Ну, если уж Виталий не встречал такой нерпы, значит, в институте ее не видел никто!
Я лихорадочно прикидываю запас лаврового листа, ибо всегда в подобных случаях срочно сооружался венок из этих специй и водружался на голову первооткрывателя. Но листа хватит только на несколько котелков супа, и придется обойтись без торжества. На всякий случай еще раз изучаю карту. Да, это зона промежуточного ареала!
Виталий улыбается.
- Будем охотиться.
Я не знаю, какая улыбка должна быть у первооткрывателя, но она была именно такой.
Гена слышит наш разговор:
- За ярангой много таких нерп. У нас хорошая охота.
Виталий выскакивает на улицу. В куче за ярангой четырнадцать нерп-красавиц.
- Охота отпадает. За работу!
Виталий делает всевозможные обмеры каждой нерпы и вырывает у каждой по зубу. Я под диктовку пишу характеристики, упаковываю зубы в изящно сделанные пакетики, достаю необходимый инструментарий. Наконец-то у нас в руках что-то существенное.
Боюсь только, что за работой Виталий забудет про ужин. Это меня настораживает. И я обещаю ему в честь открытия сварить потрясающий суп из нерпы. Виталий милостиво соглашается, уходит в ярангу, выбирает из таза мясо и бежит к морю мыть его. Я принимаюсь за специи.
У большинства читателей, я уверен, всякое упоминание о нерпе ассоциируется с курткой или шубой… А ведь красивый мех - это не основное, ради чего ведется промысел ластоногих. Практически вся нерпа идет в дело. У чукчей и эскимосов от нерпы отходов нет. Разве что кости, да и те можно отдать собакам и таким образом использовать в хозяйстве. Наверное, именно это натолкнуло промышленные лаборатории попытаться взять от нерпы все. Ее изучали детально и кропотливо. И пошли удивительные открытия. Мозги нерпы можно употреблять в пищу и использовать как сырье для получения лецитина. Кровь ластоногих употребляется в качестве сырья, из которого добывается альбумин. Почки - исходный материал для получения препарата, содержащего гормоны адреналина. Семенники заготавливают в качестве медицинских продуктов, имеющих большой спрос на восточных рынках. Из желудков приготовляют технические ферментные препараты (панкреатин). Из желчного мешка - сухую желчь. Кишечник идет как оболочка для разного вида колбас.
Добавьте к этому кормовое мясо, кожевенное сырье, мясо-костную муку, жир, технический клей, мороженое пищевое мясо, витамин А, сырье для лечебных препаратов - камполон, инсулин и желатин. Даже сухожилия и вибриссы (усы) - и те используются. Сухожилия для медицинских нитей (кому делали операцию, тот знает), а усы идут как щетина для кистой. Художники очень ценят этот материал.
Вот что такое нерпа.
Мы сидим у костра и едим нерпу из большой, почти ведерной кастрюли. В яранге - аппетитный запах нашего варева.
Старик Эвугье жмурится.
- Вкусна-а!
Тынечейвыне кивает головой и спешит налить полную миску бульону.
Гена тихо признается:
- Правда… я не ел такой нерпы… долго есть можно… вкусно…
Ну и ну! Гена, который каждый день ест нерпу… Что ж, придется делиться запасами специй.
А все дело в специях.
Для того чтобы из красно-черного мяса нерпы был такой неизвестный хозяевам яранги вкус, надо варить ее с перцем, лавровым листом, чесноком, луком, укропом, солью. Надо соблюдать очередность закладывания этих специй. Но, кроме соли, остальное в яранге не употреблялось. И Эвугье с восторгом и любопытством смотрит на пакетики, которые Гена осторожно берет у меня из рук и передает Тынечейвыне. Эвугье предлагает нам в дорогу взять много мяса, хоть целую нерпу.
Мы смеемся:
- Куда уж, Эвугье, не дотащим!
И заворачиваем в полиэтилен кусок, килограмма на два.
Старик что-то говорит Геннадию.
Геннадий переводит:
- Он говорит, чтобы вы остались на день… он положит печень в лед… и потом будет строганина… он хочет угостить строганиной.
Мы объясняем, что не можем остаться. На наших лицах искреннее сожаление: строганина из печени - наше любимое блюдо.
- Можно остаться, - говорит Виталий, - но мы потеряем сутки.
Он прав. В этих краях в течение одних суток может наступить зима. А из-за дождей мы уже теряли дни. Надо спешить.
Виталию не хочется огорчать Эвугье, и он авансом отдает должное несостоявшемуся ужину со строганиной. И чтобы окончательно сделать старику приятное, рассказывает о пристрастии в последние годы к жареной нерпичьей печени за рубежом, особенно в Америке.
Последняя фраза наталкивает старика на какую-то мысль. Он что-то быстро говорит и показывает рукой в сторону лагуны.
- Что там, Гена?
- Разрушенная избушка американского торговца. Землянка.
- Чарли?
- Не знаю… того, что дружил с Алитетом.
- Эвугье помнит Алитета?
- Помню, - отвечает Эвугье. - Его отец был шаманом. Шаман Корауге.
- А стойбище Алитета?
- Энмакай… - отвечает Эвугье и машет рукой в сторону лагуны.
Мы с Виталием удовлетворенно переглядываемся. У Семушкина тоже назван Энмакай. И мы знаем, что Энмакай рядом, на той стороне лагуны, в одном переходе. И мы идем туда, Энмакай есть на нашей карте.
- Алитет получил от Чарли вельбот… - вспоминает Эвугье, - Алитет дал ему шкуры белого медведя… пять или шесть… и два мешка песцовых шкур… да, два мешка… клыки моржа… много клыков.
- А сколько стоил винчестер у Чарли?
- … ко-о… не помню… много пыжиков и десять песцов… или лис…
- А когда же Алитет ушел в горы?
Эвугье думает. Вся его хронология в рассказах делится на два периода - "до войны" и "после войны". Старик совсем не помнит годы, он очень древен, и время слилось для него в одну картину, разрываемую войной.
- Он не уходил в горы, - переводит Гена медленную речь старика… - Это было до войны… Приехали из Певека люди и увезли Алитета…
- Арестовали?
- Да.
- Кто еще помнит Алитета?
- …осталась последняя жена его Рультынеут. Старушка. Встретите ее на побережье или в Биллингсе, когда придете. Может, помнит.
Старик о чем-то думает, потом неожиданно говорит:
- Не надо сегодня идти!
- Почему?
- Плохо, - отвечает он по-русски. - Камака будет!
"Камака" означает конец, смерть. Гена объясняет, что старик рекомендует переждать непогоду. У реки на нашем пути сильное течение, резиновую лодку может запросто вынести в океан, ветер южный, сильный, нам не справиться. Пусть переменится ветер, советует старик.
Мы благодарны Эвугье и просим продать нам немного муки. Тынечейвыне живо принимается за дело, отсыпает чашкой из мешка в большой полиэтиленовый пакет. Она готова наполнить его доверху.
- Не надо, Тынечейвыне, у нас и так тяжелый груз. Нам немного…
Мы упаковываемся и обсуждаем наш дальнейший маршрут. Потом я достаю из рюкзака аптечку и отдаю часть аптечных припасов - норсульфазол, кальцекс, анальгин, феноксиметилпенициллин и другое. Объясняю Гене, как этим хозяйством пользоваться. Дело в том, что старик Эвугье простужен и кашляет. Я дал ему принять кодтерпин, и ему полегчало. Но у нас совсем мало кодтерпина. Оставляю весь запас, Гена прячет медикаменты, и мы углубляемся в карту.
- Вот тут, - наконец говорит он. - Вот тут, в стойбище Кынманкавытгыр, вы можете найти Кереткуна. Или чуть дальше, у стойбища Энматгыр.
- Там кто-нибудь живет?
- Нет. Но там оставлены вещи. Возьмите что надо.
- Нам не нужны вещи…
- Если будут амулеты или Кереткун - можно брать…
- Можно?
- Раз брошены - значит не нужны. А люди стойбищ ушли в тундру…
- Ну и что?
Гена удивляется моей непонятливости.
- Праздник Кереткуна отмечается только на берегу. А люди ушли в тундру. Откочевали. В тундре праздника Кереткуна нет.
- А почему ты уверен, что там есть изображение Кереткуна?
- Я не уверен… может быть… Посмотрите хорошо. Только то, что упаковано и перевязано, смотреть не надо, там нужные людям вещи. Они за ними придут.
- Ладно…
Мы прощаемся и уходим. Гена немного провожает нас. По дороге говорит:
- Уже четыре года не отмечался праздник. Они, наверное, сделали Кереткуна и оставили. Раз праздника не было, то его не сожгли… оставили… там надо хорошо искать.
- Значит, нам не придется побывать на празднике?
- Не придется, - искренне огорчается Геннадий.
За эти сутки мы очень подружились с Геной Пучетегиным, и нам жаль расставаться. Но надо идти.
- Аттау!
- До свидания! - машет он рукой.
Яранга за спиной медленно превращается в маленькую точку, и вскоре туман накрывает Пять Холмов.
7. Глава везений
Повезло - реку форсировали благополучно, только изрядно вымокли. Поднялись по берегу вверх по течению почти на километр, чтобы сделать запас на снос, но все равно вышли на тот берег у самого устья. Еще бы немного - и вынесло бы нашу "Марусю" в океан.
Запись в дневнике Виталия Гольцева: "Пока сушится лодка, осматриваем остатки стойбища Энмакай - родного стойбища теперь уже не мифического Алитета. Валяются старые винтовки, карабин неизвестной марки, два американских винчестера - все ржавое и непригодное. Много примусов, остов большой байдары, ящик с инструментами, накрытый листом железа, утварь.
Наша коллекция пополнилась костяной пряжкой и костяным гарпунным наконечником. Идем по тундре, по берегу невозможно: очень сыпучий песок. Сильный туман. Видимость метров двести пятьдесят. Часто встречаются моржовые черепа. На берегу отдохнуть негде, совсем нет бревен. Наконец находим остатки какой-то древней стоянки. Разбиваем палатку.
Уже утро. На льдине видим двух гаг. Одну срезаю из карабина. Надуваем лодку и вылавливаем ее. Гага очень тяжелая - жирная. Алик с энтузиазмом ощипывает ее…"
Ощипанную и опаленную гагу завернули в пергамент, предварительно поперчив, посолив, положили в нее лавровый лист, закопали в песок, а сверху разожгли костер.
Гага получилась в собственном соку, нежная и ароматная. Птицу только так и надо готовить - нет лучше рецептов.
Из дневника Виталия Гольцева: "Гага получилась преотличная, но мы в целях поддержания нормального спортивного веса переднюю половину тщательно заворачиваем и прячем в рюкзак. Еды хватает. В двадцать ноль-ноль выходим курсом к Пильхикаю".
Пусть не смущают читателя описания наших кулинарных достижений - как знать, может быть, эти рецепты когда-нибудь пригодятся и ему. У Хемингуэя в исследовании "Как стать настоящим мужчиной" есть такие строки: "В стряпне перед юношей открываются широкие возможности стать настоящим мужчиной". И там же: "Истинный любитель природы должен уметь жить среди нее по-настоящему комфортабельно". Так что не без пользы для читателя еще раз вернемся к этой волнующей теме. А пока мы шагаем по владениям Биллингского колхоза. Это уже новая территория. И природа здесь уже другая. Льды, постоянный туман, сырой и густой, как молоко, суровые скалы и мало плавника. Очень красивые море и скалы. Идти трудно, приходится повторять каждый изгиб береговой черты. А когда идут обрывистые скалы, лезем наверх и потом уходим в тундру. Распадки и ущелья забиты снегом. Однажды наткнулись на километровую трещину. Обойти невозможно. Тогда сняли рюкзаки и, поочередно раскачивая каждый, швыряли их через трещину. Благо, ширина ее была в самом узком месте два метра. Потом бросали остальные вещи. Затем прыгали сами. Главное, при разбеге не поскользнуться…
Чаюем около курганчика из дерна, очевидно, древнее захоронение. У самой сопки маленькие холмы, сложенные из костей и черепов животных.
Виталий греется у костра. Перчатки он сжег накануне. Теперь у него пальцы торчат, как у кондуктора.
Холодно. Под утро на шляпах, рюкзаках, оружии и металлических частях весел и изморозь, и тонкий ледок. Все эти дни очень хочется съесть банку сгущенного молока или много-много сахару. При такой огромной нагрузке нам надо здорово питаться и, главное, калорийно. Виталий говорит, что у него хроническое чувство голода…
В день проходим около тридцати километров. Сегодня - только двадцать пять. Много времени потратили на форсирование перемычки лагуны Кынманкаутхер. Скоро стойбище Кынманкавытгыр.
Раннее утро. Много дичи. Пока я выпускаю из лодки воздух, Виталий замечает плывущего белого гуся, Первый раз видим здесь белого гуся. Виталий снимает его из карабина метров со ста. Есть обед и завтрак!
Много медвежьих и песцовых следов. Встречаются лисьи и заячьи. А на горизонте, за сплошными льдами, видим в бинокль два ледокола. Они идут тяжело и медленно. Шум двигателей слышен даже здесь. На льду, метрах в трехстах от берега, спят нерпы. Поднимут голову, хвост, осмотрятся по сторонам - и снова спать. Из-за разводий к ним не добраться, но в бинокль можно рассмотреть даже их окраску.
Очень спокойно и хорошо на душе. Только иногда шевельнется мысль о К.: не случилось ли чего. Но мы гоним плохие мысли. И спешим на Биллингс, потому что К. обещал по прибытии на мыс Шмидта, в колхоз Рыркайпия, дать на Биллингс срочную телеграмму.
Дни стали холодными. Подстилаем под спальный мешок лодку, так теплее. И надеваем на ночь по два свитера.
День уходит на детальное исследование покинутых стойбищ Кынманкавытгыр и Энматгыр. Повсюду кости, остатки утвари, шкуры, деревянные части нарт и байдар.
Нашли большое кольцо с костяной ручкой. Остов бубна. Сама шкура истлела. Нашли связку "охранителей" - на кожаном ремешке деревянные рогатульки-амулетики. Такие я видел на весеннем празднике Кильхвей. Нашли несколько костяных крюков, очень тяжелых, сделанных из челюсти моржа. Крючья не можем взять с собой. Мы их фотографируем и координируем находку. Когда-нибудь вернемся и возьмем, а сейчас и без того рюкзаки тяжелы.
Из тумана вынырнула лужа, и в десяти шагах мы увидели гагу и несколько гагачат. Стрелять не стали.
А через несколько шагов наткнулись на гнездо другой гаги. Я сфотографировал ее с дистанции в один метр. Она сидела, закрыв глаза. Чтобы с птицей не случился шок, мы оставили ее и быстро ушли от гнезда.
Из дневника Виталия Гольцева: "Нам везет, много хороших находок. Пока я вожусь с огнем, Алик решил исследовать тундровую зону, примыкающую к стойбищу.
Бревна мокрые, огонь разводить тяжело, но выручают "дары моря" - выброшенная на берег бочка солярки. Полыхает огромный костер. И вдруг я слышу выстрелы и крики.
Алик кричит, стреляет, размахивает шляпой и совершает какие-то ритуальные прыжки. Бегу его спасать. Он угомонился, сидит усталый на мокрой кочке. Говорить не может. Улыбка до ушей и совершенно счастливая рожа.
- Лед тронулся? - спрашиваю.
- Тр-рр-онулся… - заикаясь, отвечает он. - Вот!"
Виталий долго молчал, разглядывая находку. Деревянная кукла, промытая дождями, иссушенная ветром, потрескавшаяся, старая. Вот он, Кереткун… Богораз-Тан приводил размеры в пределах семнадцати сантиметров. И рисунок. Мы сверяем рисунок с нашей находкой - точная копия. Только наш вдвое больше. Но Богораз давал описание Кереткуна у восточных эскимосов, а тут запад, и, очевидно, этот божок готовился не к Большому празднику Благодарения, а к празднику Кереткуна, совершаемому раз в пять лет.
- Это надо отметить, - говорит Виталий.
Мы идем к костру. Выпиваем по наперстку спирта.
- Я буду готовить лепешки, - говорит Виталий.
Мука у нас есть. Бегу за пресной водой. Виталий в палатке замешивает тесто. И тут вспоминаем, что у нас нет соды. Но такой уж день везений сегодня - молниеносно рождается спасительная идея.
- Виталий, что ты делаешь, когда у тебя изжога?
- Гм…, ем соду.
- Правильно… А если нет соды?
- Годится пепел сигареты.
- Молодец! А если желудок почти одинаково реагирует на соду и на пепел, то…
- Годится! Давай попробуем!
Я достаю из костра две ложки отборного древесного пепла, и мы кидаем его в тесто. Тесто несколько меняет свою окраску, но это нас не беспокоит.
Вместо сковородки используем котелок, жарим лепешки во всю площадь дна. Они получаются граммов по двести. И чуть-чуть пышные. Пепел, конечно, не сода, но все же результат приближается к желаемому.
Еще раз выпиваем по наперстку спирта, съедаем по две целых лепешки, много сладкого чая. Ничего, можно пороскошествовать, сегодня мы это заслужили.
Остаток пути мы готовы не только идти, а даже бежать - такое у нас хорошее настроение. Я поминутно достаю из рюкзака идола и не могу насмотреться.
Вот тебе полиэтилен, - говорит Виталий, - заверни божка и спрячь в рюкзак.
Я упаковываю находку и делаю записи в дневнике.
- Знаешь что? - говорит Виталий. - Давай еще по одной лепешке, а?
- Давай!