Сначала в бухту вошло несколько миноносцев. За ними один за другим - кильватерной колонной - следовали четыре огромных транспорта. Миноносцы развернулись на Малом рейде, а транспорты прошли прямо к причалам четырех молов - Потаповского, Военного, Нового и Платоновского. На палубах транспортов, построенные уже с оружием в руках, готовые кинуться в бой, как только ступят на землю, стояли французские солдаты. Были они не в обычной фронтовой форме хаки, а в неожиданно яркой одежде. С берега было видно, что верхняя ее часть синяя, а нижняя - красная.
Транспорты причалили, упали сходни, и солдаты боевыми порядками с оружием на изготовку беглым шагом расходились во все стороны веером, заполняя территорию порта.
С берега, с Николаевского бульвара, где под надежной охраной "зоны" собрался "цвет" эмиграции, проживавшей в "зоне", французский десант приветствовали отчаянными возгласами "вив ля Франс", бросали в воздух шапки и белые платочки.
Французские десантники бегом поднимались вверх прямо по склонам обрыва. Ветер трепал их короткие синие курточки и широченные красные шаровары.
Когда французские солдаты в красных шароварах, взбежав на высокий берег, оказались на Николаевском бульваре, стало видно, что лица у них черные. Это были зуавы. Одессу занимал десант французских колониальных войск. Солдаты были негры, офицеры - белые.
На первых четырех транспортах прибыло пять тысяч стрелков-зуавов.
Бой в центре города не утихал, но группы казаков и местного населения, сопротивляясь, уже отходили под нажимом противника за Полицейскую, за Почтовую, за Еврейскую улицы…
Встречали командование десанта на причале Потаповского мола консул Энно с супругой, адмирал Боллард с адъютантами, маршал белопольских легионеров Дзяволтовский и командующий дивизией добрармии генерал Гришин-Алмазов. Дамой генерала Гришина-Алмазова была "представительница русской общественности", королева экрана, артистка Вера Холодная.
С флагманского катера сошел на берег сам командир десанта, командующий войсками Антанты на Одесском плацдарме генерал д’Ансельм.
Генерал д’Ансельм был в защитной, голубоватого оттенка форме фронтовика, но и в этой серой одежде сразу бросалась в глаза его аристократическая внешность: высокий, статный, представительный, с гордо посаженной головой. Ему нельзя было дать пятидесяти, но его волнистая шевелюра блестела густой серебряной сединой.
Следом за генералом д’Ансельмом на берег сошел человечек в такой же форме французского офицера-фронтовика, но с полковничьими знаками различия на воротнике и кепи и с шевроном генерального штаба. Внешность этого человека была отнюдь не воинственной - слишком уж он был неказист. Ростом он был почти карлик, лицом походил на мелкого комиссионера и к тому же прихрамывал на одну ногу. Это был начальник штаба группы войск Антанты на Одесском плацдарме, полковник генерального штаба Фредамбер.
Генерал д’Ансельм милостиво кивнул всем, особо приветствовал консула Франции, в ажитации размахивавшего своим котелком, и сразу подошел к нему.
- Мосье консул! - томно и как бы с досадой произнес генерал, небрежно приложив два пальца к своему кепи. - По приказу главнокомандующего войск Антанты на Ближнем Востоке генерала Франшэ д’Эсперэ и командующего войсками Антанты на Балканах генерала Бертелло я принял командование поисками Антанты на юге России и Украины и прибыл во главе вверенной мне Сто тридцать шестой пехотной дивизии.
- Наконец-то, генерал! - Консул Франции с чувством пожимал руку генералу французских вооруженных сил.
- Мои начальник штаба полковник Фредамбер! - представил генерал д’Ансельм своего спутника.
Полковник Фредамбер щелкнул каблуками и звякнул шпорами Но все это получилось у него нескладно, - ноги были у него колесом, как у старого кавалериста.
Затем генерал поднес к губам руку мадам Энно.
- Здравствуйте, старая знакомая и прелестнейшее украшение парижских салонов!
- Здравствуйте, мой генерал!
Мадам Энно мило улыбнулась и слегка ударила генерала по руке своим ридикюльчиком.
- Вы такой же шалун, как и прежде!
Генерал тоже мило улыбнулся.
Адмирал Боллард в ответ на приветствие д’Ансельма рявкнул:
- Ол райт! Это здорово, что вы уже прибыли!
После этого консул Энно представил своих спутников. Маршал Дзяволтовский был отрекомендован как верный союзник Франции и герой обороны Одессы от анархии, генерал Гришин-Алмазов - как верный сын России, друг Франции и доблестный командир патриотического русского офицерства.
Милостиво откозыряв Дзяволтовскому и Гришину-Алмазову, но этим и ограничившись, генерал д’Ансельм вопросительно и не без любопытства посмотрел на стоявшую рядом красавицу.
Генерал Гришин-Алмазов представил свою даму:
- Звезда русского экрана, знаменитая артистка Вера Холодная. Уполномочена выразить вам, генерал, самые горячие чувства русской общественности!
Генерал склонился к руке красавицы артистки. Мадам Энно скосила ревнивый глаз. Но артистка только приветливо улыбнулась, и на лице ее снова застыла маска непроницаемости. Недаром Вера Холодная была королевой экрана. За неповторимую способность при любых обстоятельствах сохранять на лице абсолютную холодность она и носила псевдоним "Холодная".
Только теперь генерал д’Ансельм бросил взгляд вокруг и прислушался к тому, что происходило.
Вокруг была панорама очаровательного приморского города, а из-за гряды каменных домов долетали сюда, на берег моря, звуки недалекого боя: стреляли из винтовок залпами и поодиночке, там и тут перекатывалась пулеметная дробь, взрывались гранаты.
Генерал поднял бровь.
- Кто с кем воюет? - поинтересовался он.
Генерал Гришин-Алмазов выступил вперед.
- Разрешите доложить? Вверенная мне офицерская дивизия войск добрармии совместно с польским легионом белого орла и во взаимодействии с немецкими гренадерами, опираясь на поддержку доблестных французских матросов и шотландских стрелков, усмиряет беспорядки, возникшие в городе в связи с наступлением на Одессу войск малороссийской директории и бунтом отдельных групп населения.
Генерал выслушал рапорт и устало бросил своему начальнику штаба:
- Полковник, это надо немедленно прекратить!
Полковник Фредамбер вытянулся.
- Зуавы с ходу вошли в бой, генерал!
- Ах, так? - удивился генерал, как будто он не знал этого, а может быть, и в самом деле не знал, занятый какими-то более важными делами. - В таком случае предложите бандам смутьянов немедленно сложить оружие.
- Есть, генерал! - Полковник кивком головы подозвал адъютанта. - Всю дивизию - на линию огня! Резерв - только батальон личной охраны!
Адъютант уже готов был кинуться выполнять приказ, но полковник придержал его за рукав и обратился к генералу:
- Осмелюсь спросить: каковы будут условия капитуляции?
Генерал ответил, брезгливо поморщившись:
- Никаких. Пять минут на то, чтобы сложить оружие. Разоруженные могут идти куда угодно за пределы города.
Полковник Фредамбер передал приказ адъютанту:
- Пять минут. Затем - уничтожать каждого имеющего оружие в руках. Пленных не брать.
Консул Энно с галантной улыбкой обратился к генералу Гришину-Алмазову:
- Генерал! Нога командующего десантом ступила на берег Одессы. Вы можете приступить к выполнению ваших обязанностей.
Генерал Гришин-Алмазов взял под козырек, а консул Энно сказал генералу д’Ансельму:
- Генерал! Генерал Гришин-Алмазов принимает на себя генерал-губернаторство над городом и областью.
- Отлично, отлично! - устало кивнул генерал д’Ансельм. - Надеюсь, генерал, что… и так далее…
Генерал Гришин-Алмазов еще раз взял под козырек, а генерал д’Ансельм медленно пошел вдоль ряда выстроившихся у пирса командиров судов.
Церемониал был закончен.
7
Приказ о безоговорочной капитуляции был передан командованию Осадного корпуса по телефону. Назначены были и пункты для сдачи оружия: Крытый рынок, подъезд Государственного банка и площадь перед вокзалом.
К вокзалу - на север - плелось уже немало петлюровских старшин и казаков. На севере проходила демаркационная линия, определенная для войск директории. Гайдамаки и сечевики отошли за нее еще с утра.
Организованная сдача оружия повстанцами началась, впрочем, только на ближайшем пункте - в Крытом рынке. Подразделения казаков, занимавшие позиции поблизости, подходили к рынку и бросали винтовки в кучу на асфальт, как негодный ржавый лом. Французы даже не успели выставить охрану для приема оружия. С них пока было достаточно того, что повстанцы безоружные, с пустыми руками, уходили прочь от города, за двадцать километров.
Но многие казаки, прекратив ненужную стрельбу, винтовок, однако, не бросали и двигались по направлению к вокзалу, к товарной станции, к железнодорожным мастерским, таща оружие с собой.
Между тем на перекрестках улиц и переулков, у железнодорожных мастерских, куда еще не подошли французские солдаты, кучками стояли безоружные рабочие. От группы к группе переходили Ласточкин, Александр Столяров, Куропатенко, Понедилок и другие большевики. Они выстраивали рабочих поперек улиц плотными заслонами.
Когда петлюровский казак приближался к такому заслону, ему говорили прямо:
- Ну, казаче, повоевал, дай другим повоевать! Бросай винтовку, она тебе все равно не нужна!
Некоторые казаки бросали винтовку сразу, другие отказывались либо просили принять их "в компанию" для дальнейшей борьбы. Таких отводили в сторону. Военно-революционный комитет решил не отказывать казакам, которые выскажут желание продолжать вооруженную борьбу, и, объединив их, послать вдогонку Голубничему для пополнения отряда. Уже несколько десятков казаков было завербовано во "внешнюю армию" Ревкома, уже несколько десятков винтовок попало и в руки рабочих. Это оружие Шурка Понедилок должен был собрать и переправить в катакомбы возле Куяльницкого лимана.
В Крытом рынке тем временем набралось уже больше двухсот винтовок, и французы выставили возле них небольшой пост из четырех зуавов под командой белого капрала.
Вдруг к рынку быстро подкатили три тачанки. На каждой из них находился "фурман", на передней сидел еще человек могучего сложения в блузе рабочего.
Рабочий спрыгнул с тачанки и, подойдя к капралу, сказал, коверкая французские слова:
- Начальник приказали. Грузить винтовки!
- Позволю себе заметить… - начал было капрал, отводя рукой слишком близко подошедшего рабочего, - что приказ я имею право принять только от своего прямого начальника, лейтенанта…
Но вдруг рабочий нанес капралу короткий удар под подбородок. Щелкнув зубами, капрал растянулся на спине.
Черные стрелки схватились за винтовки, но тут же снова приставили их к ноге: трое фурманов уже соскочили со своих тачанок и стояли перед зуавами с пистолетами в руках.
- Бросай винтовки в кучу! - приказал рабочий, забыв о французском языке.
Но зуавы поняли его и бросили в кучу и свои винтовки.
А еще через три минуты зуавы перетаскали на тачанки все две сотни винтовок.
Григорий Иванович - а это был он - стоял со взведенным пистолетом все время, пока происходила погрузка. Три фурмана с пистолетами в руках следили за всеми подходами к рынку. Это были трое Столяровых: Николай, Федор и Коля.
Тем временем и капрал пришел в себя. Он сел и, хлопая глазами, озирался вокруг.
- Камрад! - сказал ему Котовский. - Ты не сердись: так у нас принято встречать каждого, кто сунется непрошенный на нашу землю. Передай своим начальникам, что оружие у тебя забрали большевики, оно им пригодится.
Капрал уже опамятовался и соображал, что здесь происходит, но понять речь Котовского не мог: французский лексикон Григория Ивановича был исчерпан его первой фразой - приказом грузить винтовки. Он понял только одно слово - "большевик".
- Бо… бо… боль… совики… - пробормотал капрал.
- Не "больсовики", а "большевики", - счел нужным поправить его Котовский. - Так и скажи: большевики! Это слово вам придется здесь крепко запомнить: большевики! Ну, будь здоров! Компрэнэ? Адьё!..
Григорий Иванович вскочил на переднюю тачанку, и все три тачанки сразу взяли в галоп.
Это было вполне своевременно, так как в конце улицы уже показалось подразделение зуавов.
Тачанки развернулись и загромыхали по Херсонскому спуску.
- Ну, Федя! - обратился Григорий Иванович к третьему Столярову, который был фурманом на его тачанке. - Итак, начинаем опять войну? Ты куда - к Голубничему или остаешься здесь?
Федор Столяров ответил не сразу. Он нахлестывал лошадей и озирался во все стороны - не покажется ли откуда-нибудь из переулка французский пикет.
Наконец, он сказал:
- Нет, Григорий Иванович, здесь я не останусь. Ведь я же прапорщик, а Гришин-Алмазов объявил мобилизацию всех офицеров, да и унтер-офицеров. Мне здесь оставаться нельзя. Я подамся… - Федор помолчал, потом закончил: - либо к Голубничему, либо еще дальше, на север, навстречу Красной Армии…
Тачанки протарахтели по Херсонскому спуску вниз, выехали на Пересыпь и, распугивая кучки людей, собиравшихся на перекрестках - оглядеться и разузнать, какие в городе новости, - помчались по Московской улице к Куяльнику.
В Куяльницких катакомбах Военно-революционный комитет устраивал свой арсенал для вооружения одесского пролетариата.
8
Если войти в Куяльницкие катакомбы не через лаз в колодце во дворе биндюжника Егоренко, а тем ходом, который затерялся в кустарнике позади коммунальной дачи, стоящей перед въездом в грязелечебницы Куяльницкого лимана, то, пройдя довольно широким и высоким штреком - метра в два шириной и метра в полтора вышиной, - попадешь в просторную пещеру. Здесь была когда-то центральная каменоломня куяльницкого поселка, - так "каменоломней" называли ее и до сих пор. Отсюда меньшими штреками направо и налево - метров через сто - можно попасть в галереи, где расположились теперь подпольная редакция и подпольная типография. Между галереями редакции и типографии было и другое сообщение - совсем тесным и низким лазом наподобие шахтного гезенка. Это был, так сказать, запасный выход, и существование его было особенно удобно на случай налета полиции: лаз-гезенок, петляя, шел под Жеваховой горой, до самого Хаджибеевского лимана. Этим ходом можно было и вынести материал и уйти подпольщикам.
Сейчас "каменоломня", как обычно, была совсем пуста и темна, только в углу, на глыбе ракушечника, мигала коптилка. Подле коптилки, на другой глыбе, поменьше, сидел Сашко Птаха. Перед ним на земле лежала сумка газетчика - обыкновенная сумка из жесткого брезента, покрытого блестящим черным лаком - под клеенку. В сумке находились тоже самые обыкновенные газеты - "Одесские новости" за вчерашний день. Ничего удивительного в том, что газеты вчерашние, так как и прошедший день и прошедшую ночь в городе гремел бой, и свежие газеты не вышли. Газетчики торговали вчерашними.
Сашко Птаха сегодня первый день работал в подпольной типографии. Он был в полном распоряжении члена областкома печатника Яковлева - главного наборщика, старшего метранпажа, технического руководителя и "директора" подпольного издательства.
Сашко Птаха совсем замечтался. Вот и начался его путь революционера. Отныне он не просто "обслуживает" других подпольщиков, указывая, куда им идти, а сам настоящий подпольщик. Отныне только для товарищей "вольных", как говорил Сашко, то есть непричастных к подполью, он - Сашко Птаха, только для отца и матери - просто Сашко. А по-настоящему, для дела, он - "экспедитор". Так зовет его товарищ Яковлев, которого и он называет только "Семен", так должны его звать и все остальные подпольщики, с которыми он вместе работает; никто теперь не имеет права называть Сашка иначе, как "экспедитор".
- Сашко! - услышал он вдруг из глубины редакционного штрека.
Сашко Птаха вскочил так стремительно, что от движения воздуха коптилка мигнула и погасла. Сашко остался в полной темноте.
Ну, ясное дело, ведь это же Галя! Вот ведь какая бравая девушка, настоящая революционерка, а все равно остается… только девчонкой! Разве так можно? Окликать во весь голос в таком подполье, да еще называть не "экспедитор", а прямо так… "вольным" именем! Нет, с девчатами лучше дела не иметь, хотя бы они были и настоящие революционерки…
- Где же ты, Сашко? - снова послышался из темноты приглушенный низкими сводами штрека голос Гали.
- Я вон где! - прошептал Сашко. - Сюда! Каганец, будь он неладен, погас…
- Ты здесь, Сашко? - Теперь голос Гали звучал еще громче, она, очевидно, уже выбралась из штрека и стояла у входа в пещеру.
В руках у Гали вспыхнул электрический фонарик, и луч его упал на притаившегося Сашка.
Галя подошла ближе, и рассеянный свет фонарика осветил и ее. Она была, как всегда, в своей матроске, только на плечи накинула теплую кофточку - в подземных пещерах сырость пронизывала до костей.
- Зачем же ты потушил коптилку?
- Она… сама погасла, - прошептал Сашко.
Сашко шептал, и голос у него прерывался, его "морозило". Уж очень волнующей была перемена, происшедшая в его жизни, и… слишком уж близко стояла Галя с фонариком и пачкой бумажек в руках.
Сашко был влюблен в Галю - с того самого дня, как они вместе вывешивали красные флаги на заводских трубах и над заводскими воротами. Он был в нее влюблен и завидовал ей. Девушка, а такой настоящий революционер!
- Галя! - прошептал Сашко. - Когда мы с вами будем уже совсем взрослыми…
Галя засмеялась: