Завтракали весело. И когда тронулись в путь, Ильдар, смущаясь, сказал ей, что, поскольку им предстоит быть в тундре вместе и ехать долго, пусть она не стесняется и, если ей что-либо нужно, пусть говорит, он остановит нарту, и он тоже скажет просто, чтобы она отвернулась. Он совсем покраснел, но она сказала:
- Хорошо, Хан-Гирей, хорошо, чего уж там.
И оттого, что она преодолела смущение раньше его, ему стало спокойней.
К ночи они были в стойбище Кунчи. Но на месте стойбища они нашли пустые консервные банки, остатки кострища, весь снег вокруг был перемешан оленьими и человеческими ногами. Ильдар потрогал руками пепел в кострище, размял олений катышек, прошелся по следу нарт, вернулся и сказал Светлане;
- Они откочевали вчера.
- А что теперь делать?
- Собаки устали… Будем ночевать. Догонять будем завтра. - Ильдар начал распаковывать кладь. - Они ушли на весеннюю стоянку. Туда, где будет отел. Это в двух днях пути. Но мы догоним, не грусти… Помоги поставить палатку.
Деревянных стоек не было, и леса вокруг тоже не было, и вместо стоек для палатки Ильдар использовал карабин и ружье. Ружье он возил, чтобы охотиться на куропаток, а карабин… карабин, он пригодится всегда. Вместо колышков растяжки укрепил на нарте, а с другой стороны взял камни, которыми был обложен очаг. Маленькая двухместная палатка стояла крепко.
Потом Ильдар кормил собак, а Светлане поручил костер. Она набрала веток, испортила полкоробки спичек, но костра не получилось. Ильдар дал ей огарок свечи и научил нехитрым премудростям тундрового огня.
На пол палатки Ильдар бросил оленью шкуру с нарты, потом затащил туда кукули, сказал, чтобы Светлана располагалась, и, если она хочет, он чай принесет ей в палатку.
Светлана не возражала.
А через два часа завеселилась пурга, она напала сразу, как снег с неба, но в палатке было хорошо, в кукулях тепло, и термос под руками, - значит, все нормально. И очень уютно было в палатке, спокойно было Светлане, странно было Ильдару. Он прислушивался к тому, что с ним происходит. И удивлялся.
Раньше Ильдар заботился только о себе и о родителях, когда они были живы. Но вторгается в его жизнь эта женщина. Он поймал себя на мысли, что ему не безразлично, тепло ей или холодно, сыта она или голодна, будет ли видеть сны и какие…
Потом еще двое суток гнал голодных собак Ильдар; кончилась юкола и жир, и пришлось шесть куропаток разделить на десять собак, а одну птицу они разделили со Светланой, и только на пятый день их знакомства настигли они наконец Кунчи, и рад был Кунчи дорогим гостям, и в стойбище был праздник…
Но перед праздником было вот что.
Посмотрел Ильдар на Светлану, на грустное лицо ее - и все вдруг понял.
"О аллах, - подумал Ильдар, - да ведь она целую неделю, не раздеваясь, в меховщине!"
Ильдар пошептался с Кунчи, поставили на огонь большой котел, как для варки мяса, потом сходили за льдом и снегом и наполнили снегом ведро. Светлана сидела, понурившись, у костра.
Вода согрелась.
Ильдар закрыл вход, положил камень, бросил рядом с костром старую оленью шкуру и сказал Светлане:
- Раздевайся.
Она непонимающе смотрела на него.
- Раздевайся. Здесь не холодно. Вот вода. Я тебе буду помогать.
- Нет. Нет… Она испуганно вскочила… - Нет!
- Ох! - устало вздохнул Ильдар. - Не разговоры с тобой заводить я сюда приехал. И не нужны мне твои прелести. Я устал и хочу спать. Но пока ты в тундре, ты будешь слушать меня. Не хочешь же ты, чтобы тебе помогал Кунчи. И учти, когда я буду мыться, ты мне тоже будешь помогать. Баш на баш, я на общественных началах ничего не делаю, - отчаянно врал Хан-Гирей.
…Кружки были маленькие, и поливал ей Ильдар из большой алюминиевой миски. Она сидела на корточках, оленья шкура была мокрой и теплой, и ногам ее было тепло. Огонь костра слабо мерцал в темной яранге. Потом Ильдар ей кинул большое полотенце. Она закуталась в него. Он полез в рюкзак, достал свое теплое китайское белье, протянул ей и сказал, чтобы она поторапливалась.
Светлана оделась. Он провел ее в полог, зажег там керосиновую лампу, дал ей гребень и зеркало и все, что было в ее сумочке, а сам вышел.
Пили чай и готовились ко сну.
Ильдар не хотел, чтобы Светлана спала между ним и кем-то еще, и велел ей занять место с краю. Сам лег возле. Рядом с ним лег Кунчи, рядом с Кунчи его сынишка, рядом с сынишкой совсем голый старик, отец Кунчи. Он накрылся шкурой, потому что стеснялся. Слабо горела коптилка.
В маленьком пологе, где сейчас разместилось пять человек, сразу стало тепло и душно.
- Лучше голову высунуть наружу. А вместо подушки положи малахай, - шепнул Светлане Ильдар. И показал, как это делается.
Светлана лежала рядом и долго смотрела на тлеющие угли. Потом свернулась калачиком. А Хан-Гирей курил.
Светлана долго ворочалась, ей было непривычно на новом месте. Потом она шепнула ему "спокойной ночи" и поцеловала в ухо. Разделила малахай, их первую совместную подушку, пополам, легла ему на руку, прижалась и затихла.
Желтые сухие волосы рассыпались у него на руке. Он закрыл ими лицо. Теперь волосы пахли снегом, солнцем и немножко дымком костра.
Хорошее отношение к собакам
На собак география накладывает свой отпечаток, как и на людей. Характер пса формируется окружающей средой, как и характер человека. Но человек равнодушный забывает об этом. Для него все собаки "на одно лицо", и ко всем собакам у него одинаковое отношение. У плохих людей животных надо отбирать, если животное не имеет возможности оставить хозяина.
В этих записях пойдет речь о чукотских собаках, живущих на берегу реки Большой Анюй, впадающей в Колыму. Четвероногие большеанюйского побережья отличаются от своих собратьев, живущих на "материке", точно так же, как люди тундры от людей юга.
Все чукотские собаки работают. Или в упряжке, или помогают охотнику в тайге, или сторожат избушку от зверя. Вы не встретите на Чукотке праздных бездомных собак.
Я расскажу о собаках в период короткий и для них непривычный - в период вынужденного безделья или заслуженного отдыха - как хотите. В короткий период заполярного лета. Когда чинятся нарты в ожидании первого снега. Когда зверь не подходит к зимовью и сторожить нечего. Когда уходишь за лосем и берешь в лодку только одного пса, любимчика, остальные воют, стонут от ревности, просятся тоже.
Глазик
На берегу Большого Анюя - село Пятистенное. На сопке, покрытой фиолетовыми пятнами иван-чая, три ряда домов. Дома стоят ровно, в три линеечки. В них почти никто не живет. Только в крайнем юкагир Егор с женой и детьми, да в центре ламут Филиппин с женой чукчанкой, и в самом верхнем - мы, ихтиологический отряд, на лето и осень избирающие тундру или тайгу. Да совсем недавно три русских парня сколотили рыбацкое звено, починили снасти, подписали договор с совхозом и поселились в самом нижнем доме, у воды…
Упряжка собак у Егора, упряжка у Филиппыча, упряжка набрана у ребят, хотят и на зиму остаться, думают зимовье рубить.
Нам упряжка ни к чему, мы с первым снегом свернем экспедицию и уплывем на север, а там, у океана, ждет самолет. А раз собак своих нет, то все чужие - наши, привечаем их, знакомимся, они тоже к нам привыкают.
Ночью над сопкой висит солнце. Тишина. Пахнет росой. И над рекой странные метелки все лето рыжей травы. Никто ей не знает названия, и мы в наших ученых книгах-определителях так и не нашли ей имени. Но пахнет она только ночью, при росе. Пахнет сеном. Сеном с материка. Вот-вот коровы появятся из-за сопки. Медленные, тяжелые молоком. Пахнет детством. И бабушкиными сказками.
Но в солнечной светлой полярной тишине, когда будто и вода в роке течет медленней, физически ощущаешь, как на сотни верст окрест ни жилья, ни человека. И лишь первозданность природы. А ты, и река, и трава, и спящие собаки - все едино.
Опускаешь в воду руки, перебираешь гальку на дне, моешь лицо, возвращаешься домой по узкой, тянущейся в гору тропинке, несешь в руке мокрый красивый камень халцедон.
Повторяя сбоку все изгибы тропинки, тянется в гору молодой овес. Полоска овса не шире тропинки. Откуда он здесь, за Полярным кругом?
Мы долго угадывали его странную судьбу. И я вижу караван геологических лошадей. Вот они поднимаются в гору, и вьюки их тяжелы, копыта скользят на береговой глине, и лошади чуть-чуть оседают на задние ноги. Они идут к перевалу, за сопку, а из порванного вьюка последней лошади тоненькой струйкой сыплется овес… Теперь проросший овес показывает путь, которым шли неизвестные нам ребята.
У них свой путь. И у нас…
Из фиолетовых зарослей иван-чая выскакивает фиолетовая молния. Странный зверь странной окраски. Я бегу за ним. Но фиолетовый зверь стремительно ныряет в овес, прыгает через тропинку и пропадает.
Днем рассказываю Егору:
- Я видел утром дикую собаку. Синяя-синяя, даже фиолетовая. Черно-фиолетовая.
Смеется:
- Это Глазик. Он домой приходит редко. Любит свободу.
- Глазик?
- Ну да, так его зовут. У него глаза разные. Вечером придет.
…Вечером я пью у Егора чай, и он показывает в окно. Из густой травы, озираясь, выходит длинный тощий пес. Ребра его можно сосчитать. Собаки глядят на него спокойно, потом отворачиваются, будто Глазика и нет.
Глазик стоит у крыльца, опустив голову, но подняв глаза. Из-за этого кажется, будто смотрит он исподлобья. Один глаз у него белый, второй - темно-коричневый. Егор выходит на крыльцо и молча кидает ему рыбу. Глазик хватает рыбу и стремглав кидается в кусты.
- Теперь не скоро придет, - бурчит Егор.
Увидел я его через неделю, когда жарил на улице рыбу. Глазик вышел на запах. Мне хотелось, чтобы пес не боялся меня. Я вынес на крыльцо мясо.
- Глазик!
Он смотрел на меня настороженно, весь подобравшись для прыжка. Я протянул ему руку с мясом:
- Глазик!
Но этот жест испугал его. Он прыгнул в кусты и скрылся. Оставленное для него мясо съели другие собаки.
Меня удивляла его пугливость и недоверчивость.
- Он всего боится, Егор…
- Он ничего не боится. Его звери боятся. Собаки не дерутся с ним.
- Он может не вернуться?
- Не знаю… он дикарь… любит быть один.
- Бандит-одиночка? Индивидуалист?
- Охотник…
В тайге сейчас привольно. На косах собираются зайцы, в лесу - птичий молодняк, на сопках - много евражек и полевок… все это тяжелый хлеб Глазика. Но к нам на рыбалку он не приходил. Нас всегда сопровождала свора псов. На берегу они отъедались. Рыбы вдоволь. Но Глазик не приходил на берег. Он презирал попрошаек.
Я несколько раз пытался завязать с Глазиком контакт. Но, схватив приманку, он убегал в тайгу и пропадал надолго. И вот однажды все невеликое население нашего поселка высыпало на улицу, удивленное невероятным галдежом, поднятым собаками.
Между домами метался лось. Его выгнал сюда из тайги Глазик. Глазик вертелся тут же, рычал на собак и на лося, собаки понимали его и держали лося, ожидая людей.
Сохатый прянул, Глазик взвился, собаки залились воем, и по тяжелому всплеску воды мы догадались, что лось уже в реке, под обрывом…
Здесь Анюй широк, но течение сильное. Собак быстро снесло, и только Глазик держался около лося. Он догнал его, вскарабкался ему на спину и вцепился зубами в голову. Лось мотнул головой и продолжал плыть. И тут из-за поворота выскочила рыбачья дюралька тех парней, что организовали звено и ловили рыбу. Они сразу увидели лося. Мотор взревел, Глазик спрыгнул, и его понесло течением. Лодка ехала прямо на лося. Голова его ушла под воду, потом снова показалась…
Убитый лось лежал на мелководье. Втроем ребята не могли вытащить его на берег.
Мы с Егором сели в лодку и поплыли к ним помогать.
- Вот! Пешней! - рассказывали ребята.
- Да мы видели…
- А вы проспали? Он от вас же плыл… Чего не стреляли?
- Не успели…
- А кто у него на голове плыл?
- Глазик.
- Ух ты! Это, значит, он пригнал.
На берегу толпились собаки. Глазика среди них не было.
Мы вытащили лося, разделали его, дали мяса собакам. Егор взял два куска, веревку и ушел по косе вниз, к кустам.
- Глазик! - позвал он. - Глазик!
Я сел в лодку и медленно поплыл вниз по реке, наблюдая за Егором. Из кустов вышел пес. Егор бросил ему мясо. Пес взял кусок, но не убежал, а отошел в сторону и съел его. Потом расправился со вторым куском. Егор привязал веревку за ошейник, я подгреб к берегу, и Егор втащил собаку в лодку.
Глазик лежал на корме и дрожал.
- Чего он?! - недоумевал я. - Чего он боится?
- Его старый хозяин держал на цепи. И все время бил… Глазик еще молодой, я купил зимой его. Его боятся все, даже люди. А он боится только людей.
Мы пристали к нашему берегу. Егор отвязал веревку. Глазик прыгнул и скрылся в зарослях.
Лохмач
Лохмач - черный пес в белых штанах и с белыми пятнами на спине. Хвост колечком, помесь лайки с беспородной дворнягой, ласковый, добрый пес, преданный, и глаза веселые, смешливые.
Малые дети Егора треплют Лохмача, таскают, запрягают летом в сани, ездят на нем верхом - все терпит он, забавляется, радуется вместе с детьми.
Завидев евражку, веселый Лохмач подкрадывается, высоко подпрыгивает на месте, как бы приглашая ее поиграть, но евражка знает, чем все это кончится, и предпочитает не вступать с ним в игривые отношения.
Рыбу на наших глазах Лохмач ест редко. Наверное, потому, что он всегда сыт. И когда ему кидаешь пыжьяна или хариуса, он осторожно берет рыбу, относит метра на два в сторону и начинает ее закапывать, работая носом и лапами. А закопав, он навсегда о ней забывает. Памяти у Лохмача нет вовсе.
Николай - тощий бородатый человек, хозяин Лохмача. Прошлый год они вдвоем провели на зимовье, и Лохмач хорошо брал белку и птиц и держал медведя.
Николай любит Лохмача, знает все его грехи и ругает незлобиво.
Вот и сейчас, заметив, как собака, озираясь, подошла к куче ящиков, оставленных на косе геологами, Николай орет на всю тайгу:
- Лохмач проклятый! А ну, кыш!!
И швыряет камень, стараясь не попасть. Пес убегает. Николай орет свирепо, а сам еле сдерживает смех. Он хорошо знает привычки собаки: Лохмач поднимает ногу на каждую брошенную или оставленную на берегу вещь, наказывая полевиков за небрежность.
…По утрам я сажусь в каик и переплываю Анюй. Все собаки, которые в это время на берегу, осторожно входят в воду и плывут за каяком. Они плывут вместе со мной на тот берег. И первым в воду всегда кидается Лохмач. Плывет он хорошо. Назад я его перевожу в каике. Он лежит тихо, но на плывущих следом собак смотрит несколько заносчиво. Но это до поры… Вот когда приплывем, Лохмач будет подозрительно долго крутиться возле каяка. Он знает, что собаки готовы устроить ему небольшую взбучку. А получить трепку в планы Лохмача с утра не входило, и он будет сопровождать меня до крыльца.
- Надо воспитать в Лохмаче дух коллективизма, - жалуюсь я Николаю. - Надо, чтобы он меньше выслуживался.
Николай вспоминает жизнь собаки.
- И вовсе он не выслуживается… преданный он, благодарный. В тайге с ним весело, спокойно. Вот уж верно, друг человека.
- Эй, друг! - зову пса. - Идем-ка на реку!
Мы спускаемся по тропинке к воде. Сегодня мне надо отловить побольше мальков, вчера их у берега были тучи.
Рыбья молодь вертится в тени у лодки. Час назад ребята чистили тут чиров и щук. Мальки растаскивают сгустки крови, внутренности, жир.
Набираю ведро воды, выношу на берег. Потом сачком вылавливаю рыбешек.
Лохмач тоже залез в воду.
Он смотрит на снующих возле его ног мальков и недоумевает: что за странные существа кругом, совсем не пахнут? Он втягивает носом воздух - пахнет водой, рекой. Тогда он трогает мальков лапой - они разбегаются. От удивления его голова сваливается набок. Он так и стоит, будто прислушивается к чему-то. Но вот муть оседает, мальки снова собираются, Лохмач изучает их, внимательно рассматривает, приготавливается, и… хвать!
Челюсть впустую лязгает в воде, мальки разбегаются, Лохмач выходит на берег и долго чихает.
Я не могу видеть, как Лохмач чихает. У него это получается долго, и он мучается. Прошлым летом кто-то из экспедиционных ребят, раздосадованный неудачной охотой, пальнул в пса. Дробина пробила ему нос и нёбо. Эта сквозная дырка не заросла. И с тех пор во время еды, когда крошки пищи застревают там, он чихает.
Беспечный, доверчивый Лохмач резвится на косе. Он не помнит, как бежал человеку навстречу, душа нараспашку, компанейский пес! А в душу - из двух стволов!
Вот Глазик бы этого не простил. А что Лохмач? У него совсем нет памяти.