать.
Подойдя к Балуеву, усталый, осунувшийся Мехов вдруг задрал подбородок, высоко вскидывая ноги, не сгибая в коленях, держа руки по швам, протопал мимо, как солдат при церемониальном марше.
Балуев крикнул:
- Товарищ Мехов! Администрация пиво выставила, а от водолазов отдельно - раки. И, простирая руки к парусиновому шатру столовки, пригласил: - Прошу!
Лицо у Мехова было счастливое. Он улыбался своей шутке, довольный, что может шутить и чувствовать себя сейчас легко и свободно после отлично слаженной работы, где он показал себя не хуже других.
Подошел Вавилов, сказал угрюмо:
- Ты, Павел Гаврилович, мое заявление об уходе во внимание не принимай. Съезжу только, выдам дочь замуж. - Добавил сердито: - За одного товарища, и вернусь. - Откашлялся. - Дюкер аккуратно в канаву уложили, как ребенка в люльку, даже футеровки не подрали. А отчего? Душа в душу действовали. Вроде как в хоре спелись, и получилось.
- А меня что ж на свадьбу не зовешь?
- Павел Гаврилович, дорогой человек! Так это мне такой сюрприз будет, высшая премия!
- Пришлешь телеграмму за два дня - прилечу или на машине махну. Я человек точный.
Балуев бывал почти на всех семейных торжествах своих рабочих. Это он считал для себя более обязательным и нужным, чем присутствие на некоторых ведомственных совещаниях.
То, что маститый машинист Вавилов решил остаться на стройке, дополнило радость благополучного спуска дюкера и укрепило уверенность Балуева, что медлить с протаскиванием больше не следует. Эта завершающая все работы самая ответственная операция требовала не только точной подготовки, но и душевного подъема людей. И Балуев понимал, что сейчас самое для этого благоприятное время, не по состоянию погоды, а по состоянию духа строителей, что он считал наиважнейшим условием успеха.
Чтобы воздать почести, обессмертить деяния, увековечить славу героя, из всех благородных материалов, годных в качестве сырья для этих высоких целей, человечество избрало из металлов - бронзу, из минералов - мрамор, из растительности - лавр.
Что такое слава? Это доза бессмертия. Она животворна, полезна, но при излишествах пагубна. Сколько кому и за что причитается этого ценнейшего продукта человеческого уважения, в конечном итоге определяет история. Но пока слава не подверглась усушке, утруске времени, даже крохотная ее доза излучает дивное сияние. Нет на земле человека, который бы отверг такое украшение для своего чела! Этот светоносный обруч обладает свойствами упругости. Его может носить один человек бубликом на темени. А можно опоясать им целую кучу людей, того заслуживающих. Одно время считался более модным бублик на темени, чем целый светоносный ореол, достойно венчающий народ. Но вообще я за индивидуальные памятники: чем больше их в городе, тем больше примечательных мест для встреч влюбленных. О них тоже надо думать деятелям коммунального хозяйства, потому что еще не выяснено, что приятнее: любовь или слава. Но, конечно, можно предположить: граждане, назначающие свидания у памятников, подчеркивают этим как бы и любовь к славе, потому что одной любовью долго не проживешь. В нашей стране уважают славу. Но не как средство украшения: она, подобно расщепленному атому, обладает способностью излучать энергию для новых свершений и своей цепной реакцией побуждает тысячи, миллионы людей творить бессмертные деяния. Свет их не меркнет в веках.
Павлу Гавриловичу, как хозяйственнику, приходится по роду своей деятельности отдавать много душевных сил предметам грубым, материальным. Однажды зимой, лежа ночью на раскладушке, он увидел в окне избы дрожащие блики автомобильных фар. Сунув босые ноги в валенки, накинув поверх белья кожан, он выскочил на улицу. Долгожданный грузовик, в кузове которого возвышалась гигантская деревянная катушка с намотанным на нее тросом, остановился посреди деревенской проселочной дороги. Балуев кинулся к кабине, выволок из нее одетого в тулуп, а поверх тулупа в брезентовый балахон Вильмана, звонко расцеловал в синие обмороженные щеки и, лепеча восторженные слова, привел к себе, влюбленно держа за руку. Усадил на табурет, стащил с хозяйственника застывшие кирзовые сапоги, заставил надеть свои теплые валенки, мгновенно вспорол ножом две банки консервов, выплеснул холодный чай из кружки, наполнил ее коньяком "три звездочки", высыпал на стол таблетки кальцекса, приказал: "Прими!" Схватил телефонную трубку, стал названивать другим начальникам участков и, захлебываясь, хвастал, какой у него выдающийся снабженец товарищ Вильман. Снова оделся, вышел на улицу, попросил разложить трос по проселочной дороге, ходил вдоль размотанного троса, щупал, светил электрическим фонариком и не успокоился до тех пор, пока трос при нем не смазали автолом и не смотали обратно на катушку. Потом, улегшись на свою раскладушку, Балуев долго ворочался, вздыхая, а иногда даже счастливо хихикал. Заснуть он не мог от возбуждения. Встал, завернул в носовой платок кофейных зерен, разбил их молотком на подоконнике, высыпал в большую алюминиевую кружку и, поставив на керосинку, сварил кофе, густой, как каша. Потом опять оделся, вышел во двор, куда закатили деревянную катушку с тросом, разбудил кладовщика и приказал:
- Без моего личного разрешения ни одного метра никому. Пускай старыми пользуются. Я его на Иртыше обновлю. - Добавил уважительно: - Это же не трос - зверь. - И нежно погладил жирные волокна толстого, жилистого стального каната.
Восторг и воодушевление, которые испытывал Павел Гаврилович, обретя в запас несколько сот метров троса, были чистосердечными, и душа его ликовала.
Но это вовсе не означает, что предметы материальной культуры заслоняли у него интерес к духовной культуре. При благополучной производственной обстановке Балуев обожал газетчиков, фотокорреспондентов, а перед кинохроникерами прямо–таки благоговел. Конечно, служебный долг этих товарищей повелевает им перерабатывать человеческие деяния в славу, подобно тому как нервные волокна мозговых клеток перерабатывают химическую энергию организма в электрические токи, трансформируя их в мысли и мечты. Поэтому Павел Гаврилович дал указание Фирсову пригласить на операцию протаскивания дюкера представителей печати из области. Фирсов сказал уклончиво:
- Может, потом по телефону сообщим как о состоявшемся факте?
- Нет, пусть присутствуют, - твердо сказал Балуев. - Нужно людям порыв создать, воодушевление, уверенность. - Потер лоб ладонью, признался: - Конечно, в один день может не получиться, но важен первый рывок.
- А если сорвется?
- Тогда… - жертвенным тоном произнес Балуев. - Я их знаю: дадут критическую информацию, объект - я. - Оживился: - Но одновременно отметят героев производства, а это все равно в нашу сторону плюс.
- Все ж таки я бы воздержался.
- А я человек невоздержанный, - сердито заявил Балуев, - люблю славу, прямо–таки обожаю ее сверх всякой меры. - И в который раз раскатал на столе свиток ватманской бумаги, где была изображена схема протаскивания дюкера с обозначением мест, маршрутов машин и точным, до секунд, расписанием их сложного взаимодействия.
Репетиции по операции протаскивания дюкера через водную преграду проводились ежедневно. Все было отработано до мельчайших подробностей.
30
Вечером с водного перехода через реку Сорочка Балуеву позвонил мастер Бекбулатов и сказал, что при промывке траншеи обнаружен огромный валун. Павел Гаврилович немедля решил "смотаться" на переход с тем, чтобы на рассвете вернуться.
Он прихватил с собой Капу Подгорную, которая должна была просветить там стыки дюкера.
На небольших расстояниях Балуев обычно вел машину сам.
- Ну, как жизнь, ваше сиятельство? - спросил Павел Гаврилович Капу, блаженствуя за баранкой машины, счастливый оттого, что несколько часов можно ни о чем не думать.
Подгорная сидела прямо, плотно прижавшись к спинке сиденья. Губы - сжаты, длинные глаза излучали черное мрачное сияние.
Покосившись на Капу, Балуев произнес беспечно:
- Лицо у тебя какое–то угрожающее, как у разгневанной индийской богини. В чем дело? Может, не твоя очередь на переход ехать?
- Моя.
- Ты посмотри, какая красота, - природа! Деревья обледенели, кусты тоже. Вроде как выставка стекла. Недавно слушал по радио выступление ученого, - из стекловолокна можно канаты делать прочнее стальных, и, конечно, никакой коррозии. Нам бы такие, для протаскивания дюкеров.
- У вас красота вызывает только хозяйственные идеи.
- Да ты что?
- Ничего, просто сказала правду.
Балуев сбавил скорость, спросил озабоченно:
- Может, ты не совсем здорова? - Положил ладонь на лоб Капы.
Она закрыла глаза. Лицо стало жалобным, губы дрожали.
- Да ты что?
- Уберите руку.
Подгорная повернулась спиной, скорчилась на сиденье. Балуеву показалось, что она плачет. Он остановил машину, вылез, зашел с другой стороны, открыл дверцу, сказал растерянно:
- Я же не могу машину вести, если рядом человек страдает. Объясни определенно, что случилось? Гололедица, а тут внимание раздваивать приходится.
- Ну да, - всхлипывая, сказала Капа, - вы же человек цельный и несчастных не любите.
Балуев деловито попинал скаты, сел за руль, сосредоточенно глядя перед собой, молча вел машину. Через некоторое время сказал с облегченным вздохом:
- Вот теперь дорога получше. Так отчего же ты несчастная? Если оттого, что твоя Пеночкина твердо нацелилась замуж за Марченко выйти, так не стоит. Подруги - существа непрочные. Может быть, тебе самой Марченко нравится?
- Еще чего не хватало! - возмутилась Подгорная и даже брезгливо передернула плечами.
- Напрасно. Человек он перспективный. Как он политически сильно талант Шпаковского в большое народнохозяйственное дело обратил! Приезжал тут один ответственный товарищ из сварочно–монтажного треста, поглядел, как Шпаковский без подкладных колец стыки варит. Пофыркал, назвал виртуозным номером, а не понял, что это сотни тысяч тонн металла стране, или просто не захотел понять. Новая технология! Зачем ему ввязываться? Он масштабами своего треста только мыслит, а вот рабочий Марченко - масштабами страны.
- А вы, Павел Гаврилович, когда–нибудь мысленно можете освободиться от стройки?
- Что значит "освободиться"? - сердито сказал Балуев. - Это же моя жизнь, мое удовольствие. Посади меня в учреждение, я там, в спертом воздухе, на корне сгнию. А здесь пространство, люди, всякие производственные неприятности, живешь на высокой скорости. Я даже мимо своего среднего возраста проскочил, а как - не заметил. Проснулся однажды, пощупал себя, гляжу - брюхо, сунулся к зеркалу - рожа пожилая, потасканная. Плюнул, конечно, символически, сказал сердито: "Я себя каким все время помню? Молодым. А другим помнить не желаю. Самовнушение - великая вещь".
- Вовсе вы не старый, - горячо воскликнула Капа, - и вид у вас хороший, как у моряка, который все океаны проплавал! И под воду вы в скафандре лазаете и оттуда по телефону ругаетесь, если что сделано не по–вашему.
- Ладно. Ты меня не успокаивай, - сказал Балуев, испытывая все–таки лестную для себя приятность от опровержений Подгорной. - Ты со мной не петляй. Говори прямо, что у тебя случилось? Почему при холодном лбе глаза воспаленные и носом хлюпаешь?
Капа склонила лицо и, нажимая кнопку замочка от крышки ящика, где шоферы обычно хранят обтирочные концы, произнесла шепотом:
- Я, Павел Гаврилович, влюбиться хочу так, чтобы всю себя забыть и жить только этим человеком.
- Ну что ж, валяй, правильно, - согласился Балуев. - Только в этом деле зачем же крайности? Ты себя все–таки помни. Ты девица важная, умок у тебя есть, специальность дальнобойная. - Объезжая выбоину, озабоченно прищурился, похвастал: - Видала, как вожу! Тоже кусок хлеба, если в случае чего.
- А в кого, вы знаете?
- Что именно? - спросил Балуев, шаря внизу рукой рычаги, чтобы отключить переднюю ведущую ось.
- Ладно, - сказала грустно Капа, - не хочу вас отвлекать, а то вмажетесь в столб, и я же буду виновата.
Приехав на переход, Павел Гаврилович немедля облачился в гидрокостюм, полез в узкую речушку, уже покрытую сизыми ледяными заберегами, обшарил обнаруженный под водой валун.
Выйдя на сушу, спросил Бекбулатова:
- Так что ты предлагаешь?
Рабочие столпились вокруг. Бекбулатов сказал:
- Подрывать надо. Пробовали тракторами оттащить - не получается.
Павел Гаврилович, видя, что напряженные взоры рабочих прикованы к нему, картинно задумался, хотя решение созрело у него еще перед отъездом, и вдруг объявил небрежно:
- Да закопайте вы его, сукиного сына, поглубже, туда, откуда он вылез. Вот и все дело. - И, наслаждаясь произведенным эффектом, спросил, будто ничто касающееся перехода его больше уже не интересовало: - Вы как, ребята, в кино "Балладу о солдате" видали? Советую поглядеть, душевная картина… - И стал рассказывать о фильме с таким воодушевлением, будто специально сюда для этого и приехал.
Павел Гаврилович любил театральность, любил, чтобы на него смотрели с восхищением и поражались легкостью, с какой он, вдруг будто чем–то внезапно осененный, принимал неожиданное, единственно правильное решение.
Конечно, никто не знал, что перед этим Павел Гаврилович звонил в Москву, разыскивал приятеля–инженера, который долго работал на Севере и немало помаялся с этими валунами, то корчуя их, то взрывая или при определенных условиях глубоко хороня в грунте. Мысль о похоронах валуна и была подсказана Балуеву этим приятелем.
Чтобы найти соответствующее решение, Павел Гаврилович порой перерывал десятки книг. И так бывало множество раз. Но не поддаться искушению и не выдать свое решение как техническую импровизацию он не мог. Ему хотелось, чтобы люди любили его, и добывал он эту любовь самыми различными средствами.
Когда Бекбулатов спросил:
- Ну, как на большом переходе? Правда, что четыре километра трубы ребята стране подарили? Выходит, теперь не двадцать шесть тысяч километров труб за семилетку проложим, а двадцать шесть тысяч и четыре. - Добавил скромно: - Мы со своей речушки тоже, конечно, внесем. Отказались от чугунных грузов, одели трубу в бетонные. Пришлось траншею против проекта поглубже и пошире под водой проложить, поэтому и на валун напоролись. Но ребятам приятно, довольны, что и от них личный взнос в семилетку поступил: чугун - тоже металл, и его тоже беречь надо.
- Молодцы! - сказал Балуев. - Работают шарики.
Бекбулатов пригласил Балуева отведать ухи. Балуев согласился, сказал хвастливо:
- Это правильно! У меня закон: с каждого своего водного перехода рыбу пробовать. - Пообещал: - Скоро из морской рыбы ушицу хлебать будем. И в Сибири нам предстоит из всех рек пробовать, и среднеазиатскую тоже. К концу семилетки смогу любого ихтиолога забить. Опутаем страну трубами не хуже, чем электроэнергетики проводами…
Он хлебал уху собственной деревянной ложкой, считая, что металлическая вкус портит. Шутил, велел пригласить "ее сиятельство" радиографистку Подгорную, которая успела за это время просветить стыки дюкера. На водку посмотрел скорбно, заявив, что хоть у него и любительские права, но терять их тоже не следует.
Несколько раз уже звонили с большого перехода, и, накрывая тарелку ухи другой тарелкой, чтобы не остывала, Балуев говорил то с Фирсовым, то с Сиволобовым. И каждый раз в конце разговора объявлял:
- Обожди, сейчас приду, вместе поглядим, - и говорил это таким тоном, будто находился рядом, в соседнем помещении, а не за сотню километров.
Ночь сверкала чистотой студеного неба, льдистой чешуей, изморозью леса.
Усаживаясь в машину, Балуев объявил, взглянув на месяц:
- Всего полкуска луны. Скажут еще где–нибудь, что советские остальную часть ракетой отшибли. А мы народ заботливый, даже дезинфекцию вымпела своего делали, чтобы, упаси бог, лунным жителям земного гриппа не занести. Вот до чего мы во всем предусмотрительные! - Напоследок приказал Бекбулатову: - Так ты поглубже могилку валуну копай, чтобы его не размыло и труба на жесткость не легла.
Протянул Бекбулатову через плечо руку, сел за баранку и дал полный газ.
Чуть погодя спросил Подгорную:
- Ну как, портреты всех стыков получились? Претензии есть?