Я в каждом письме рассказываю Валерии о Чеви. Я хочу, чтобы она его полюбила. Может быть, она полюбит тогда мои берега.
В тот год она много болела. Писала мне грустные письма о жизни и смерти. В смерти я разбираюсь, она дважды ходила рядом со мной - один раз в пути, в пургу, второй раз на охоте, когда на мою лодку напал кеглючин.
Я писал ей, что пока мы любим друг друга, никто из нас умереть не имеет права. И я ей послал сказку, которую сочинил для нее.
"Однажды Смерть пришла в гости к мудрецу и спросила его, как бы он хотел умереть. Мудрец ответил, что хотел бы умереть за книгами.
Смерть спросила у воина. Воин ответил, что хотел бы геройски погибнуть в бою.
Спросила Смерть у влюбленных:
- А вы какой хотите смерти?
Влюбленные ответили:
- Никакой".
Вот и вся сказка. И я уверен, что ушла Смерть, скрипя скелетом, и коса ее блестела тускло, а на луне, наверное, висели сосульки - так было холодно.
В моем доме всегда холодно. Чтобы в доме было тепло, надо, чтобы в нем пахло женщиной. Чтобы этот неуловимый запах был на подушке, на твоей одежде, на твоих книгах, к которым она прикасалась, но так и не успела прочитать. Чтобы все было, как тогда, в Москве, задолго до того самого "я не приеду на твои берега".
В тот первый год, когда я только что приехал, отец посылал мне очень много, и мы здорово кутили. Она упрекала меня в том, что я ничему не знаю настоящей цены и всегда за все переплачиваю. И, наверное, не знаю цены любви и дружбы, потому что даешь всегда больше, чем получаешь. И еще она говорила, что сгорю я в каком-то нервном перенакале.
Теперь, когда до нее так далеко, я знаю цену всему. И я многое понял. Я знаю, что праздники бывают раз во много лет, что настоящая любовь всегда в единственном числе, когда гордятся единственным числом и знают, что награды за это не бывает.
Не знаю, может быть, мне придется нести крест несостоявшегося всю жизнь. Не знаю. Рецепт счастья для женщины простой - она должна гордиться мужчиной. Но чтобы это было так, надо, чтобы она гордилась и его берегами.
А у меня болит сердце. И Чеви уже большой, с ним можно смело ходить на охоту, и я все реже звоню в Копенгаген, все реже слышу от пятого, что связи нет. А больше ничего не изменилось, все так же в каньоне Скалистый круглый год лежит снег. Зимой и летом одним цветом…
Вчера Эски прилетел в Магадан. И заказал телефон. И вдруг ему ответили:
- Копенгаген на проводе.
Телефонистка на хорошем русском языке поздравила его с наступившим Новым годом и спросила, кого дать в Копенгагене.
Он растерялся.
- Знаете что… соедините меня с Эльсинором. Кого в Эльсиноре? Гамлета… Принца Датского…
Эски крепко стиснул трубку, и рука его дрожала.
Этот вредный мальчик Шишкин
Шишкину шесть лет. Я приходил с работы, оглядываясь. Шел по коридору на цыпочках. Но на кухне он вырастал передо мной, руки в карманах, и смотрел, набычившись.
- Павел, ты стал поздно приходить домой.
- Не твое дело, Шишкин.
- Павел, ты стал еще позднее приходить.
- Я тебе сказал, не твое дело. И потом, тебе давно положено спать.
- Я спал, но мне стало скучно.
- Ты вымогатель, Шишкин.
- Павел, ты обещал рассказать о юге, но еще не рассказал.
- Сказку?
- Нетушки, сказки я сам знаю.
- Тогда дай мне спокойно поесть.
- Я картошку почистил… - сообщает Шишкин.
Я поперхнулся. Такие подвиги за Шишкиным не числились.
- Покажи.
Он приносит кастрюлю.
- Молодец. А теперь налей в нее воды. У нас будет что на завтрак.
Шишкина я знаю с первых дней рождения. Зовут его Витя. Мать вскоре оставила Витю на руках отца, моего друга. Мы жили в одной квартире.
Витька был наш, и, пожалуй, мы с его отцом относились к нему одинаково, и он платил нам одинаковой любовью. Может быть, оттого, что всегда рядом с собой Витька видел нас обоих. Когда он научился говорить, я задал вопрос, который от нечего делать задают всем детям:
- Как тебя зовут?
Он ответил с достоинством:
- Шишкин.
С тех пор я его иначе и не называл.
Сейчас его отец бьет китов в Беринговом море, он будет плавать полгода, а мне поручено отвезти пацана на юг, к бабушке, когда будет у меня отпуск.
Отпуск у меня начнется вот-вот, но я люблю Шишкина и боюсь за него, и не хочу везти его даже к родной бабке.
- Ты уже лег? Ну и молодец. Послушай, Шишкин, я сегодня устал и ничего рассказывать тебе не буду. Просто через неделю мы вместе поедем на юг, и ты сам все увидишь, ладно?
- А через неделю - это сколько?
- Ну давай руку. Вот здесь все пальцы, и на этой два. Вот столько дней должно пройти.
- Много… - разочарованно вздохнул он.
- Нет, Шишкин, не много. Вот столько раз тебе нужно спать.
- А сегодня считается?
- Да, считается.
- Тогда я буду спать быстро-быстро, чтоб скорее все эти пальцы проходили.
Он зарылся головой в подушку и закрыл глаза.
- Спокойной ночи, Шишкин!
Я поцеловал его и пошел к себе.
Вот уже вторую неделю мы в Хабаровске. Шишкин загорел, научился плавать, все погожие дни мы проводим на левом берегу Амура, с палаткой и костром. Шишкин пристрастился к рыбной ловле.
Все ему было внове - начиная с мороженого, которого в наших краях нет, и кончая обилием автомашин, которых до этого Шишкин никогда не видел. В нашем поселке на Чукотке была всего одна дорога и две легковых автомашины. Эти единственные машины умудрились столкнуться на единственной дороге, их увезли пароходом чинить, - и больше мы их у себя не видели.
Однажды, когда я возился с костром и мастерил печеную рыбу, Шишкин прыгал вокруг на одной ноге, вытряхивая из уха воду, и напевал что-то очень знакомое… Я прислушался. Это была наша песня, - моя и его отца. Мы сочинили и этот мотив, и эти немудреные слова. Отец Шишкина китобой, и песня, естественно, была о ките.
Один очень добрый и странный кит был знаменит на всю Антарктику. Он был знаменит своей странной любовью. Когда его китиха спросила: "Поплывешь за мной на край света?" - он поплыл. "Вот чудаки, - удивлялись другие киты, - стоит ли плыть на край света? Разве здесь плохо?" Но эти двое побывали во всех морях, их трепали разные штормы, но они никогда не разлучались. Так и плавают по свету. И когда их встречают китобои, они не расчехляют своих пушек.
- Рано тебе, Шишкин, петь такие песни…
И я подумал, что неплохо бы для парня зверя какого-нибудь добыть. Или собаку. Ребенок должен опекать живое существо, тогда он вырастет добрым. Было решено поехать в следующее воскресенье на базар.
…Воскресенья Шишкин ждал с нетерпением и утром встал рано.
Птиц в клетках Шишкин не хотел, а больше ничего интересного в живом ряду не было. И только в конце ряда в цинковой ванночке у старика корейца ползали ужи и несколько черепах. Шишкин их видел впервые, глаза его горели любопытством, он проворно схватил ужа и начал рассматривать его головку, потом сунул его в карман и вопросительно посмотрел на меня. Я купил ужа. Признаться, я боюсь их брать в руки. И я был рад, что мы с отцом Шишкина никогда ничем не пугали мальчишку. Наверное, с такой же непринужденностью малый положил бы за пазуху небольшого аллигатора.
- А черепаху ты не хочешь?
- Хочу…
Мы уходили с базара. В руке Шишкин нес черепаху, то и дело заглядывая в карман, где, свернувшись колечком, дремал уж.
- А какая польза от черепахи? - спросил мальчик.
- В общем-то, никакой… Главное, они вреда не приносят.
- Нет, - сказал Шишкин. - Мне какая польза?
"Ого! - испугался я. - Это-то у него откуда?"
- А зачем тебе польза?
- Просто так… чтобы знать…
- А просто так - наблюдай ее, учись у нее спокойствию. Когда пойдешь в первый класс, подаришь школе, отнесешь в живой уголок.
- Хорошо, - согласился Шишкин.
Мы шли молча.
- Я кормить ее буду, - вдруг твердо сказал Шишкин.
- Правильно. А как же иначе?
- А чего они едят?
- Разное… траву, стебли горькие, мясо, хлеб… колбасу можно, яблоки… молоко.
- Тогда прокормлю! - обрадовался Шишкин.
При выходе, у базарных ворот молодой человек держал на коротком поводке овчарку. Шишкин, привыкший к добродушным чукотским собакам, потянулся было погладить ее, овчарка зарычала, и я удержал его:
- Ты не дома!
Овчарка поскуливала.
- Продаешь?
- Да.
- Павел! - потянул меня Шишкин. - Павел!
Мы отошли в сторону.
- Чего тебе?
- Не покупай ее, Павел. Ты видишь, она не хочет, чтобы ее покупали.
Овчарка лежала, уткнув голову в ботинок парню и обхватив его ногу лапами.
И я представил: Шишкин смотрит расширенными от ужаса глазами, как уводят собаку и как собака плачет.
- Идем, Витя, домой!
Мы быстро пошли на стоянку такси.
В машине я успокаивал мальчика:
- Если он ее продаст, она попадет в хорошие руки.
- Почему?
- Плохой человек покупать собаку не станет.
- А если он ее посадит на цепь?
Настроение было вконец испорчено.
В Хабаровск мы с Шишкиным приехали только потому, что мне давно было пора выяснить отношения с Людмилой. Я ждал ее. Афиши извещали о скором возвращении ее труппы. Вечерами я пропадал в Доме актера и таскал с собой малыша. Персонал привык к Шишкину, старушки ого любили, не сердились, что он поздно засиживается со мной, за глаза мне сочувствовали и называли отцом-одиночкой.
Шишкин вел себя корректно. Во всяком случае, мне на него не жаловались.
Я заметил, что Шишкину нравятся стихи. Если он не совсем вникал в смысл, то музыку стиха, музыку слов он чувствовал как-то инстинктивно. И когда однажды в Доме актера объявили поэтический вечер, я взял с собой Шишкина. Он восторженно аплодировал каждому поэту, ему, наверное, нравилась новая непонятная работа, какую выполняли взрослые дяди. Он смотрел на них, как на живые книжки, и уговорил меня скупить сборники всех авторов, которые на вечере присутствовали.
За автографами Шишкин ходил сам и получил их вне очереди.
Потом объявили кино. Идти никуда не хотелось, и мы остались. Это был тяжелый военный фильм. Шишкин вышел из зала сумрачный, сосредоточенный. Он думал о чем-то. Зря мы с ним остались на этот фильм.
В баре я усадил его за журналы, принес чаю, а мы с ребятами налегли на кофе.
- Почитай мне, - подошел через полчаса Шишкин и протянул журнал. Он уже знал, что если строчки расположены столбиком, то это стихи.
Поэтический разворот журнала был представлен четырьмя авторами. Над каждым стихом или подборкой - портрет. Три солдата и один офицер.
Шишкин показывал пальцем, а мой товарищ, актер, выразительно ему читал.
- Нравятся?
- Нравятся, - ответил Шишкин.
Он о чем-то думал.
- Павел, - спросил он, показывая на портреты. - они солдаты, а он командир?
- Ну раз он офицер, значит - командир.
- А почему командир пишет стихи хуже, чем солдаты? Разве так бывает?
Мои друзья расхохотались.
- Павел, а ты солдат или офицер? - продолжал Шишкин.
- Ну, если будет война, буду офицером…
- Значит, ты тоже пишешь плохие стихи?
Смех за нашим столиком уже привлекал внимание.
- Ну не то чтоб плохие, а просто хуже некуда…
- Павел, - серьезно, думая о чем-то своем, сказал Шишкин, - если будет война, давай на нее опоздаем…
Все вдруг замолчали, и стало удивительно тихо. Каждый, наверное, думал о том, что если начнется война, то опоздавших на нее не будет.
Наконец Людмила приехала.
- Завтра ты пойдешь в театр.
Это слово для Шишкина не значило ничего, и к известию он отнесся спокойно. Я купил ему билеты на все дневные спектакли ТЮЗа, сам был только на премьере, а свободное время Людмилы было нашим с ней временем. Надоело жить прошлым, пора было что-то решать, а до моего отъезда оставалось несколько дней.
…В последнем действии пьесы она не участвовала, я зашел к ней в комнату поторопить ее. Мы должны были дождаться Шишкина и ехать втроем за город. Но она не была готова.
- Что случилось, Людмила?
Она отвернулась от зеркала и грустно взглянула на меня.
- Вот, посмотри, - встала она и сняла кофточку.
- Ну и что? - пожал я плечами. - Я всегда говорил, у тебя великолепный загар!
- Нет, ты сюда смотри! - она показала на грудь.
Прямо над лифчиком было маленькое синее пятно.
- И здесь, - она показала плечо.
- И тут, - она повернулась спиной.
На ее туалетном столике валялся седой парик Бабы Яги и ее горбатый нос.
- Ничего не понимаю, откуда синяки?!
- Они… - голос ее дрожал. - Они… ребята… стреляют в меня из рогатки!
И тут меня осенило.
- Дуреха!! - завертел я ее. - Радоваться надо! Они же не в тебя стреляют! Они в Бабу Ягу стреляют! Это же лучшая рецензия на твои спектакли!
- Ре… цензия… - всхлипывала она, - тебе рецензия… а если в лицо попадут… или в глаз…
Приглушенно донеслись аплодисменты. Это закончился спектакль.
- А ну-ка быстрей!
Я схватил парик, надел на Людмилу, приклеил ей нос, набросил на нее черную хламиду, потащил за собой.
На сцену мы вышли вместе. В зале царил галдеж, зрители не расходились.
- Дети! - обратился я к ним. - Дети, тише!
Я выждал паузу. Из-за кулис на меня растерянно глядел режиссер. Я придал своему голосу как можно более мягкие нотки.
- Дети! - проникновенно обратился я к залу. - Кто из вас стрелял в Бабу Ягу?
Зал выжидательно молчал.
- Ну хорошо. Вот вы видите Бабу Ягу?
- Видим!! - завопил зал.
- А это вовсе и не Баба Яга!
Я снял с Людмилы парик, отцепил нос и развел руками.
- Видите, перед вами тетя. Красивая тетя?
- Красивая… - сказала маленькая девочка из первого ряда.
- А вы в нее стреляете… Нехорошо!
- Это не тетя! - вдруг крикнул кто-то, и в зале снова поднялся шум. - Это Баба Яга фокусы показывает!
Тишину восстановить было невозможно. Когда я повернулся, чтобы проводить Людмилу за кулисы, что-то острое впилось мне под лопатку. Я понял, что это месть за разрушенную сказку.
Пришлось спуститься в зал.
- Ребята, - ходил я между рядами, - кто хочет посмотреть вблизи Кащея Бессмертного?
- Я!
- Я!
- И я!
- Я тоже хочу!
- Тише, ребята! Давайте договоримся. Тот, кто отдаст мне рогатку, пойдет со мной и посмотрит Кащея. А потом я рогатку верну.
- Не-ет… - засмеялись в зале.
- Не вернете! - решительно сказал беленький мальчик с крайнего кресла.
И тут я увидел Шишкина. Он шел к беленькому мальчику. Мальчик встал. Шишкин был на голову ниже. Губы его дрожали. И поза его обычная, когда он сердит - руки в карманах, согнутые плечи, взгляд исподлобья.
- Павел никогда не обманывает! - сказал Шишкин.
Он полез в карман брюк и протянул мне свою рогатку.
Я остолбенел.
Маленькая рогатка с тонкой резинкой. Из таких мы стреляли в детстве на переменах проволочными пульками.
Беленький мальчик, поколебавшись, тоже протянул мне рогатку. Еще трое подошли и отдали свое оружие.
- Ну что ж, идемте!
Маленькая девочка из первого ряда тронула меня за рукав. Она дрожала от нетерпения, любопытства и предчувствия страха:
- Я тоже хочу… - умоляюще просила она. - Я тоже хочу, но у меня нет рогатки.
- Ну, это не беда.
Я взял ее на руки, и мы пошли за кулисы.
Кащеем оказался веселый студент из театрального училища. Он смешил детей до слез и угощал конфетами. Режиссер ходил довольный, потирал руки, подмигивал мне: ко всему он относился как к продолжению спектакля. Я же чувствовал себя усталым, как после целого дня физической работы.
Людмила печально и добро глядела на злодея Шишкина.
- Ну вот, ребята, а теперь можете забирать свои рогатки, - бросил я их на стол.
Каждый осторожно взял свою. Шишкин подошел последним. Я кивнул Людмиле, чтобы она оставила нас вдвоем. Предстояло объяснение с Шишкиным.
Мы молчали довольно долго.
Потом Шишкин сказал, глядя в упор:
- Я знаю, она не всамделишная Яга, а понарошку… но зачем она Иванушку и Аленушку!.. - Он снова начал волноваться.
- Ладно, Шишкин, ладно. Успокойся! Ты же не будешь больше!
- Нет.
- А ребят ты подговорил?
- Я.
- А тетя Людмила тебе нравится?
- Когда она не Баба Яга - нравится, - улыбнулся Шишкин.
Втроем мы поехали за город, на левый берег Амура. Людмила потрошила рыбу, а мы с Шишкиным пошли собирать на длинной песчаной косе плавник и сушняк для костра.
- Павел, мы скоро поедем домой?
- Скоро.
- А тетю Люду мы возьмем?
- Не знаю.
- Я хочу, чтоб тетя Люда ехала с нами!
- Очень хочешь?
- Да.
- Тогда давай мне дрова, иди и сам скажи ей об этом!
Шишкин шел, приплясывая и напевая нашу песню, нашу с его отцом песню о ките:
Он просто жил, он просто жил.
Хвостом мутил морскую воду.
Еще китеночку любил
В ненастную погоду!
Шишкин сделал стойку на руках, перевернулся, побежал.
Он знал, что это неспроста,
Ворчало сердце глухо.
Любил от кончика хвоста
До самой мочки уха!
- Эй, Шишкин, рано тебе петь такие песни!
Людмила махала рукой, звала нас. Шишкин бежал к ней.
Из заднего кармана его джинсов выглядывала рогатка.
Примечания
1
Верхняя меховая одежда у женщин (чукот.).
2
Холодная часть яранги (чукот.).
3
Встретились мы с ней значительно позднее. Да, она помнит его. Но она не единственная его жена. Еще были. Люди из Певека приехали на собаках. Алитет очень испугался. Люди его увезли. В Певеке он покончил с собой, повесившись на ремешке, который был втянут в брюки.
4
Как мы потом узнали, в первый же день К. съел весь запас продуктов. Таеургин заметил его костер на следующий день и перевез к себе. Затем попутный вездеход с прииска "Полярный" отвоз К. в колхоз.
5
Покрытие яранги (чукот.).