5
Вспоминая свой первый день работы в пыльном цехе, насмешки работниц, сердитые окрики мастера, треск и грохот, от которых кружилась голова, Матрена Дементьевна невольно подумала: "Разве кто из нынешней молодежи поверит, что в те времена, прежде чем стать ткачихой, надо было пять лет проработать шпульницей за десять копеек в день, жить впроголодь да спать на одной постели с теткой в душной, зловонной казарме?.."
В ту пору большинство рабочих фабрики питалось артельно, по специальностям. Малооплачиваемые прядильщицы вносили в артель по два рубля в месяц, ткачи - два рубля пятьдесят копеек, красильщики - по три. Пищу готовили поочередно работницы. Они же откармливали, свиней и один раз в неделю, по воскресеньям, ели мясное. Матрена, получая десять копеек в день, конечно, не могла мечтать об артельных харчах и ограничивалась хлебом, изредка покупая дешевую колбасу, а по утрам пила сладкий чай.
Дважды в год рабочие переживали тревожные дни. Зимой фабрику закрывали на время святок, а весной, с наступлением пасхальных дней, всех работающих, за исключением мастеров, ремонтников и кочегаров, увольняли. После полуторамесячного перерыва их принимали вновь. Накануне пуска фабрики рабочие становились в очередь и один за другим поднимались в контору. Наверху, на широкой площадке у дверей, стоял хозяин, бородатый старообрядец Носов-старший, в глухом черном сюртуке, и рядом с ним толстенький управляющий. Кивок головы фабриканта означал, что рабочий принят и может пройти налево, в расчетную часть, для получения табельного жетона. Не удостоившийся хозяйского кивка поворачивал вправо и обязан был немедленно забрать свои жалкие пожитки и покинуть казарму.
Установив такой порядок, Носов преследовал троякую цель: не платить за простой фабрики во время мертвого сезона, сделать рабочих послушными, держа их под вечным страхом увольнения, и, наконец, два раза в год проводить чистку, избавляясь от нежелательных рабочих.
Каждый раз, поднимаясь в контору, Матрена дрожала от страха. Чтобы казаться старше, она надевала тетино длинное платье, повязывала голову платком и в таком виде появлялась перед грозными очами хозяина.
Только в 1911 году ее перевели на ткацкий станок - и то благодаря стараниям тетки Ольги, угостившей ткацкого мастера. Матрена быстро освоила станки и начала хорошо работать. Спустя год ей положили оклад шесть рублей пятьдесят копеек и дали место в казарме. Ценой жестокой экономии она скопила немного денег, завела обитый жестью сундук - тот самый, что стоит сейчас в углу возле дверей, - купила платье, модные в то время высокие башмачки на шнурках, шерстяной платок.
Но вскоре Матрену постигло несчастье - умерла тетка. За день до смерти старая труженица впервые за долгие годы не пошла на работу. Бледная, осунувшаяся, с потухшими глазами, лежала она на спине и тихо стонала. Ночью, когда Матрена вернулась с вечерней смены, больная подозвала ее к себе и, с трудом произнося каждое слово, сказала:
- Помираю… Одна останешься… Совсем-совсем одна, понимаешь? Смотри, блюди себя…
Матрена, припав к ней, громко заплакала. Тетка Ольга холодеющими пальцами погладила волосы племянницы и после долгого молчания снова заговорила:
- Не плачь - все помрем, кто раньше, кто позже, дорога-то одна… Еще слава богу, что в своей постели помираю, не в богадельне, как другие, не на улице. Похорони меня в маркизетовом платье. Остальные вещи себе возьми… - Она хотела еще что-то сказать, но не смогла - захрипела, стала жадно ловить ртом воздух…
Узнав о смерти Ольги Сидоркиной, обитательницы казармы заголосили, оплакивая не столько ее смерть, сколько свою горькую долю. Многих ожидала та же участь: умереть здесь, на фабричной койке, без семьи и близких, не испытав никаких радостей в жизни.
После похорон тетки Матрена нашла в ее сундуке какие-то высушенные, рассыпавшиеся при прикосновении цветы, шелковую шаль, белое, ни разу не надеванное платье и деньги - семь рублей двадцать копеек. Это было все, что накопила ткачиха Сидоркина за тридцать четыре года беспрерывной работы на фабрике. Кто знает, какие она вынашивала мечты, когда шила себе белое подвенечное платье? Быть может, в молодости тетя Оля любила кого-нибудь?..
Горе и одиночество послужили причиной тому, что нелюдимая, никогда не имевшая подруг Матрена вдруг сошлась с Варварой, тоненькой, голубоглазой девушкой, будущей матерью Алексея.
Они спали рядом и по ночам, когда в казарме наступала относительная тишина, раздвинув ситцевую занавеску и положив головы на одну подушку, шепотом делились мыслями, наивными своими мечтами, вспоминали былое или, как маленькие, рассказывали сказки, слышанные в детстве. В прошлой жизни у них не было ничего хорошего, и все же, вспоминая о ней, Матрена грустно вздыхала. В деревне осталась мать: Она изредка присылала письма в несколько слов: "Жива, здорова, того и тебе желаю, моя бесценная доченька".
Варвара была скромная, застенчивая девушка; разговаривая с чужими, она краснела, опускала глаза. И все же однажды она призналась Матрене, что ей нравится молодой кочегар Федор…
6
Федор Власов появился на Носовской фабрике весной 1912 года и благодаря общительному, веселому характеру быстро сошелся с фабричной молодежью. Старики тоже отзывались о нем с уважением: "Молодой, а, видать, башковитый! Золотые руки, работает - залюбуешься". В то время Федору было года двадцать четыре, не больше. Коренастый, литой, он весь, казалось, состоял из одних мускулов.
За новым кочегаром, так легко завоевавшим симпатии всей фабрики, водились мелкие грешки - любил он пофорсить, одевался с шиком, как одевались в то время одинокие, прилично зарабатывающие мастеровые: суконные брюки заправлял в начищенные до блеска хромовые сапоги, сатиновую косоворотку, надетую навыпуск под коротенький пиджак, подпоясывал шелковым шнурком. И никто из молодежи не умел носить так лихо, как он, картуз с блестящим козырьком, из-под которого выбивался чуб темно-каштановых волос.
В свободные вечера Федор приходил с гармошкой во двор женской казармы, садился на скамью под деревом и, закинув ремень за плечо, тихонько наигрывал душевные мелодии.
Услышав звуки гармошки, обитатели казармы медленно выползали из своих нор, окружали молодого кочегара. Молодежь подхватывала песни. Пожилые работницы, пригорюнившись, украдкой вытирали слезы: знакомая песня воскрешала в их памяти давние дни, покинутый дом, молодость, а быть может, и несчастную любовь…
Когда Федор кончал играть, исчерпав весь свой репертуар, кто-нибудь из девчат просил его сыграть плясовую. Он не заставлял себя долго упрашивать. Приосанившись, весело поглядывая на Варвару, словно прося ее одобрения, он с увлечением играл то польку, то краковяк, то разудалую русскую. Девушки, обняв друг друга, самозабвенно кружились до поздней ночи на пыльном дворе…
После таких вечеров Варвара долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами, думала… Наконец поднимала занавеску, будила Матрену и шепотом говорила:
- Ой, Мотя, если б ты знала, какой он хороший! И глаза-то у него сияют, а сам добрый, добрый…
Словно ничего не понимая, Матрена спрашивала:
- Это ты про кого?
- Да про Федора же, про кочегара…
Изредка Федор заходил в казарму, шутил, балагурил, рассказывал смешные истории. Уже тогда за его невинными шутками Матрена Дементьевна угадывала какой-то особый смысл, но никому о своих догадках не говорила. Она понимала, что кочегар не такой простачок, каким кажется. Недаром старики окрестили его "умной башкой".
- Здорово, бабоньки! Ну как вы тут живете-можете? - начинал он, присаживаясь на табуретку. - Гляжу - не жизнь у вас, а чисто рай! Тепло, уютно, с крыши не каплет. Этак век захочется жить. Небось каждый месяц по гривеннику откладываете на приданое и в сундук прячете? Правильно делаете! Без приданого нынче никто замуж не возьмет. Вот наш хозяин - слыхали, какое приданое дочери отгрохал? Он ее замуж выдает и по этому случаю построил для нее и будущего зятя отдельный особняк. Говорят, будто в том особняке заплутаешься - четырнадцать комнат да зал размером побольше нашей казармы. Во всех комнатах потолки расписаны золотом, лестницы из белого мрамора. Парчовая мебель, ковры, картины, а вокруг особняка большой сад, чтобы молодые чистым воздухом дышали, а весной песни соловьиные слушали. А кроме того, хозяин, говорят, отвалил зятьку еще деньгами полмиллиона. Думаю, думаю я - никак не пойму: откуда у людей такие деньги берутся? Наш бородач на станке каком их печатает, что ли? Сидит ночи напролет и печатает себе новенькие сотенки…
- Ну да, печатает! А фабрика-то на что? - спросила словоохотливая ткачиха Елизавета.
Федор сделал удивленное лицо.
- Вот тебе и на! Выходит, это мы с вами ему эти миллионы зарабатываем? Признаться, никогда бы я сам до этого не додумался. Ткачу - шесть целковых с полтиной в месяц, кочегару - красненькую, а ему - мешок золота? Как в сказке, ей-богу!..
- Федя, вот ты бы и женился на хозяйской дочери и жил бы себе припеваючи! Дом, сад, полмиллиона денег - все твое!
- Что ты, тетя Лизавета, да я этакую выдру и за миллион не взял бы! У меня на сердце другая. Хочу жениться на голубоглазой красавице и жить с ней душа в душу.
- Ну, и за чем дело стало? - не унималась Елизавета.
- Да вот не знаю: может, я ей не по душе?..
- Твоя красавица, видать, больно привередлива, плохо разбирается в молодцах. Вот я бы за тебя с закрытыми глазами пошла, да ты, верно, не захочешь. Стара уж, - пошутила Елизавета.
Тут в разговор вмешалась пожилая трепальщица тетя Маша:
- У тебя, Федор, ни кола ни двора - вот девушка и страшится связать свою судьбу с твоей. Одними песнями сыт не будешь.
- Что кол да двор? Это дело наживное! Была бы любовь. Есть у меня две руки - неужто одну жену не прокормлю?..
Иной раз Федор приносил с собой в казарму газету и читал про забастовки рабочих в разных городах.
- Слышь, бабоньки, - говорил он потом, - какие дела творятся на свете? Если разобраться всерьез, то выходит, что народ правильно делает. Ведь нельзя вечно терпеть - не бессловесная же мы скотина! Если рабочие дружно бросят работу по всей России, все замрет, жизнь остановится и хозяева волей-неволей пойдут на уступки. Помнят ведь, злодеи, про пятый год!..
На фабрике стали поговаривать, будто кочегар Федор в политику замешан, идет против властей. Некоторые стали его остерегаться, а женщины в казарме предупреждали Варвару:
- Смотри, Варвара, будь осторожна. Твой Федор хоть и самостоятельный парень и лицом, фигурой тоже взял, но - горячая голова! Того и гляди, накличет на себя беду, в острог попадет…
Куда там! Варвара ничего не хотела слушать! Она уже без Федора ни жить, ни дышать не могла. Каждый вечер, надев белую кофточку и накинув на плечи шелковую шаль, счастливая, сияющая, бежала к нему на свидание…
Незаметно пролетели лето и осень, начались холода. Варвара притихла, стала задумчивой. Как-то ночью, отдернув, по обыкновению, занавеску, она положила голову на подушку Матрены и сказала:
- Пусть про него что хотят говорят - мне все равно! Скажи он мне слово - я за ним на край света пойду, все муки приму… Я-то знаю, какой он хороший!
После крещения они обвенчались.
Наконец-то сбылась мечта Варвары - у нее был свой уголок. Правда, комната молодоженам досталась маленькая, сырая, обстановка убогая, но Варвара была счастлива. Как чисто, как порядливо было в ее комнатке, как старательно мастерила она коврики из лоскутков, вышивала накидки на подушки!
Матрена Дементьевна часто бывала у молодых и - что греха таить! - завидовала подружке. Однако счастье Варвары длилось недолго. Летом четырнадцатого года грянула война, перевернувшая вверх дном жизнь не только Варвары и Федора, но и множества людей.
На фабрике начали вырабатывать серое шинельное сукно, и интендантское начальство разрешило хозяину забронировать нужное ему количество квалифицированных рабочих. Все думали, что Федора не тронут, - уж кого-кого, а кочегара никак не заменить женщиной. Между тем фабрикант рассудил иначе: он поспешил одним махом и без большого шума избавиться от всех неблагонадежных. Через неделю после объявления войны Федора Власова в числе многих других мобилизовали в армию и отправили на фронт.
После отъезда мужа Варвара хотела было удержать за собой комнату, надеясь, что Федор скоро вернется. Однако это оказалось не так-то легко. Из семи рублей заработка четыре приходилось платить за комнату, а на три рубля жить было невозможно - все дорожало с каждым днем. Варваре пришлось вернуться в казарму, скрыв свою беременность, - иначе ее не пустили бы туда.
Зимой пришло извещение о гибели Федора. Варвара с горя слегла и до самых родов не вставала.
Родив мальчика, она почувствовала, что не жилица на белом свете, и умолила Матрену взять ее сына.
- Будь ему заместо матери, не отдавай в приют, пропадет он там! - шептала Варвара.
Через три дня она умерла…
Светало, а Матрена Дементьевна все не могла уснуть. Сколько горя, сколько страданий выпало на ее долю, как много пришлось пережить! Но жизнь ткачихи Матрены Сорокиной прошла не даром, ей было чем гордиться: она вырастила нареченного сына - Алексея Власова.
Глава шестая
1
План октября комбинат не выполнил.
Произнести эти пять слов легко, но трудно, очень трудно представить себе их значение для многотысячного коллектива.
Рабочие ходили хмурые, недовольные. Везде - в цехах, курилках, красных уголках, во дворе - только и слышно было: "Работали, старались, а плана опять не выполнили".
Таня, молоденькая ткачиха, как-то во время обеденного перерыва вслух высказала то, о чем многие молчали:
- Просто стыдно признаться, что работаешь на нашем прорывном комбинате! Каждому ведь не объяснишь, что люди и те снашиваются, а тут машины. Всю войну комбинат работал без ремонта, вот и дошли до ручки!..
Власов был мрачнее тучи, у него было такое чувство, словно он обокрал государство и план провалился по его вине. Он пытался утешать себя тем, что нащупал узкие места производства и теперь знает, что следует предпринять, но от этого было не легче. "Поставить правильный диагноз - это только начало, от этого больной не выздоровеет, важно вылечить его", - говорил он себе. Он считал, что главный недуг комбината - потеря коллективом веры в свои силы. Эта болезнь, как известно, затяжная, ее следует лечить только конкретными мерами. А как раз этого пока еще никто не делал.
По утрам, во время обхода цехов, Власов особенно долго останавливался около окутанных паром красильных барок и все думал: нельзя ли избавиться от проклятого тумана и хоть несколько облегчить и без того тяжелый труд красильщиков?
Однажды, наблюдая ловкую работу красильщика, выбирающего товар из барки, Власову захотелось поговорить с ним по душам.
- Ну, как работается? - спросил он, подойдя поближе.
Красильщик, не разглядев в густом тумане директора, с сердцем выпалил:
- Какая к черту работа - на ощупь! Хоть бы план выполняли, а то мучаешься впустую… И не поймешь - есть у нас на комбинате руководители и о чем они думают?
- О чем, по-вашему, они должны думать?
- О самых простых вещах: вентиляцию привести в порядок, починить полы, дать цеху новые, облегченные тележки вместо вот этих гробов. - Он толкнул рукой тяжелую тележку.
Власов пошел в кабинет мастера, позвонил диспетчеру, приказал ему разыскать главного механика и немедленно послать его в красильный цех. В ожидании механика Власов завел разговор с мастером Степановым.
- Летом еще ничего, работать можно, а вот осенью и зимой - не приведи бог, не цех, ад кромешный! - отвечал Степанов на его вопросы. - Все время дрожишь, как бы кто из рабочих ожоги не получил. Ведь воду мы греем острым паром, при таком тумане, как у нас, долго ли до греха! - Старый мастер исподлобья посмотрел на директора, погладил длинные, пожелтевшие от табачного дыма усы и добавил: - Вот нас ругают за то, что мы не красим товар в светлые тона. И правильно ругают! Во время войны народ все терпел, а теперь всем хочется принарядиться - это мы хорошо понимаем. А помочь ничем не можем. Что делать? Подумайте сами, товарищ директор: в такой грязи да при наших порядках разве получишь светло-серый или, скажем, чистый беж? О заработке рабочего тоже подумать надо…
К мастеру зашел Сергей Полетов. Увидев директора, он хотел было уйти, но разговор заинтересовал его, и Сергей остался стоять возле дверей.
- При чем тут заработок рабочих? - спросил Власов.
- А как же! Перед тем, как заправить барку под светлый товар, ее травить надо. Надо всю краску что называется начисто вылизать. На это уходит два часа. Вот красильщик и погорел. У него работа сдельная, получает с куска. Хорошо еще, если брак не получится, - иначе беда. Заодно с красильщиком погорели бы и мы с ним, - Степанов показал на Полетова. - Такой уж порядок заведен: хоть один рабочий не выполнил норму выработки - прощай прогрессивка мастеру и его помощникам.
- Положим, прогрессивки давно не было, забыли, когда получали, - вставил Сергей.
Он хотел еще что-то сказать, но в это время появился главный механик и своей большой, неуклюжей фигурой заслонил директора.
- Тихон Матвеевич, нельзя ли в красилке установить более мощный вентилятор и избавиться от пара? - спросил Власов.
- Пробовали, - угрюмо ответил главный механик.
- И что же?
- Ничего путного не получилось. Кубатура помещения огромная, разность температур большая. При таких условиях выход один - заново перепроектировать всю систему вытяжки.
- Вот утешили! На это месяцы потребуются.
Механик пожал плечами.
- Новый проект вытяжки мы закажем, - сказал Власов, - а пока прикажите закупорить основательно все щели в окнах, вдоль стен установите дополнительные калориферы. Одним словом, утеплите цех и добейтесь уменьшения разности температур. - Власов посмотрел на давно не бритое лицо механика, смерил взглядом его неуклюжую фигуру и с досадой добавил: - И вообще не мешало бы вам проявлять хоть какую-то инициативу! Все делать по указке не годится, Тихон Матвеевич…
Он направился к выходу. Разговор с механиком испортил и без того скверное настроение. Возле дверей его остановил Полетов.
- Товарищ директор, виноват, Алексей Федорович, - поправился Сергей, - после смены можно зайти к вам?
- Заходите, - почему-то сердито ответил Власов и вышел.
- Недаром говорится: "Новая метла чисто метет!" Ладно, мы не такое видывали на своем веку, - проворчал Тихон Матвеевич и тоже направился к дверям.
- Думаю, на этот раз ты ошибаешься, Тихон! Похоже, Власов дельный мужик! - сказал ему вслед мастер Степанов.
Во дворе, у самого входа в отделочный цех, Власов столкнулся с Никитиным. Инженер весело разговаривал с какой-то женщиной. Власов бросил мимолетный взгляд на женщину и зашагал дальше.
- Кто это? - спросила женщина у Никитина.
- Наш новый директор.
- Ух, какой сердитый!
- Это только кажется. Да и трудно у нас сохранить спокойствие, ответил Николай Николаевич.