Встреча с чудом - Илья Лавров 7 стр.


Весь день она видела ласковые глаза поэта. И весь день сердце у нее замирало: вечером они должны были проехать родной город. Она пронесется мимо. И от этого ей было печально и беспокойно. И все же весь день она не забывала, что Чемизов поцеловал ей руку. Небывалые и, как ей казалось, запретные мысли обдавали жаром ее щеки. Ведь придет время, и кто-то полюбит ее, будет целовать ее, и она выйдет замуж. От этих мыслей ей было и весело, и страшно, и стыдно. Она не могла представить, как это все произойдет. Потом она поняла, что ей нравилось тайно перехватывать влюбленные взгляды Чемизова. Но она тут же возненавидела себя за эти мысли, почувствовала себя гадкой и заявила сама себе, что этого не может быть, что она замуж не выйдет потому, что будет вечно плавать на корабле.

Это опять жизнь приоткрыла ей новый уголок свой, встревожила все ее существо, пробудив жгучее любопытство.

Вечером она вышла на тихой станции, подошла к решетке вокзального сквера. Сгущались грустные сумерки. В пустой аллее стояла сырая скамейка. Лужи, грязь, палый лист. На листьях валялся окурок. Кто-то только что сидел здесь. Над окурком вилась длинная синяя прядка дыма. Вилась тоскливо. Окурок был искусан. В луже плавали клочки письма, на них расползлись фиолетовые буквы. Ася долго смотрела на дымок в сумерках. И столько было печали в этом дымке, что Ася запомнила его навсегда. И на миг жизнь показалась ей совсем невеселой. Нет, никого и ничего она не хочет! Пусть будут только корабли! Нет, нет, никогда с ней не может случиться .подобного! Она никого не любила, да и не хочет любить. Зачем ей это?

А мать, отец? Ведь она любит их, и еще как! Ну и что же? Ну и что же? Нельзя же всю жизнь сидеть под маминым крылышком... Вот через два часа будет родной город...

Ася металась по всему вагону, от окна к окну. Она то жадно смотрела на мелькающие знакомые полустанки, то начинала лихорадочно разворачивать кулек с конфетами, чтобы свернуть его еще красивее. Это был их подарок матери.

- А папе... папе ничего нет! - воскликнула она. - Чего бы ему купить?

Долго ломали голову, и вдруг Лева закричал:

- Ура! Выход найден! - он выдернул из кармана пиджака изогнутую трубку из верескового корня. Она лежала в красивом замшевом кисете с кистями.

- Спасибо! - от всей души сказала обрадованная Ася. - Вот это подарок так подарок!

Она бережно положила трубку в кулек с конфетами. И опять бросилась к окну. Но не стоялось на месте, и она вернулась в купе.

Славка тоже была сама не своя. И она томилась, не зная чем. заняться.

- Вот как батя ввалится в купе да обеих нас ухватит за шиворот, тогда запоем мы с тобой! - проговорила она бодрясь.

"Останутся. Не вытерпят", - подумал Чемизов.

Сестры бросились к окнам: замелькали огни, знакомые постройки. Сотни километров ехали среди незнакомого, невиданного, и вдруг родной островок: город детства. Они узнавали исхоженные ими улицы, здания, в которых не раз бывали, тополя, скверы, которые росли вместе с ними. А вот и дом их, такой знакомый до последнего сучка.

Лицо Славки стало пунцовым, а лицо Аси - бледным.

Проплыл ярко освещенный перрон, исхоженный их ногами, фигурный, с башенками, старинный вокзал. На него сыпались с .тополей листья. Ася и Славка быстро одевались, путаясь в рукавах пальто. Поезд остановился. Сестры подняли воротники, закутали шарфами лица, натянули на глаза шапочки.

"Останутся", - уныло подумал Чемизов.

- Значит, я к Косте, а ты к нашим окнам. Только осторожнее, - распорядилась Ася.

Она выпрыгнула из вагона, легко промчалась в диспетчерскую, припала к окошку.

- Ты откуда? Ты вернулась? - бросился к ней Костя.

Она схватила его за рукав, теребила.

- Нет, нет! Еду дальше. За озеро Байкал. Милый Костенька! Я очень соскучилась. Зайди к маме, скажи: все в порядке. Вот передай записку и кулек.

- А как же, понимаешь, с училищем?

- Училище будет. Мы здоровы, скажи. Я тебя буду вспоминать. Прощай же!

Не успел Костя придти в себя, как она исчезла.

Ася пронеслась по перрону, узнавая знакомых носильщиков, киоскерш, работников вокзала. Она бесшумно распахнула калитку. Славка притаилась у окна в мамину комнату. В нем горел свет. Окна в комнате сестер были темными, унылыми, как в нежилом помещении. В освещенном окне медленно проплыла большая тень.

- Папа, - прошептала Ася.

- Стукнуть в окно? - спросила Славка.

- С ума сошла!

- Заскочим в дом, обнимем их - и обратно! Ведь переживают они, - отчаянно зашептала Славка.

- Тебе отец покажет "обратно"!

- Мы подло мучаем их!

- Молчи!

Весь подоконник завален дозревающими помидорами. Сестры сажали и поливали их вместе с мамой. Как чудесно пахнет помидорный лист! Вот оно, вот оно, родное, удобное, спокойное. Вот сейчас бы взять чемодан из вагона - и все, конец всем тревогам, всей темной неизвестности. Через две минуты они войдут в свою милую комнатку-каюту, их встретят знакомые, привычные вещи и книги. Отец и мать, журя, обнимут их. Зашумит на столе самовар.

А через два-три дня они будут спокойно работать на этом знакомом вокзале среди знакомых людей, а через два года спокойно пойдут учиться в транспортный... Все так славно, просто и не очень-то уж трудно... Ася упрямо сдвинула брови, сердито шепнула:

- Пойдем! Пора!

- Мама! Мамина тень! - громко вырвалось у Славки, и она шумно приникла к окну.

- Тише! - Ася оттащила ее за руку.

- Аська, а может... останемся? Еще хоть на годочек? - жалобно прошептала Славка, и неожиданно для самой себя всхлипнула.

- Ты что говоришь? Ты мямля или человек? Идем! - приказала Ася и не вытерпела, тоже припала к окну. Через нее стала заглядывать Славка, сорвалась с завалины, зашумела. Сестры бросились из садика. И только забежали в вагон, Костя объявил им отправление.

- Ты только представь, как беспокоится, мучается, страдает мама? И все из-за нас! Да и папе не легче, - всхлипывая, шептала Славка. - А мы жестокие дуры, черствые, сухие...

- Ничего, мы еще сюда приедем. Когда каникулы будут в училище. Приедем! - уговаривала Ася сестру.

Поезд тронулся. В купе вошел большеротый проводник и, ухмыляясь, подал Асе букет мокрых астр. Листья их кое-где были, испачканы раскисшей землей.

- Это вам от родного города, - прошлепал губами проводник.

Сестры удивленно переглянулись.

- А кто передал? - спросила Ася.

- Вам не известный, но вас знающий. Так он велел сказать. - Проводник растянул резиновый рот до ушей и вышел.

- Ничего не понимаю, - проговорила Ася, кладя букет на колени. Остро запахло землей, зеленью, дождиком, осенью.

Насвистывая, беспечно вошел Лева Чемизов и воскликнул:

- Астры?! Откуда?! "Цветы последние милей роскошных первенцев полей... Так иногда разлуки час живее сладкого свиданья".

Ася пристально посмотрела на него, подала букет Славке. Шаровары на коленях промокли от цветов...

И все это была жизнь...

Отец называл свою транссибирскую магистраль Дорогой жизни. Ася родилась и выросла около нее, знала ее голоса, дыхание, запахи. Но никогда не уезжала Ася так далеко по этой дороге. А дорога, выписывая плавные огромные зигзаги, неслась, ломилась через таежные дебри, через неоглядные степи, сверлила туннелями горы, грохотала через реки. Если бы сестры ночью взглянули на нее со спутника, то увидели бы огненный пояс, что размотался на восемь тысяч километров, до самого Тихого океана. На волшебном поясе огромными алмазными пряжками сгущаются созвездия огней - это вдоль дороги распалили свои костры города и села. Дорога властно притягивала к себе всю жизнь Сибири. От нее, как от чудовищного ствола, ветвями вьются в стороны другие, меньшие дороги, мерцают в темноте огненными пунктирами. Их так и зовут ветками.

Смотрела Ася в окно и понимала дорогу, ведь Ася была дочерью машиниста.

Неслись и неслись сверкающие составы скорых и экспрессов, мелькали белые холодильники-рефрижераторы, красные теплушки, открытые платформы, угрюмые цистерны. Катился поток людей, машин, станков, бревен, пшеницы, тракторов. Вдоль дороги бежали веселые спутники ее - гулкие столбы, тянулись провода, по их жилам била беспрерывная молния энергии, света. А под грохочущей дорогой в трубах лилась жирная нефть. А над земной - жила невидимая воздушная дорога. За облаками, ревя, пожирали пространство крылатые лайнеры, падучими звездами катились через все небо их зеленые и красные огни...

Все в движении. Жизнь - это движение, и у жизни есть дорога...

Ревут паровозы, шарахают в землю снопы искр, полыхают адовыми топками, пыхтят и дышат котлами, со свистом вываливают тяжелый пар, похожий на снеговые комья. Сила, мощь! Но нет. Людям уже мало этой силы. Хрипло гудят, паровозы, и в ревущих глотках клокочет прощальная, смертельная тоска. На дорогу выбежали бездымные, сине-красные чистюли - богатыри электровозы. Их молодые гудки приятны, как музыка. И сразу стало видно: одряхлел паровоз, напрасно угрожает адовыми топками, близок его конец. Как бы ни был могуч старик, но он старик.

Все в движении!

И эту дорогу Ася воспринимала, как символ жизни, которая понесла ее в своем потоке. Замирало сердце в кипучих водоворотах вокзалов, жадно допытывалась душа: "Кто мчится в поездах? Куда? С каких строек и на какие? Чье сердце сейчас поет, а чье плачет? Кто что думает? Какие истории проносятся вон в том курьерском поезде?"

Веселая Славка не ломала голову над всякими вопросами. О дороге она сказала ласково:

- Пыхтит, матушка, топает, работает!

А Лева Чемизов, стоя за Асиной спиной у окна, тихонько не то читал уже написанное, не то сочинял для нее тут же:

И поезда меня манили
Не только наяву - во сне.
Они ночами мне трубили,
Мерцая призрачно в окне...

И Асе показалось, что это он подслушал ее мысли и чувства и рассказал о них в стихах.

И до сих пор полны значенья,
Тревожат сердце с давних лет
Наклейки камеры храненья,
Картонный, с дырочкой, билет...

Она с радостью слушала эти томящие строки и молчала, волнуясь от того, что дыхание поэта шевелит ее волосы на затылке. Ей хотелось рассказать, как она чувствовала и понимала дорогу, но все это она не умела выразить словами.

А Лева думал: пусть эта девочка едет к своей мечте, не нужно ее тревожить. Он не мог понять, чем полон сейчас: любовью или влюбленностью? Время покажет, а предназначенное от человека не уйдет. И он тоже молчал. И дыхание его шевелило волосы Аси...

Мимо окон проплыла величавая Россия с дождями, листопадами, стогами и рябинами в ярко-красных ягодах.

Пронеслись сибирские степи с березовыми островами.

В Новосибирске проводник опять, неизвестно от кого, принес сестрам букет последних табачков. Эти цветы так пахли, и так радовали, и столько хорошего обещали впереди!

Издали показала свою тайгу Восточная Сибирь. Показала, поманила. Поезд остановился.

Чемизов вышел из вагона. Толстяк со стоном поднял голову, стиснул ладонями виски.

- Трещит? - спросила Славка с притворным сочувствием.

- Раскалывается. Пойду освежусь. Это что - Омск? - Сестры расхохотались.

- Уже Красноярск.

- Как быстро, - изумился толстяк. Руки его уже не тряслись, а плясали.

- Вы, дяденька, целую страну не заметили, - сказала Славка.

- Освежусь вот... и разгляжу все. - Толстяк уплелся.

И в Красноярске им снова принесли букет георгин. Сестры удивились тому, что он был не срезан, а надерган с корнями. С них едва стрясли землю.

И вот, как диво, подарила Дорога легендарный Байкал. На его берегах, краше всех деревьев, вспыхивали алые осинки.

За Байкалом уже кончался листопад, с пожелтевших лиственниц дождичком моросила бурая мягкая хвоя. Здесь встретило поезд ослепительное солнце, яркое небо, студеный сверкающий воздух, хрустящий иней по утрам. И горы, горы. На минутку вышли на Яблоновом хребте.

- А? Ну, как? Здорово?! - кричал торжествующий Лева. - Вот я куда вас завез! Жалеть не будете! А то чего весь век лежать на печи.

Сестрам было и страшно и весело. А Лева декламировал:

Когда здесь поезд встанет на минуту,
Проводники поспешно рвут цветы,
Чтоб в знак любви преподнести кому-то
Хотя б частицу этой красоты.

Лева сломал веточку сосны и подал Асе. Она покраснела, улыбнулась ему. Он помедлил, сломал вторую веточку и подал Славке, но подал уже как-то по-другому.

- Да, такое мы еще не бачили, - сказала Славка.

Ася прижалась к ней. Страшновато! И все же хорошо! Теперь образ великой Дороги был овеян для нее ожиданием, надеждами, стихами и влюбленностью Левы, запахом букетов из обмороженных, мелких, сломанных цветов и встречей с таким чудом, как жизнь.

Слово автора

Всегда я любил облака. Пушистые, полные солнца. Я смотрел, как их бесшумные, мягкие громады уплывали куда-то, манили. Всех молодых зовут облака. И тоскливо запевало сердце, и рвалось за ними, и чудилось: вскрикну от счастья, от любви к чему-то, от тоски о чем-то. Я смотрел на их караваны и уносился за ними.

А вчера, едва рассвело, я снова встретил розовую флотилию пушистых облаков. И смотрел на них спокойно. И ничто в душе не откликнулось на их зовы. Я смотрел на этих скитальцев спокойно. И вдруг испугался: неужели это старость?! Дрогнуло сердце. Неужели это старость?!

О нет! Если вскипели слезы - это не старость. Просто уплыли облака моей юности. Но осталась земля зрелости. Просто я люблю теперь черную, милую землю. Прощайте навеки, пушистые, розовые караваны. Спасибо вам за прежние зовы. Я откликнулся на них и пришел, куда вы звали, нашел то, о чем тосковал, чего жаждал.

Я пришел к земле. Здравствуй, земля!

Письмо Аси

"Дорогие наши мама и папа! Дорогие, дорогие!

Вот мы уже и работаем. Слышите? Работаем!

Мы писали вам о Леве Чемизове. Он сделал все, что мог. А главное - он познакомил нас с геологом Грузинцевым. Мы, должно быть, понравились геологу, и он нас понял. Короче говоря, он в мае уходит в тайгу на поиски золота и берет нас в свою партию рабочими. До мая Чемизов отправил нас самолетом далеко на север, к эвенкам. Отсюда партия и начнет поиски.

Есть на севере Каларская тайга, а в ней село Чапо. Горы здесь зовут гольцами. Вздымаются они, голые, каменные, засыпанные снегом. Это Кодарский хребет. На его белом фоне зубчатая тайга из лиственниц и сосен. Среди нее извивается река Чара. А на берегу ее стоит село Чапо. Бревенчатые избы. В них железные печки и над крышами железные трубы. Здесь нет глины, поэтому нет кирпичей. Для печки в чайной их привозили самолетом из Читы.

А нам все нравится! Все новое, непривычное. Мы, как в институте, каждый день что-нибудь да узнаем. Не тереби, папа, ус, не качай, мама, головой. Милые вы наши!

Здесь очень много молодежи. По вербовке приехали. Учителя, врачи, звероводы, служащие - все молодежь. Многие после институтов, техникумов. И дружные все.

Почему мы поехали сюда? Эх, уж если ехать, так ехать в такие места, которые редко кому приходится видеть! Тайга, север, олени, соболи, серебристые лисицы, неведомые люди, неведомые дела - даль, даль!

Вы, может быть, скажете, что наш побег - это ненужная дурость? Мы столько увидели, столько узнали, столько думали и волновались, что чувствуем себя теперь богачками. Не верите? Клянемся! А главное, мы встретили много интересных людей! И каких людей! В трудный момент они обязательно встречаются.

Мы теперь поняли, что в жизни ничегошеньки нет страшного. Иди смело и найдешь себе место. Только работай хорошо. А люди везде неплохие.

Я уже писала о Чемизове и Грузинцеве. Не забудем их!

А здесь мы встретили зверовода Анатолия Колоколова.

Летим мы в самолете и трусим. Под самолетом тайга, глухомань, дикие угрюмые хребты. Сверкают извивы Витима. И на сотни километров ни одного жилья. Ноют наши сердчишки. Как мы устроимся в этой глуши? Что будем делать? Как встретят нас? А в кармане только тридцать рублей. И все же чувствуем: хорошо все получается. Спим где придется, едим когда как, у нас нет дома, вместо него дорога. Ведь это же все так интересно! Мы же об этом мечтали! Вышли мы из самолета. Стоим растерянные, усталые, жалкие, как мокрые кошки. Глазеем на суровые гольцы, на тайгу. И жутко - куда залетели! Даже дорог сюда нет. И вдруг подходит веселый парень. "Здорово, девчата! Вы Ася и Слава?" - "Ага". - "Мне Чемизов звонил. Хотите у меня работать?" И сразу от его душевности мы расхрабрились, повеселели, почувствовали себя на родной земле.

Колоколов - москвич. После института приехал сюда. Разводит серебристо-черных лисиц. Вот у него мы пока и работаем. Ну какое, спрашивается, дело ему до нас? Чужой человек! А он устроил нам квартиру, достал кровать, стол, медвежью шкуру вместо матраца, привез дров, раздобыл нам унты и шапки, научил ухаживать за лисицами. Мы быстро освоились и зажили припеваючи. Изучаем таежный край, таежных людей, а сами душой все летим к своим маякам. Что бы ни случилось, а мы приплывем к ним! Что бы ни случилось!

Не волнуйтесь, кругом хорошие люди, и ваши Ася и Славка живут нормально, как все. Вечерами они, урча от удовольствия, жарят оленье мясо. Завидуйте!

Обнимаем вас, целуем. Как ваше здоровье? Напишите нам много-много о своей жизни. Вы снитесь нам, так мы соскучились о вас. Простите нас за то горе, которое мы причинили вам. Но поймите нас!

Как все интересно! Как интересно на земле! Как интересно!

Ваши дочери, уплывшие в кругосветное путешествие!"

Чапо

Ася вывалила из ведра в корыто мелко нарубленное горячее оленье мясо, Славка сюда же опрокинула ведро разварившейся рыбы. Потом все это залили овсяной кашей и принялись разминать и перемешивать. Над корытом клубился пар. В комнате запахло не очень-то приятно. Руки погружались в эту горячую слизь почти до локтей.

- Вот бисова кухня! - выругалась Славка. - Сама бы ела, да денег жаль! - Она подошла к умывальнику, мыла покрасневшие, шершавые руки.

Потом сестры все это месиво снова плюхнули в ведра.

Звероферма помещалась на высоком берегу среди сосен. На другом берегу раскинулось село. В сумерках стояла недвижная роща длинных и тонких дымков: курились железные трубы Чапо. Роща дымков чуть склонилась на север. В тишине морозного вечера слышалось: всюду пилят, колют дрова. Все щелкает, хрустит, под ногами трещат гулкие мостки-тротуары. Порой, шурша, громко лопается земля и ледяная корка на ней.

Ферма была огорожена забором. В этом дворе среди снега и сосен стояли на столбиках клетки, обтянутые проволочными сетками. В них вместо пола тоже были сетки. Только крыши дощатые. В клетках метались, припадали в углы, скалили зубы черные лисицы. Их пышный мех, будто схваченный инеем, был серебристым. Мелькали только белые кончики хвостов.

Из черно-седого меха горели вылупленные янтарные глаза, шевелился влажный черный носик, сахарно белели клыкастые, острые, как шилья, зубы. Вся мордочка непримиримо-яростная, дикая. При виде человека лисица фыркает, даже стонет.

Когда Ася и Славка вошли с ведрами, в проволочных сетках зашумели, захрустели, темный и тихий двор ожил, загудел. Лисицы, зная час кормления, безмолвно плясали, прыгали, кувыркались. У клеток пахло так же, как в зверинце.

Назад Дальше