Что Дуся работящая, мы заметили уже давно: руки у нее широкие и сильные, как у мужчины, с загрубевшей от постоянного труда кожей. Она, как и Геннадий, с ранних лет познала почем фунт лиха. Но если Геннадия это сделало сильным и волевым, то ее - послушной, покладистой и безвольной. Целыми днями она сидит дома, пока муж на службе (знакомств водить он ей не разрешает, боясь дурного влияния некоторых легкомысленных особ), а вечером он посылает ее вместо прогулки по магазинам, а сам садится за учебники и газеты. И Дуся не только не возмущается своим заточением, она даже оправдывает Геннадия, хотя по тону ее и вот по этой сумке, нагруженной покупками, сделанными не из-за необходимости, а только из-за того, чтобы что-то делать, растянуть время пребывания на воле, видно, что счастье ее призрачное.
О чем могут говорить эти разные люди, думал я, какая общая тема может их интересовать? Геннадий - серьезный и рассудительный, с крестьянской хваткой и практичностью, Дуся - бесхитростная говорунья, доверчивая и наивная, как ребенок. Геннадий любит одиночество, Дуся же - наоборот, не может без людей. А Геннадий не хочет с этим считаться.
Мои размышления прервал Дусин вопрос:
- Ваши начальники не собираются еще раз свозить нас в театр?
- А зачем ждать начальников? - остановился у подъезда Юрка. - Сами собрались да поехали.
- Гену разве вытащишь!..
- А вы без него. Вот со мной, например. А он пусть занимается, ему полезно. Согласны?
- Правда? - вполне серьезно спросила Дуся. - А когда?
- Давайте в субботу.
- Только надо с Геной поговорить.
- Это я беру на себя, - уверенно сказал Юрка и, не спрашивая разрешения, открыл дверь Дусиной квартиры.
Геннадий сидел над конспектом, обложившись журналами и газетами. На секунду поднял на нас глаза.
- А, это вы! - И снова принялся писать.
- О знанье, знанье! Тяжкая обуза, когда во вред ты знающим дано! - процитировал Юрка и поставил перед Геннадием, прямо на конспект, Дусину сумку. - Заруби себе на носу: над Дусей я беру шефство и не позволю больше ее эксплуатировать и держать, как турецкому султану, взаперти. В субботу мы едем с нею в театр, а ты будешь конспект дописывать.
- Ладно, ладно, - согласился Геннадий. - Тебе тоже за книгу треба систы, а не в шефы набиваться. Ось побачу твою учителку и скажу, шоб вона над тобой шефство взяла. А то, мабуть, забув, в каком роци и революция звершилась…
Геннадий говорил хотя и спокойно, но видно было, что он недоволен. А Юрка того и хотел. Теперь он будет донимать его еще пуще. Чтобы положить конец их препирательству, я напомнил об ужине.
На улице было уже темно, и мы гуськом молча шли друг за другом по протоптанной в снегу тропинке. Впереди Юрка, за ним Геннадий и я замыкающим. Я думал о Дусе с Геннадием. Симпатичные, скромные, хозяйственные… В комнате у них чистота и порядок, спокойствие и благополучие. И все же что-то в их благополучии мне не нравилось. Не такого семейного счастья я бы хотел…
Глава вторая
"МЕЧ" И "ЩИТ"
- Семнадцатому и двадцать первому - воздух! - раздалась команда в репродукторе.
Дятлов и я бросились к самолетам. Пока мы надевали парашюты, пристегивали кислородные маски, техники подготовили двигатели к запуску. Дятлов начал выруливать на исполнительный старт. Я пристроился ему в правый пеленг. От ураганного рева двигателей содрогнулся воздух, и наши истребители, как две пущенные стрелы, понеслись в небо. Из виду быстро исчезли серая бетонированная полоса, синие купола сопок… Под нами море бескрайнее бледно-голубое поле, сливающееся с горизонтом. Глазу не за что зацепиться, а нам надо ориентироваться, чтобы постоянно знать свое местонахождение. Но не зря Синицын гонял нас по штурманской подготовке на каждом занятии.
Я слежу за радиокомпасом, настроенным на нашу приводную радиостанцию, за скоростью и временем, мысленно произвожу расчеты.
- Двадцать вправо! - Голос в наушниках спокойный, деловитый. Это капитан Пилипенко, начальник командного пункта. Я узнаю его по голосу.
Мы доворачиваем на заданный курс. Навстречу нам бегут белые коготки перистые облака. Высота истребителей быстро нарастает, и облака остаются под нами.
- Разворот на девяносто! - командует Пилипенко.
Наши истребители словно спаренные. Я до метра выдерживаю интервал и дистанцию. Дятлов, как и Синицын, любит чистоту полета. Он хороший парень. Не кичится своим старшинством, справедлив и рассудителен. И не злопамятен, как мне говорили.
Несколько вечеров мы вместе занимались в гимнастическом зале. Дятлов отлично работает на брусьях и кольцах. Мы подружились…
- "Противник" впереди, дальность…
- Вижу, - ответил Дятлов.
Я тоже увидел серебристую точку. Мы увеличили скорость. Расстояние с каждой секундой сокращается. Теперь уже можно определить тип самолета. Это бомбардировщик.
"Противник" обнаружил погоню и перешел на снижение. Внизу облака. Если мы не успеем его атаковать или атакуем неудачно, он нырнет в них. А я еще не получил разрешения на полеты в облаках.
- Берем в клещи! - скомандовал Дятлов. - Отходи вправо.
Мы разомкнулись и с двух сторон устремились в атаку. Дятлов шел первым. Едва он приблизился на дистанцию открытия огня, как бомбардировщик круто отвернул влево. Я был наготове. "Противник" сам подставил себя под фотопулемет. Мне только того и надо. Как только он вошел в прицельное кольцо, я нажал на гашетку. Потом атаковал его Дятлов.
Мы снова сомкнулись и только стали разворачиваться на обратный курс, как Пилипенко дал новую вводную. Где-то недалеко появились новые самолеты "противника". Снова напряглись нервы, обострилось зрение. Вскоре впереди показались две белые ленточки, тянущиеся за самолетами и тут же тающие. Это идут истребители-бомбардировщики.
Сближение проходило значительно медленнее, чем с бомбардировщиком, и я подумал, что наша внезапная атака вряд ли удастся, а истребители-бомбардировщики - не слабый противник.
Однако они по-прежнему шли ровно и беспечно, не меняя ни высоты, ни скорости, ни курса. Мы уже приготовились к атаке, когда преследуемая пара внезапно, будто наскочив на что-то острое, раскололась: ведущий нырнул вниз, влево, а ведомый устремился вверх, вправо. Такой маневр истребителей-бомбардировщиков был настолько дерзок и необычен, что мы на мгновение оказались обескураженными и продолжали лететь по прямой, не зная, как поступить. Атаковать обоих сразу по сложившимся со дня рождения авиации летным законам мы не имели права: ведущий и ведомый - это неразрывная пара, "меч" и "щит". Но если мы атакуем только одного, второй тем временем успеет оторваться от нас, высокая скорость позволит ему достигнуть объекта и нанести удар. На это, по-видимому, и рассчитывали летчики истребителей-бомбардировщиков.
"Воздушный бой требует быстроты, смекалки, инициативы, поисков новых тактических приемов, особенно теперь, когда на вооружении поступают новые, более скоростные и мощные самолеты", - вспомнились мне слова начальника училища, сказанные однажды на разборе полетов. Вот их подтверждение на практике. Смекалка, инициатива, поиски… А почему бы не разомкнуться и нам?
- Семнадцатый, разреши атаковать ведомого? - запросил я.
Дятлов секунду помолчал.
- Атакуй! - наконец решительно сказал он и бросил свой истребитель вниз. Я увеличил обороты двигателя до максимальных, скорость быстро нарастала. Боевым разворотом устраняю преимущество "противника" по высоте и, настигнув его, успешно атакую. Перевожу самолет на снижение.
Дятлов не менее быстро расправился с ведущим. Мы тем же правым пеленгом направились домой.
На аэродроме нас поджидал Синицын.
- Ну, как? - спросил он у Дятлова.
- Хорошо, - ответил старший лейтенант. - Пора в сложных учить.
- Пора так пора. - Синицын достал папиросу. - Готовьтесь, товарищ Вегин, к ночным и облакам. Полетаете - и на боевое дежурство пошлем. Хватит на старичках отыгрываться.
Разбор полетов, вопреки заведенному в полку порядку, проходил не поэскадрильно, а в полковом масштабе. Проводил его сам Мельников. На этот раз он и на разборе полетов выглядел задумчивым и рассеянным. Мне невольно вспомнилась первая встреча с ним, когда я ему представлялся.
- …У нас, батенька, погода отвратительная, - говорил он, барабаня своими короткими пухлыми пальцами по столу, думая о чем-то другом. Внезапные бураны, туманы, метели, в общем, всякая чертовщина. Рядом море. Кругом сопки. По какому разряду, говоришь, окончил училище? - Он посмотрел на меня.
- По первому, - ответил я.
- Хорошо, - похвалил полковник. - Перехватчик должен управлять машиной, как игрушкой. Чистота, точность - вот в чем искусство полета. И никаких, - он сделал паузу, - вольностей. Нынче, батенька, отошли времена летать под мостом. Дисциплина прежде всего. Кстати, много взысканий привез? - хитро улыбнулся он, пристально заглядывая мне в глаза.
- Ни одного.
- Добро. Наш полк восьмой год безаварийно летает, и не на плохом счету. Третья эскадрилья у нас отличная. Не устал меня слушать? - улыбнулся он. - Я и впрямь заговорился. Откуда родом?
- Из Воронежской области.
- А я из Черниговской. Украина, - мечтательно сказал он, - край садов. Всю зиму моченые яблоки, груши. Н-да… Ну, что ж, иди к Синицыну, представляйся.
Я не придал особого значения тому, что сегодняшний разбор полетов Мельников решил сделать сам, тем более не мог подумать, что причиной этому являемся мы с Дятловым.
Мельников перечислял запланированные и выполненные упражнения, называл фамилии летчиков и давал им оценку за полет, не делая ни анализа, ни вывода. Говорил он медленно и равнодушно, и мне снова показалось, что он устал и чем-то озабочен.
Летчики сидели тихо, позевывая и глядя бесцельно в одну точку. Монотонный голос полковника действовал успокаивающе и усыпляюще, кое-кто подремывал. Я с интересом наблюдал, как клевал носом Геннадий: его карие зрачки подкатывались вверх, длинные прямые ресницы медленно смыкались, голова начинала валиться, казалось, вот-вот он стукнется носом о стол. Но Геннадий вдруг вздрагивал, вскидывал голову и неподвижно уставлялся на Мельникова. Однако ненадолго. Наверное, вчера снова допоздна просидел над учебниками.
- …Старший лейтенант Дятлов и лейтенант Вегин, - назвал наши фамилии Мельников. Мы встали. - Сидите, сидите, - махнул рукой полковник. Перехват. "Хорошо". - Он помолчал. - Но можно было бы поставить и отлично, снова пауза, - и "плохо". "Отлично" - за взлет, набор высоты, посадку и за первый перехват; "плохо" - за второй. Лейтенант Вегин в бою покинул своего ведущего. Правда, Дятлов утверждает, что сделано это было с его разрешения, тогда тем хуже для обоих. Во время войны такое новаторство стоило бы кому-то жизни. Если бы в воздухе оказались еще самолеты противника, они посбивали бы их поодиночке… как цыплят… - И он стал рассказывать случай, свидетелем которого был.
Я слушал его с недоумением. Неужели он, опытный командир и летчик, не раз встречавшийся с врагом в настоящем воздушном бою, летавший не на одном типе самолетов и, безусловно, лучше меня знавший возможности современной техники и оружия, не понимал, что мы поступили именно так, как требовала обстановка? Во время Великой Отечественной войны скорости самолетов были значительно меньше. Воздушный бой нередко представлял собой что-то наподобие карусели. Тогда, безусловно, "меч" и "щит" являлись неразделимыми. А какую роль играет сейчас ведомый? Я не раз летал в паре на перехват, ну и что же? Всякий раз дублировал атаки ведущего, сколько бы самолетов "противника" ни было. О "карусели" не могло быть и речи. Современный воздушный бой - это считанные секунды. Тот выйдет победителем, у кого быстрее реакция, сообразительность, кто грамотнее тактически и более подготовлен практически. И если бы мы поступили иначе - проиграли бы. Удар современного бомбардировщика сокрушителен. Даже если бы та разъединившаяся пара, которую мы атаковали, имела прикрытие, все равно наш маневр был тоже удачен, потому что он давал больше шансов на победу над противником. Время "щитов" прошло, как прошло время кольчуг. Теперь ведомый, как и ведущий, должен превратиться в "меч", чтобы не только прикрывать напарника, но и самому наносить удары. Когда Мельников кончил, я поднял руку.
- Что у вас? - спросил полковник.
Я встал, высказал свое мнение.
- Садитесь. - Он прошелся по классу. - Кто еще так думает? - глянул он на летчиков.
- Я! - поднялся Юрка.
- Хорошо. Сидите. Еще кто? - Лицо полковника по-прежнему было равнодушно, и понять, одобряет он нас или осуждает, нельзя было. Поднялось еще несколько рук.
- Так, - одобрительно кивнул полковник. - Ясно. Так вот, мнение товарища Вегина неверное. Делайте так, как вас учили, и никакой отсебятины. Уразумели?
Он перешел к постановке задачи на следующий летный день, не объяснив, в чем я не прав. "А может быть, я действительно ошибаюсь?" - закралось у меня сомнение.
Во время перерыва я разыскал Дятлова.
- А что думает о "мече" и "щите" командир? - спросил я его.
Дятлов не торопился с ответом и после длинной паузы сказал уклончиво:
- Тактика - дело серьезное. Не забывай: Мельников отличный летчик. И командовать умеет. До него в полку знаешь сколько дров наломали? А поставили его - восьмой год летаем без происшествий.
В наш разговор вмешался Геннадий.
- Если каждый захочет экспериментировать, на шо это буде похоже? - спросил он у меня.
- Но без экспериментов не рождались бы новые приемы. Шаблон в тактике - обреченность на поражение. Это доказано жизнью.
- Чого ты споришь? - не согласился Геннадий. - Нам треба осваивать азы, учиться хорошо летать, як велят инструкции. А эксперименты оставь тем, кому положено этим займаться…
Геннадию все ясно, все понятно. Он и жизнь свою строит, как по инструкции.
Мимо проходил Синицын. Посмотрел на меня, остановился. Глаза его, всегда суровые и холодные, на этот раз показались мне добрыми.
- А мысль ваша заслуживает внимания, - сказал он одобрительно и пошел дальше.
Услышать похвалу от Синицына - все равно, что услышать среди зимы жаворонка…
Возле столовой меня поджидал Юрка.
- Пляши, - потребовал он, пряча руку за спину.
- Постой здесь, пока я пообедаю, - шуткой ответил я, не придавая значения письму.
Экстренных сообщений я ниоткуда не ждал.
- Нет, ты постой, - ухватил меня Юрка за куртку. - Ты посмотри, от кого письмо. Из Нижнереченска…
"Борис, почему ты не зашел? - запрыгали строчки у меня перед глазами, когда я разорвал конверт. - Я ждала тебя. Ко мне из Москвы приезжал двоюродный брат. Я хотела вас познакомить. Он говорил, что видел тебя на лестничной площадке. Что же случилось? А я почти поверила в твои способности читать мысли других и проникать в их судьбы. Инна".
Наверное, лицо мое сияло, как у именинника.
- Значит, все в порядке? - улыбнулся Лаптев.
- Когда идет автобус в город?
- Вон оно что! - Юрка присвистнул. - Ничего не выйдет. Во-первых, завтра полеты, удовольствие тебе может обойтись дорого, во-вторых, никогда сразу не бросайся, если тебя поманила женщина. Мужчина всегда должен быть мужчиной. В-третьих, вспомни завет генерала: "Авиация требует отдать ей всего себя…"
- Ты прав. Но, черт возьми, до субботы еще три дня!
- Ничего, выдержишь…
В субботу, едва закончились полеты, я помчался в город. Был пятый час вечера, а Инна работала до трех, поэтому я сразу поехал к ней на квартиру. Из письма ее выходило, что тот, кого она выдавала за брата, уехал. Не верить Инне у меня не было основания, и все же я не мог убедить себя, что это брат. Слишком он был любезен и предупредителен, когда провожал ее из Москвы. А здесь, на лестничной площадке!.. Такое счастливое лицо бывает только у влюбленных, встречающихся после долгой разлуки. При этой мысли мое сердце наполнялось ревностью… Тогда я вспоминал концовку письма: "А я почти поверила в твои способности читать мысли других". Что она хотела сказать этим? То, что я обязан был понять ее отношение к себе?.. Может быть, может быть… Во всяком случае, в этих словах было что-то успокаивающее и обнадеживающее.
Инна ждала меня. Это я понял по ее одежде. В первый раз, когда мы с Юркой разыскали ее, она была одета по-домашнему: в ситцевом цветастом халате и комнатных туфлях. Сейчас же на ней было голубое, с серебристыми крапинками, платье, замшевые, на тонком каблуке, туфли. В небольшой, светлой и строго обставленной комнате было чисто и прибрано. Даже газеты на столе были сложены в стопку.
- Снимай шинель и проходи, - предложила Инна. - Я взяла билеты на Магомаева. Тебе нравится, как он поет?
Она говорила так просто и непосредственно, словно ничего не случилось.
- Ты знала, что я приеду?
Инна лукаво усмехнулась:
- У меня тоже иногда бывают проблески телепатии. Я ждала тебя, сказала она серьезно. - Никогда не думала, что ты обратишься в бегство при виде соперника. И это - летчик!
- Не бросать же мне было ему перчатку…
- Да, перевелись нынче рыцари. А ведь я действительно нуждалась в твоей помощи.
- Твой голос никак не походил на голос взывающего о помощи.
- Все же ты был плохой бабушкин ученик. - Она подошла к столу, взяла журнал "Советская медицина" и, перевернув несколько страниц, протянула мне. - Прочитай.
"В угоду принципу" - бросились мне в глаза крупные буквы заголовка, под которыми стояла фамилия Инны.
- Ты пишешь статьи? - удивился я.
- Это не самое страшное, - улыбнулась Инна.
Я углубился в чтение. Инна писала о больнице, о своих впечатлениях, о том, что ее радует и что беспокоит. Все содержание сводилось к тому, что некий профессор Мальцев вот уже в течение двух лет при операциях по восстановлению связок коленного сустава применяет искусственную ткань. Этот метод кажется смелым и многообещающим: проще и безболезненнее операция, неограниченное количество материала. Но многочисленные факты показывают, что инородное тело приживается в организме значительно хуже, более продолжительно, чем при восстановлении связок при помощи ткани из живого организма…
"В медицине, как и в другой науке, не может быть застоя, - писала в заключение Инна. - Но это не значит, что все новое гениально. Профессор Мальцев, опытный и талантливый хирург, не может не видеть, что его метод не выдержал испытания. Однако в угоду принципу он не хочет прислушиваться к голосу разума, к советам своих коллег и продолжает идти неверной дорогой, не считаясь ни со своим попусту растраченным временем, ни с пациентами…"
Еще одна черта характера Инны открылась мне. Кто бы мог предположить, что у нее, такой хрупкой на вид, столько смелости и решительности!
- Это же вызов! - сказал я. - Как же ты станешь теперь с ним работать?
Инна глубоко вздохнула:
- И ты о том же. Нет, Борис, это не вызов. Это деловой разговор, который должен быть в каждом учреждении. К сожалению, не только ты так понял статью: Олег прилетел из Москвы спасать меня. Уговаривал вернуться.
- И ты не послушалась старшего брата?