Современный литератор преимущественно пользуется социальным сырьем, изредка полуфабрикатом.
Что такое "полуфабрикат"?
Мифы, исторические и современные факты и события, бытовые действия, запечатленная воля к лучшей судьбе,- все это, изложенное тысячами безымянных, но живых и красных уст, сотнями "сухих", но бесподобных по насыщенности и стилю ведомственных бумаг, будут полуфабрикатами для литератора, т. к. это все сделано ненарочно, искренно, бесплатно, нечаянно - и лучше не напишешь: это оптимум, это эквивалент в 100% с жизнью, преломленный и обогащенный девственной душой. "Полуфабрикатами" также могут быть и личные происшествия с автором, насколько это действительные, и стало быть, искренние непорочные факты. Ведь искусство получается не само по себе, не объективно, а в результате сложения (или помножения) социального, объективного явления с душой человека ("душа" есть индивидуальное нарушение общего фона действительности, неповторимый в другом и неподобный ни с чем акт, только поэтому "душа" - живая; прошу прощения за старую терминологию - я вложил в нее иное новое содержание).
"Душа" - в наличности, и часто в преизбыточном количестве и качестве. А литература наша все же не очень доброкачественна,- стало быть, нехватка в стороннем, внешнем, социальном материале, во втором слагаемом, в "полуфабрикатах". Но объективно этот материал имеется в чудовищных количествах, почему же его субъективно не хватает писателю? Потому что нет "товаропроводящей" сети, нет методов уловления и усвоения социального материала. Социальный материал может быть только уже литературным полуфабрикатом, поскольку свежие губы народа редко изрекают междометия или формулируют понятия, а дают явлениям некоторый конкретно-словесный образ, поскольку происходит чувственно-ассоциативная реакция, поскольку народ - живой человек.
Перехожу к конкретным примерам. Я сделал так (меня можно сильно поправить). Купил кожаную тетрадь (для долгой носки). Разбил ее на 7 отделов - "сюжетов" с заголовками: 1) Труд, 2) Любовь, 3) Быт, 4) Личности и характеры, 5) Разговор с самим собой, 6) Нечаянные думы и открытия и 7) Особое и остальное. Я дал самые общие заголовки - только для собственной ориентации. В эту тетрадь я неукоснительно вношу и наклеиваю все меня заинтересовавшее, все, что может послужить полуфабрикатом для литературных работ, как то: вырезки из газет, отдельные фразы оттуда же, вырезки из много- и малочитаемых книг (которыми я особенно интересуюсь: очерки по ирригации Туркестана, колонизация Мурманского края, канатное производство, история Землянского уезда, Воронежской губ. и мн. др.- я покупаю по дешевке этот "отживший" книжный брак), переношу в тетрадь редкие живые диалоги, откуда и какие попало, записываю собственные мысли, темы и очерки,- стараюсь таким ежом кататься в жизни, чтобы к моей выпяченной наблюдательности все прилипало и прикалывалось, а потом я отдираю от себя налипшее - шлак выкидываю, а полуфабрикат - в кожаную тетрадочку.
Тетрадь полнится самым разнообразным и самым живым. Конечно, нужен острый глаз и чуткий вкус, а то насуешь в тетрадь мякину и лебеду вместо насущного хлеба. Затем я листую вечером тетрадь, останавливаюсь на заинтересовавшей меня записи (иногда совпадающей с редакционно-общественной конъюнктурой; иногда это приходится "в такт" личному сердечно-умственному замыслу), беру ее за центр, за тему и работаю, идя по следующим записям и наклейкам (благо их такое множество и такое разнотравие): беру целые диалоги, описания улиц, воздуха, обстановки и прочих чудес - все по готовому, лишь слегка изменяя их, соответственно замыслу или своим способностям и связывая интервалы цементом из личного багажа. Получается сочинение, где лично моего (по числу букв) 5-10%, зато все мое душевное желание, зато весь мой "монтаж".
Монтаж, собственно, и позволяет чуять автора и составляет второе слагаемое всякого искусства интимно-душевно-индивидуальный корректив, указывающий, что тут пребывала некоторое время живая, кровно заинтересованная и горячая рука, работала личная страсть и имеется воля и цель живого человека.
Взятое из людей и народа, я возвращаю им же, обкатав и обмакнув все это в себя самого.
Ежели я имею запах - талант, а не вонь - чернильницу, меня будут есть и читать.
Надо писать отныне не словами, выдумывая и копируя живой язык, а прямо кусками самого живого языка ("украденного" в тетрадь), монтируя эти куски в произведение.
Эффект получается (должен получиться) колоссальный, потому что со мной работали тысячи людей, вложивших в записанные у меня фразы свои индивидуальные и коллективные оценки миру и внедрившие в уловленные мною факты и речь камни живой Истории.
Теперь не надо корпеть, вспоминать, случайно находить и постоянно терять и растрачиваться, надсаживаясь над сырьем, медленно шествуя через сырье, полуфабрикат к полезному продукту,- нужно суметь отречься, припасть и сосать жизнь. А потом всосанная жизнь сама перемешается с соками твоей душевности и возвратится к людям еще более сочным продуктом, чем изошла от них. Если ты только не бесплодная супесь, а густая влага и раствор солей.
Я не проповедую, а информирую. У меня есть опыт,- я его молча демонстрировал - одобряли. Я сравнивал с прошлыми методами своей работы новый метод и ужасался. Теперь я пишу, играя и радуясь, а в прошлом иногда мучился, надувался и выдувал мыльные пузыри. Теперь мысль, возбужденная и возбуждающая, обнимается с чувством и сама делается горячей до физического ощущения ее температуры в горле, а раньше она плыла, как зарево, будучи сама заоблачной стужей.
Мне могут сказать: открыл Южную Америку! Это же обязан делать всякий умный писатель, и делает, дорогой гражданин! Не знаю - нет, по-моему, не делает: не вижу, поднимите мне веки! Может быть, изредка и пренебрежительно.
Это не так просто, и это нелегко - очень нелегко.
Надо всегда держать всю свою наблюдательность мобилизованной, зоркость и вкус должны быть выпячены, как хищники, надо всегда копаться на задворках и на центральных площадях в разном дерьме. Надо уметь чуять, как опытный татарин-старьевщик или мусорщик, где можно что найти, а где прокопаешься неделю и найдешь одно оловянное кольцо с руки давно погребенной старухи.
Может быть, это не дело литератора? Не знаю. Но это очень интересно и легко. Всегда держишь душу и сознание открытыми, через них проходит свежий ветер жизни, а ты его иногда слегка, а иногда намертвую, притормаживаешь, чтобы ветер оставлял в тебе следы.
Затем ночью, когда спят дети и женщины, не слышно хохота в коридоре, ты сидишь и "слесаришь", "монтируешь", что и как тебе по душе, - тебе легко и быстро пишется, и ты сам улыбаешься разговорам, городу, природе и скрытым мыслям, записанным в тетрадь, и ты сам нечаянно ею зачитываешься. Ты пишешь самые разнообразные вещи и упорно идешь в рост.
Откуда это у тебя? - спрашивают друзья. Ты только таинственно улыбаешься, а я раз сказал: да от вас же иногда. Ведь многие литераторы гораздо лучше рассказывают, чем пишут. Я сделал однажды опыт, и привел в одном рассказе разговор друга, он прочитал, обрадовался, но ничего не вспомнил (я чуть "перемонтировал"). Он не понимает до сих пор, что работа, дающая большие создания, требует небрезгливых рук и крохоборчества.
Сознаюсь, я написал таким способом только одно произведение, называется оно "Антисексус", и тетрадь я завел очень недавно. Поэтому похвалиться особенно нечем. Подтвердить новый способ и продемонстрировать что-нибудь, кроме вышеуказанного, тоже пока не могу. Но вы же видите, что я говорю правду.
Но это все еще литкустарничество.
Производство литературных произведений надо ставить по-современному - широко, рационально, надежно, с гарантированным качеством.
План такого литературного предприятия мне рисуется в следующем виде.
В центре предприятия стоит редакция (скажем, лит. ежемесячника) - коллектив литературных монтеров, собственно писателей, творящих произведения. Во главе редакции ("сборочного цеха", образно говоря) стоит критик или бюро критиков,- бюро улучшений и изобретений методов литературной работы, также как во главе крупного машиностроительного, скажем, завода стоит сейчас конструкторское бюро.
Это бюро все время изучает процессы труда, копит и систематизирует опыт, изучает эпоху, читателя - и вносит реконструкции, улучшая качество, экономя и упрощая труд.
Это - последнее высшее звено литер. предприятия - его сборочный цех. Остальные "цеха" (отделы моей, скажем, кожаной тетради) находятся в стране, в теле жизни, это литкоры (термин не совсем подходящ - ну, ладно); причем труд их должен быть разделен и дифференцирован, чем детальнее, тем лучше.
Я бы сделал в СССР так. Имеем Всесоюзный или Всероссийский литературный журнал. В каждой национальной республике или области (потому что по этим линиям проходят сейчас водоразделы души, быта, истории и проч.), в каждом таком территориальном названии имеется сеть литкоров, причем каждый литкор, сообразно внутренней своей склонности, специализируется на каком-либо одном сюжете ("труд", или "личности и характеры", или еще что), но не лишая себя работы по сбору живого материала и по другим сюжетам, если он того хочет.
В каждой нацреспублике или области должно быть не менее 7, примерно, литкоров (см. выше разделы тетради), но по одному и тому же сюжету может быть несколько литкоров. Может быть и так, что сюжет разбивается на несколько подсюжетов и каждый подсюжет обслуживается отдельным литкором. Напр., сюжет "труд" легко разъемлется на десятки подсюжетов: платина, руда, лесопромышленность и т. д.- в одном районе малого радиуса. Литкоры - это первичные цеха, куда поступают полуфабрикаты социальной природы и где они отбираются, сортируются и некоторым образом компануются. Затем от литкоров материал поступает к национальному (или областному) литкору, наиболее опытному из литкоров, уже монтеру литературы, если литкоры - лишь квалифицированные "мастеровые".
От литкора требуется хищническая наблюдательность и зоркая способность обнаруживать и квалифицировать материал, залегающий в недрах подстилающей его жизни.
Но литкор может и не иметь отличительной способности литературн. монтера - уменья прибавить к полуфабрикату элемент индивидуальной души и так сорганизовать всю массу полуфабрикатов, чтобы получилось произведение, а не окрошка словес, фактов и девьей мечты.
Нац (обл) литкор должен иметь все качества литкора плюс тонкий и чуткий вкус и глубокое образование. Полученный от литкоров материал по отдельным сюжетам он сводит в одну тетрадь, очищая этот материал от всего неоригинального, нетипичного, а главное, неживого, явно бесценного для литературы. Однако в этом права нац (обл) литкора должны быть строго и узко ограничены, чтобы он не мог обесцвечивать и обезглавливать материал литкоров.
Такой центральный литкор должен работать "чуть-чуть", не править материал, а - или выбрасывать его целиком, или оставлять тоже целиком, не переставляя даже запятых. По настоянию литкора он должен материал оставлять. Нацлиткор должен особенно хорошо знать свой народ и родную литературу и должен давать советы и помощь литкорам (и в этом его главная работа).
Нац (или обл) литкор - это контрольный цех, браковочная лаборатория. Ничего своего в извлекаемое из жизни литкоры привносить не должны, давая, напр., диалог, вырезку или событие вживе и целиком. Для своих замечаний, дум и устремлений они могут писать в сюжетах (отделах) "Нечаянные думы" или "Особое и остальное", так и помечая в своих литературных письмах.
Нац (обл) литкор сведенный в единую тетрадь материал периодически пересылает в редакцию ("сбор. цех") "на монтаж" - на творчество произведений.
Получается предприятие:
мастеровые "у станков" (литкоры),
цеховые мастера (нац-обл-литкоры),
монтеры (литераторы, сборщики произведений),
директора - инженеры (критики).
Можно, конечно, районировать, кроме системы нац-обл-литкоров, еще и иначе, потому что районы, хотя и населенные одной нацией или сложенные экономически однородно, могут оказаться слишком разнообразными по признакам, интересующим литературу; наконец, интересы литературы могут не совпасть с линиями экономики, хозяйства и пр.
Гонорар должен делиться примерно так:
50% - писателю, "монтеру",
5% - критику, "бюро изобр. литер. методов",
5% - нац-обл-литкору,
40% - литкорам - от каждого произведения, выпущенного данным литер. предприятием. Произведение выпускается под фамилией "монтера" и с маркой литературного предприятия.
Вот, скажут, развел иерархию и бюрократию. Это не верно,- это не иерархия, а разделение труда, это не бюрократия. а живая творческая добровольная организация сборщиков меда и яда жизни и фабрика переработки этих веществ.
Обиды не должны быть: материально в успехе заинтересованы все сотрудники литер. предприятия, а морально - каждый литкор может стать литмонтером при желании, способностях и энергии.
Я пока работаю в одиночку, кустарно (сам себе и "литкор" и "нац-кор" и т. д.), поэтому едва ли добьюсь таких разительных эффектов, которые бы сразу указали на преимущество предлагаемого метода.
Главная сила здесь, конечно, в "предприятии", в разделении труда, в охвате огромного количества человеческих личностей, масс и территорий, тысячью зорких глаз, многоголовым живым умом и чутким вкусом.
Но все же я попробую и результаты продемонстрирую, если позволит это тот печатный орган, куда я обращусь.
Это "лежачий" опыт, а я бы хотел сразу поставить его на ноги крупно, серьезно и бить на достойное нашего времени гигантское (только не по числу печатных листов) сочинение.
Но для этой организации нужна охота многих подходящих людей, а не одного нижеподписавшегося.
Может быть, мы приблизимся тогда к коренной реформе литературы (содержания, стиля и качества ее) и по-простому разрешим проблему коллективизации этой "таинственной" и нежной области, ликвидируем архаизм приемов и нравов литературного труда, сравняемся по разумности организации производства хотя бы с плохим заводом с. х. машин и орудий.
Очень прошу написать по этому поводу. Но - конкретно, по существу, избегая мелких придирок и щекотки, предлагая сытную насущность, а не корешки от ржи.
А. Платонов и В. Ермилов
17 апреля 1964 года под рубрикой "Связь времен" "Литературная газета" опубликовала диалог критика В. Левина с патриархом советской критики В. Ермиловым. Отвечая на вопрос - "Были ли у вас такие работы, которые вы считаете ошибочными и хотели бы перечеркнуть?" - В. Ермилов назовет свою "давнюю статью" ("Клеветнический рассказ А. Платонова". - Н. К.) о рассказе А. Платонова "Семья Иванова" ("Возвращение"): "Я не сумел войти в своеобразие художественного мира Платонова, услышать его особенный поэтический язык, его грусть и радость за людей. Я подошел к рассказу с мерками, далекими от реальной сложности жизни и искусства". Это было признание очевидных вещей, лежащих на поверхности литературной жизни. Много тайн союза власти и литературной политики унес с собой В. Ермилов, стоявший с конца 20-х годов у истоков этого чудовищного "сотворчества" нашего века. Не рассказал критик и о своем месте в творческой судьбе Платонова 30-х годов. Писателя, которого он не только высоко ценил, но и любил... любил и предавал. В литературной жизни 20-40-х годов Ермилов неизменно занимал ключевые должности: секретарь РАПП и СП СССР, главный редактор журналов "Молодая гвардия" (1926-1928), "Красная новь" (1932-1938) и "Литературной газеты" (1946-1950). Первая встреча критика с Платоновым, очевидно, произошла в конце 20-х годов. Ермилову, члену редколлегии журнала "На литературном посту", имя писателя было хорошо знакомо по истории с "ЧЕ-ЧЕ-О", "Усомнившимся Макаром" и "Впрок". Однако в середине 30-х годов Ермилов открыто берет Платонова под свою защиту и как редактор ряда коллективных литературных изданий, и как редактор журнала "Красная новь". В 1936-37 годах журнал печатает и анонсирует Платонова. В связи с политическими процессами 1935-1938 годов в журналах появились материалы о разоблачении врагов в писательской среде, призывы к "усилению бдительности" и "самокритике". Заложниками новой кампании оказались фактически все редакторы журналов, опубликовавшие кого-нибудь из "замаскировавшихся" врагов-писателей. Меняется отношение к Платонову и в "Красной нови". В начале 1936 года главный редактор отправит Платонову письмо, исполненное любви и восхищения. В 1937 году именно "Красная новь" опубликует статью А. Гурвича, зловещую по своим выводам, статью, положившую начало новой вакханалии вокруг имени Платонова. В апреле 1938 года писатель должен был представить в издательство "Советский писатель" книгу о Николае Островском. В июне 1938 года - роман "Путешествие из Ленинграда в Москву", над которым он работает с конца 1936 года. Но в мае 1938 года арестовывают сына писателя, пятнадцатилетнего школьника... Редакция же настаивает на выполнении договора, и писатель готовит к сдаче вместо романа книгу своих литературно-критических статей "Размышления читателя". Подготовку книги Платонова к изданию с величайшим тактом и смелостью вел известный советский литературовед Л. И. Тимофеев. Однако с сентября 1939 года начинается кампания разгрома журнала "Литературный критик", где Платонов постоянно печатался в 1936-1939 годах.