8. Глава неожиданных встреч
Какая-то неясная стоянка. На карте она не обозначена. Всюду моржовые, нерпичьи, медвежьи, лахтачьи черепа. Людей здесь не было очень давно. Об этом можно легко догадаться хотя бы потому, что берег весь завален нужными в хозяйстве предметами иностранного происхождения, выброшенными волной. Море щедро. Находим две полуторалитровые американские фляги из хлорвинила, совсем ничего не весят. Японская полиэтиленовая банка на литр. Полиэтиленовые коробки, пеналы и бутылки. Все это нам очень нужно. Мы меняем тару, в которой был порох. Меняем тару, в которой был рис. Меняем упаковку шоколада. Мы выбросили упаковочное стекло и металл. Сразу груз полегчал минимум на килограмм-полтора.
Интересная особенность: моряки выбрасывают всю эту синтетическую посуду с аккуратно завинченными пробками и крышками. Хороший обычай. Тем, кто на берегу, эти находки полезны.
В четыре часа утра (по нашим часам) из тумана возникают две яранги, а невдалеке у холмика зеленая палатка и рядом… теодолит!
Ура! Мы спешим к теодолиту. Тут же у палатки рюкзаки, сапоги, мыльница с мылом. Все ясно - свои ребята, бродяги. Кричу:
- Ребята, подъем!
Из палатки появляется одна бородатая физиономия, затем вторая. Потом еще две. Как только они поместились в крохотной двухместной палатке?
Ребята не вылезают из спальных мешков.
- Давно вы в такой позиции?
- Два дня. Будем лежать и третий.
Оказывается, у них давно кончились продукты. Два дня назад прилетал вертолет, но из-за тумана не мог их обнаружить, покружил-покружил, сбросил где-то за сопкой продукты и улетел, а ребята остались ни с чем. Хорошо еще, что рация работает.
Эта четверка - научный отряд из Ленинграда. Руководит отрядом Олег Иванов. С Олегом - Виталий Сидоров, Юрий Ульянов, Игорь Осипов.
Ребята все лето на побережье. Держатся бодро. Работу уже закончили. Страшно заросли и соскучились по Ленинграду. Мы на правах "свежих" людей вспоминаем новости.
Потом рассказываем о своем пути.
- Как? Пешком со Шмидта? И без рации? Вы что, идете на рекорд или на подвиг?
- Да нет…
- Вас кто-нибудь страхует? За вами следят?
- Никто. Если б мы начали все пробивать официальным путем, на одну переписку ушло бы больше времени, чем на поход…
- Тоже верно… Давайте вашу карту, - говорит Олег.
Конечно, с их точки зрения, наша карта не выдерживает критики. Ходить по ней нельзя. Можно только довольно сносно определяться.
Олег достает свою карту-"простыню" и растолковывает нам, как лучше идти. Юрий, Игорь и Виталий помогают ему, объясняя, где и с чем мы можем встретиться.
- Спасибо, ребята!
- Вот что учтите, - говорит Олег. - Вчера получили прогноз. Вам надо спешить. До Биллингса осталось три дня, поддайте ходу. Ожидаем мороз и большой снегопад. Вам снег совсем ни к чему.
- Это уж точно. Третий день все вещи покрываются льдом.
- Если днями придет вертолет, то мы пройдем сверху вашим путем. Мало ли что, на всякий случай, - обещает Олег.
- Ладно. А в яранге живет кто-нибудь?
- Один охотник. Но его сейчас нет.
- Так у него же нерпа должна быть! Почему вы нерпу не едите?
- Едим, - говорят ребята. - Но никак не можем привыкнуть. Не идет она…
- Эх вы, пижоны, - смеется Виталий.
Я достаю остатки наших запасов - две головки чеснока.
- Это для нерпы. С чесноком пойдет отлично, попробуйте.
- У нас еще есть НЗ, - говорит Гольцев.
Но ребята отмахиваются:
- НЗ мы не возьмем. Нет-нет! Вам самим пригодится. А у нас рация, не сегодня, так завтра будет вертолет.
- Тогда держите пачку "Севера"!
- О! Это дело! У нас почти нет курева! Спасибо! Да, а который час? - спрашивает Олег.
- Пять утра… - отвечает Гольцев.
- А у нас четверть третьего!
Мы хохочем.
Прощаемся.
- Будете в Питере, запомните - Фонтанка, тридцать три дробь тридцать пять. Обязательно. Удачи вам! Удачи!
Вот и все.
Всего час встречи - и я уверен, будь мы потом в Ленинграде, вспоминали бы ее не один час. Всего час - и люди подружились, и тепло на сердце, хорошо на душе от того, что рядом неунывающие ленинградцы, готовые прийти на помощь.
Такие вот встречи в безлюдной тундре дают колоссальный запас бодрости. И от таких вот маленьких деталей рождается своеобразный вкус северной жизни.
И когда ты потом уезжаешь на "материк", колесишь по городам и пляжам, ты многое забываешь… ты подавлен избытком новой информации. Но вот однажды тебя начинает преследовать запах палатки, и дым костра, и лай собак, или шум моря и ветра, начинает сниться тундра, друзья, оставленные на Севере. Просыпаешься мрачный, с непонятным настроением. Тебя не радует вино и новые знакомства. И родственники надоели. И пальмы на берегу теплого моря кажутся совершенно дурацкими. Ты становишься раздражительным. Любимая плачет, а мама зачем-то сует тебе под мышку термометр. Все ясно - тебя по рукам и ногам скрутила тоска по Северу.
И однажды ты приходишь домой с улыбкой. Никто не догадывается, в чем дело. Только девушка в кассе аэропорта знает, что у тебя в кармане билет до Анадыря.
Хорошо об этом у Аркадия Фидлера в "Канаде, пахнущей смолой": "Кто один раз по-настоящему узнал вкус жизни на Севере, жизни, полной всяческих страданий и лишений, но вместе с тем полной неограниченной свободы и мужества, тот уже пропал: он никогда не покинет Север, останется верным ему до конца. Если же он почему-либо и расстанется с Севером, то будет тосковать и вернется, непременно вернется. Это тоска по Северу - какая-то болезнь, тихое помешательство".
Мы идем на северо-запад.
Сегодня мы должны пройти больше, чем обычно.
9. Глава сенсаций
Облезлый песец выскочил из-за кочки, подбежал к палатке и с любопытством уставился на нас. Наверное, он все же знал, что до открытия охотничьего сезона еще далеко и никто сейчас не причинит ему ничего дурного.
Мы сфотографировали наглеца. Он попозировал столько, сколько нам было необходимо, покрутился возле палатки, тявкнул и не спеша удалился.
В тумане идти трудно. Ты не видишь конца пути, нужных тебе ориентиров, и коса кажется бесконечной. И еще утомляет однообразие шагов, однообразие ритма бесконечной песчаной косы, и мы решаем уйти в тундру, как только минуем памятник.
Памятник - это две железные бочки, поставленные друг на друга, а сверху шпиль со звездой. Когда-то тут зимовали во льдах два парохода, и девять моряков погибли. Мы салютуем из всех стволов и идем в тундру.
Из дневника Виталия Гольцева: "Тундра не сырая, но здорово выматывают мелкие ручьи со снегом. Снег рыхлый, мы проваливаемся. Пытаясь встать, опираюсь на руку, рука тоже проваливается, и я распластан, рюкзак переворачивается через голову. Некоторое время задумчиво лежу. Потом выбираюсь с помощью ружья".
Памятник давно растаял в тумане.
Здесь редко бывают люди. Разве что зимой охотник на нарте промчится по берегу или проплывет байдара. Чукчи выйдут на берег, разожгут костер, почаюют, вспомнят дела очень давних дней. И пойдут дальше, у каждого свое дело. А у подножья памятника появятся несколько новых камней, свежие кирпичики дерна, стреляные гильзы - это в обычае тундры салютовать оставшимся тут навсегда. Другие путники будут разжигать огонь на старых кострищах, сжигать оставленный плавник и думать о людях, чей путь закончился тут, у памятника, и о тех, кто ушел дальше, и о своем пути, который тоже кончится, хотя и не знаешь где.
Избушка появляется совсем неожиданно. Это стойбище. Уваргин. Единственная избушка - все стойбище. Отсюда будет наш последний бросок на Биллингс.
Вокруг избушки огромные лохматые псы. Они приоткрывают глаза. И только один (наверное, дежурный) для порядка пару раз подал голос.
Встречают нас старики Лелекай и Питычи. Хозяин избушки - Питычи. У него пять дочерей. Старшая - в Марково, остальные - здесь. По-русски старики не говорят. Но Виталий отважно ведет диалог на смеси чукотского, эскимосского, английского, еле-еле русского, звучит несколько японских слов, все жестикулируют. От этого своеобразного эсперанто все вспотели. Я бросаю беседующих и захожу в избушку.
Избушка по типу охотничьих. Сначала - сени, где хранят утварь, пережидают пургу собаки, лежит добыча. Несколько ступеней ведут вверх, к двери. Открыв ее и согнувшись, вы проникаете в помещение с низким потолком и печью.
Тут много народу. Хозяйка хлопочет у печи. Остальные спят.
В избушке появляется девушка и тут же, взяв нож, скрывается.
- Как ее зовут?
- Людакай, - отвечает хозяйка дома и, улыбаясь, поясняет: - Людмила.
Я беру фотоаппарат и выскакиваю на улицу. Мне очень хочется сделать фото красивейшей девушки Биллингского побережья.
Представьте себе стройное черноглазое создание с очень тонким лицом, распущенными длинными волосами, пятнадцать лет, румянец смущения, красивый меховой керкер, голые руки и нож.
Вот она разделывает нерпу… Сколько изящества в этой неотделимости от природы, от земли и океана, в этом непередаваемом естестве!
А на улице тяжелый туман, а у меня пленка небольшой чувствительности, и фото выйдет хуже некуда… Я огорчен.
Инталий и Питычи сияют. Они все же договорились на местном эсперанто, и Питычи приглашает Виталия в дом. Едва Виталий протиснулся в тесную комнатку, как начались ахи, охи, объятия. Человек, спавший на полу, оказался его давнишним приятелем, руководителем районной сельхозгруппы. Он идет в тундру искать стада, поскольку точного расположения их не знает и данные о ходе летовки не поступали.
Николай Григорьевич (так его зовут) угощает нас лососем, маслом, сахаром (!), хлебом (!). Хозяйка подает нерпу в двух видах и чай. Мы выкладываем содержимое НЗ - весь наш шоколад.
Николай собирается в путь. Мы даем ему мясные кубики.
Он оставляет нам сахар и полбуханки хлеба.
Эти обмены продуктами всегда трогательны. В тундре заботятся друг о друге. Мы предлагаем ему компас, но он говорит, что знает дорогу и в радиусе тридцати - сорока километров не заблудится, речки знакомые, а там посмотрит. Идет без палатки и спального мешка. Рискованно.
Мы провожаем Николая, а сами идем заканчивать трапезу. Нам надо выспаться, а потом идти на запад. Последний переход. Питычи советует обойти лагуну у стойбища, а не плыть через протоку. Переводит Люда, говорит тихо, и только суть. Улавливаем знакомое "камака".
- Последняя переправа, постараемся… Эвугье тоже говорил "камака"…
- Эвугье? - спрашивает Питычи.
- Ну да, тот, что живет через реку от Энмакая, стойбища Алитета… Питычи знает Алитета?
- Алитет… мой отец!
- ?!
* * *
Все остальное - материал для отдельного повествования; Питычи - последний сын Алитета. Когда мы пришли в Биллингс, радио передало интересное сообщение. Лучший охотник побережья Питычи награжден медалью "За трудовую доблесть".
Избушку Питычи мы покинули только на следующий день. Поскольку нам идти до поселка тридцать пять - сорок километров, оставили старику все свои охотничьи припасы - патроны, порох, дробь. Он был очень рад, да и мы тоже: ведь рюкзаки-то облегчились. Старик проводил нас до самой лагуны. Мы обещали когда-нибудь еще раз побывать у него в гостях с хорошей фотопленкой, и в такое время, когда не будет этого чертовского тумана. А все остальное будет, как и сейчас, - гостеприимный Питычи и красавица Людмила.
10. Глава итогов
Мы шли всю ночь и в Биллингс пришли днем. Светило солнце. Такого солнца мы не видели ни разу за все дни похода. Говорили, что это мы принесли его на мушке карабина. Большое солнце. Жарко было даже на берегу покрытого льдом океана.
Поселок напоминает небольшой латиноамериканский городок во время традиционного путча. Со всех домов неслись выстрелы. Жители сидели на крыльцах своих домов и стреляли. Стреляли они в уток. Это здешняя манера охотиться. Зачем идти куда-то, когда уток больше, чем комаров, они стаями летят над домами, бесконечный днем и ночью перелет. Направь ствол в небо - попадешь в птицу. Осенний сезон - содрогнись сердце материковского охотника, сидящего в закрадке, мерзнущего в болотной тумане, изобретавшего манки, гудки и резиновые птичьи манекены; охотника, щедрого на добрые веселые рассказы о постоянной удаче, ведь только на Чукотке можно встретить охотника, говорящего правду, а это, согласитесь, забвение всех охотничьих традиций!
Мы зашли в поселковый магазин, взяли десять банок сгущенного молока, пять громадных буханок свежего белого хлеба. Продавщица ничему не удивилась, рассказала, где гостиница и столовая.
Чистые постели гостиницы убивали последние остатки воли. Но ночь мы разожгли, а на крыльцо какой-то аноним бросил нам пять уток, помахал рукой и ушел стрелять на берег.
Мы подсчитали дни нашего пути. Пришли на день раньше, чем планировали. Мы успели - проснулись на следующее утро от белизны, режущей глаза. Снег. Всю ночь, пока мы спали, шел снег. Большими мокрыми хлопьями. Опоздай на сутки - месили бы мы его сейчас своими сапогами.
Что с К.? Ведь договаривались же, что он даст на Биллингс телеграмму!
Нам вручили много телеграмм на почте, но от К. ничего не было.
Оставалась одна надежда на Петра Вакуленко, заместителя председателя колхоза, моего давнишнего приятеля.
"Радиограмма Рыркайпий колхоз Вакуленко. На левом берегу Куэквуня третий член нашей экспедиции решил остаться у Таеургина тчк известий нет тчк шли вездеход розыски зпт результат телеграфируй".
Мы ждали ответа еще день.
Утром к нам постучался радист полярной станции. На бланке было несколько слов: "Поздравляю благополучным прибытием - третий лишний".
Прилетает вертолет. Он вывозит из тундры геологов и топографов. Мы решаем отдохнуть, а потом идти, может, снег растает. Нам ведь надо завершить программу, дойти до Певека. Правда, остался только спортивный интерес, ведь все основное мы сделали.
Но снег идет каждый день, и последний вертолет нас вывозит в Апапельхино.
В Певеке солнце. Совсем другой климат. И мы не теряли в воздухе времени, изучали западную береговую черту. Мы решили все же закрыть участок этого побережья, то есть пройти его уже с запада на восток, пока снова, но уже с запада, не дойдем до Биллингса.
В Певеке попали в плен к друзьям. Они были категоричны:
- В тундре у вас свои законы, а здесь наши! Некуда вам спешить!
- Нам надо идти… здесь совсем погожие деньки, а там снег.
- Скоро и у нас будет снег. Уже, кстати, был.
- Может, мы успеем.
- Но вы уже прошли, считай, четыреста километров!
Мы легкомысленно согласились, забыв, что такое певекское гостеприимство. Баня, медицинское обследование, вино и фрукты, продукты новой навигации, кино и гастроли театральной группы, семейные обеды и ужины ("вы должны поправиться!")., смена экипировки, интервью и фото в газете…
Мы взмолились;
- Отпустите, ребята! Теряем спортивную форму!
В Чаунской губе чистая вода. Льды на севере и у мыса Эрри. В стойбище (оно недалеко от мыса) переполох. Показались моржи. Моржи - это еда, обувь, корм для собак, ремни, строительный материал для байдар - всего не перечислишь. Моржи в конце концов - колхозный план. Отстрел их строго лимитируется в соответствии с законом, и чукчи его соблюдают. Но в сезоне еще не было моржей, это первая добыча. Спешно готовятся байдары, вельботы, лодки-дюральки. Охотники собираются в море.
Чукча Аттувге не спешит. Он ушел в конец косы. Он не хочет выходить в море. Он стоит на берегу и кричит, подражая хрюканью моржа. Невдалеке от него мы с Виталием. Виталий тоже хрипит, соблюдая паузы. Аттувге и Виталий зовут моржей на берег.
И вот один выплывает, второй, третий… Они выползают на берег, смотрят подслеповато, щурятся от солнца. Старик-охотник убивает нескольких.
Мы уходим сообщить женщинам о большой добыче. Сейчас они придут и начнут разделку. Возвращаемся вместе с ними. Старик держится достойно, хотя и не может скрыть радости. Виталий изучает туши, делает записи.
Один за другим отплывают вельботы и байдары в море, к кромке льдов, откуда пришли моржи.
Не везет только Васе Кевкею, моему старому другу. Он молодой, умелый охотник, да вот беда - нога в гипсе, сломал недавно. Так и ходит с палочкой.
- Отвезу вас на мыс, - говорит он, втайне надеясь поохотиться, если мы ему поможем с лодкой.
- Давай!
Мы садимся в дюральку.
Всякий уважающий себя мотор, прежде чем завестись, должен покуражиться. Так и случилось с нашей "Москвой". Пока Вася искал причину неполадки, нас вынесло далеко в бухту. Идем мы на веслах. Наконец мотор чихнул, и мы устремились к мысу.
Иногда из воды показывается круглый шар - голова лахтака. Тогда мы тормозим и стреляем. Каждый по очереди. И всякий раз мотор заводится с трудом.
Мимо Чаечьего мыса решено идти на веслах, чтобы шумом не потревожить птиц. Иначе они окропят вас сверху таким дождем, что впору будет двигаться в баню.
Мы уже второй час в море.
Вася Кевкей давно распрощался с мыслью о крупной добыче. Он махнул рукой на мотор, карабин лежит у него на коленях, мы потихоньку гребем, а Вася потешает Виталия рассказом о том, как в прошлую зиму мы вместе с ним гонялись по торосам за белым медведем. Я хотел его сфотографировать, а вместо уникального репортажа привез разбитый объектив. Но зато из капканов тогда вытащили семь песцов!
Вдруг Вася замолкает и пристально вглядывается в дымку. Дымка дрожит, переливается, в ней отражаются льды. Кажется, что льды рядом - это полярный мираж.
Мы слышим тяжелый всплеск.
- Морж! - выдыхает Вася.
Разворачиваемся кормой, чтобы Васе было удобней стрелять.
Снова тяжелый всплеск, показывается голова моржа, он плывет прямо к нам.
Лицо Васи бледнеет.
- Кеглючин! - кричит он.
Кеглючин - это морж-разбойник. Когда в детстве у моржонка погибают родители, он остается предоставленным сам себе. В борьбе за существование из такого беспризорника - вырастает лютый зверь. Он нападает на нерпу, на своих товарищей моржей, более слабых, на людей, на лодки и вельботы. И с ним лучше не встречаться.
- К берегу! - кричит Вася.
Мы отчаянно гребем. Если кеглючин поддаст нашу дюральку, всем придется туго, а Вася не умеет плавать, да и нога в гипсе.
Карабин у Васи наготове, но он не стреляет, он будет стрелять наверняка, в упор.
На гладкой воде по пузырькам мы видим путь моржа. Он не увеличивает скорости, плывет ритмично, прямо к лодке, и расстояние все сокращается.
- Быстрее!
Быстрее мы уже не можем.
Наконец лодка шуршит о гальку. Я помогаю Васе выбраться, а Виталий втаскивает лодку на берег.
Морж показывается в десяти метрах. Вася стреляет… Кеглючин фыркает и ныряет. Пузырьки воздуха показывают его путь. На воде пятна крови, он ранен.
- Это все свечи! - ругает Вася мотор. - Проклятые свечи!