Ведь был он облечен высокой миссией дипломатического представительства от имени не только правительства своей страны - Франции, но и от дипломатического корпуса стран, одержавших победу в только что закончившейся мировой войне. Он должен был осуществить здесь высокие "идеалы мировой цивилизации", одновременно выполняя и ответственнейшие задания в интересах ряда великих держав, которые, впрочем, в большинстве случаев были абсолютно противоречивы. Особенно высоко он должен был держать знамя Франции и вместе с тем особо блюсти интересы французских предпринимателей здесь, на юге России, где теперь откуда ни возьмись появилось правительство украинского гетмана.
На консула Энно дипломатическим корпусом стран Антанты и была возложена чрезвычайная миссия - выяснить, что же это за гетманская Украина, кому и зачем она нужна.
Похоже было, что мосье Энно должен был открыть для цивилизованного мира какую-то новую, неизвестную страну и чувствовал себя в эту минуту Колумбом, который вот-вот откроет Америку. Разница была только в том, что Колумб даже не знал, что Америка существует, он просто искал путей в Вест-Индию, а мосье Энно наперед было доподлинно известно, что Украина действительно есть. Ведь именно на этой земле, которая для мосье Энно и ему подобных только сейчас вдруг начала именовать себя Украиной, издавна были шахты, рудники и заводы, дававшие огромные дивиденды и принадлежавшие французскому капиталу, и именно туземцам этой земли издавна продавал мосье Энно аспирин, патентованные препараты, резиновые изделия, а также пудру и духи непревзойденного Коти.
Но теперь мосье Энно предстояло иметь дело не с контрагентами "Юротата", а с министрами, и с министрами не только гетманского, но сразу нескольких правительств, претендовавших на властвование над этой землей: южно-русского, донского, да еще, пожалуй, и украинско-петлюровского, которое всего несколько дней назад неведомо откуда объявилось в провинциальном городишке Белая Церковь в лице республиканской "директории" и потребовало от гетмана его монаршую булаву.
Словом, консул Энно уполномочен был выявить контрреволюционные силы на Украине и установить их пригодность для борьбы против большевиков…
При этой мысли по спине мосье Энно пробежал холодок.
Впрочем, это, конечно, был только свежий морской ветерок, нахально пробиравшийся под легкий пальмерстон. Конечно же, надо было надеть сибирскую доху из песцов, которую еще в Киеве торжественно презентовали мосье Энно агенты Протофиса - объединения промышленников, торговцев и финансистов - за мелкие услуги при учете русских векселей во французском Национальном банке в связи с валютными операциями в начале российской революции. В Париже эта доха произвела фурор. В ателье мод на Пляс д’Этуаль не замедлили появиться жалкие подделки из обыкновенных кроликов. Но уже сама реклама чрезвычайно льстила самолюбию торгового агента и коммивояжера: "русская доха мосье Энно" - только девятьсот девяносто девять франков, со всеми необходимыми переделками по фигуре и с доставкой на дом!
Мадам Энно тоже поеживалась в своем шелковом манто под палантином из шиншиллы. Но такое поеживание было ей к лицу, и мосье Энно не мог по-настоящему понять - то ли ей действительно холодно, то ли она старается произвести соответствующее впечатление. А впечатление пора уже было производить: катер подлетал к дебаркадеру.
Мосье Энно подкрутил усики стрелками кверху, как у немецкого кайзера Вильгельма, и изобразил на лице улыбку благоволения и привета. Ведь он причаливал к берегу страны, которая впоследствии должна вписать его имя в свою историю.
- Скажите, - обратившись к начальнику порта, полюбопытствовал мосье Энно, - а полиция и жандармерия у вас как - при исполнении своих обязанностей?
3
Прибытие консула Франции с особыми полномочиями было обставлено без пышности, но солидно и со строгостью, достойной уважения.
Пристани, сколько мог окинуть глаз, были совершенно безлюдны. Мосье Энно сразу же оценил эту заботу о пристойности и порядке. Восторженные приветствия осчастливленного народа были бы, конечно, приятны и льстили самолюбию, но кто мог поручиться, что в толпе не возникнет какой-нибудь нежелательный эксцесс? В стране, где подбирались к власти варвары-большевики, всего можно ожидать.
Только на градоначальницком причале стояла кучка людей, по-видимому именитых граждан города. А у самого дебаркадера застыли четыре фигуры: одна дородная, тучная, в меховой шапке и широченной оленьей дохе - надо было-таки и мосье Энно надеть свою куда лучшую доху из песцов! - и три другие в военной форме. Катер причалил. Мосье Энно пригляделся внимательнее, и сердце его затрепетало: у военных на плечах были генеральские эполеты - консула Франции встречал генералитет!
Фигура в дохе, распахнув полы, из-под которых виднелся черный сюртук, тоже расстегнутый, с широкой красной лентой через плечо и с каким-то орденом, болтавшимся под подбородком, сдернула шапку и, шевеля страшными, турецкими усами с подусниками, заорала так, что эхо прокатилось по пакгаузам, находившимся позади причала:
- Вив ля Франс!
- Градоначальник, господин Мустафин! - негромко информировал мосье Энно начальник порта, взяв под козырек.
Мосье Энно тотчас же сорвал с головы котелок и, точно флагом, замахал им над головой.
Мадам Энно мило улыбнулась. Мустафин был градоначальником Одессы и очаровывал всех девиц на Дерибасовской своими рысаками с ёкающей селезенкой, Дубровского конного завода, еще в те времена, когда Муся Ильманеску проделывала сотбаски, шене тур де форсы и другие балетные пируэты в Театре миниатюр у Сабанеевского моста. Он славился далеко за пределами Одессы как сказочный богач, неотразимый сердцеед и безупречный джентльмен.
- Скоты! - рявкнул градоначальник Мустафин на матросов, которые, ловко спрыгнув на пирс, без промедления выложили сходни, и бросился на палубу катера.
Ругать матросов было не за что - они действовали с виртуозностью циркачей, - но престиж градоначальника требовал немедленного и наглядного проявления власти.
- Ах, русский медведь: - улыбнулся мосье Энно, справедливо полагая, что на глазах у именитых граждан и перед объективом фотоаппарата - а тут уж обязательно должен был быть фотограф - он в минуту прибытия непременно должен обменяться с супругой тонкой улыбкой и милыми репликами.
- Старый биндюжник! - фыркнула мадам Энно.
Она не могла простить неотразимому донжуану Мустафину, что лет пять тому назад, за кулисами Театра миниатюр, куда он попал после какой-то джентльменской попойки, градоначальник Мустафин не обратил никакого внимания на все ее прелести и увез с собой какую-то тощую хористку - только потому, что та свободно щебетала по-французски и вообще славилась своей пикантностью. Теперь знала уже тысячу французских слов и Муся Ильманеску, причастилась и она всех тонкостей французского обхождения, стала чистокровной парижанкой и даже представляла само правительство Франции. Русский вельможа Мустафин был теперь по сравнению с мадам Энно ничто, и мадам Энно еще подумает, терпеть ли ей его у кормила власти в городе Одессе.
Ввалившись на палубу катера, русский медведь с турецкими усами первым долгом схватил ручку мадам Энно и так чмокнул ее, что снова пошел шелест по гофрированному железу портовых пакгаузов. Потом он выпрямился и протянул обе руки консулу Франции:
- Аве, Цезарь, император, моритури те салютант!
Мосье Энно растерялся. Ведь он же не был ни Цезарем, ни императором, да и сам градоначальник Мустафин как будто не собирался умирать. К тому же, насколько было известно мосье Энно, окончившему торговую католическую школу в Марселе, это патетическое латинское изречение приличествовало при иных, пускай и столь же торжественных, случаях.
Но мосье Энно пришлось еще больше растеряться, когда его протянутая для пожатия рука повисла в воздухе, а русский медведь с турецкими усами вдруг облапил его и так прижал к своей жилетке, что щуплый мосье Энно совсем потонул между полами дохи и чуть не задохнулся от запаха спиртного перегара, табака и одеколона. Одеколон был, правда, вне всякого сомнения, фирмы Коти.
- Разрешите по нашему русскому обычаю! - прогремел между тем градоначальник Мустафин и трижды облобызал оторопевшего консула.
Только после этого, отпустив мосье Энно, градоначальник поймал его руку и так начал трясти, что чуть не выдернул из плеча.
И уже тогда на чистейшем французском языке градоначальник стал представлять генералов, взошедших уже на палубу катера и ждавших своей очереди.
Один из генералов был старый, грузный, с усами моржа и вообще каким-то моржовым выражением лица. Его, очевидно, мучила изжога, потому что он все время болезненно морщился и, казалось, готов был разразиться плачем и стенаниями. Фигура у него была неуклюжая, бабья. Полы шинели спускались чуть не до пят. А сапоги с низенькими блестящими голенищами тонули в огромных калошах с медными петельками вырезов на задниках - для шпор. Шпоры тоже позванивали как-то плаксиво. Казалось, что генерал пришел о чем-то клянчить и тут же, немедленно, начнет долго и нудно излагать свою униженную просьбу.
Второй генерал был совсем молодой - даже странно, что генеральские эполеты лежали на таких юношеских плечах. Это был стройный, элегантный красавчик с подщипанными бровями и крошечными английскими усиками под носом. Генеральская фуражка сидела на его гордо поставленной и аккуратно подстриженной голове с особым гвардейским шиком. Его тоненькая, летняя шинелька была сшита коротко, до колен, и узка в талии. Всей своей подтянутой фигурой, всем своим холеным видом молодой генерал выказывал полнейшее презрение ко всему на свете, включая и французского консула, которого он приветствовал.
Третий генерал выглядел и вовсе неожиданно. И как будто что-то знакомое показалось мосье Энно в его генеральской внешности. Знакомой была шинель. На генерале красовалась голубая французская армейская шинель, с французскими же генеральскими золотыми жгутами вместо эполетов. И все же генерал не принадлежал к французским войскам. На голове у генерала возвышалось какое-то хитроумное сооружение. Огромнейшим козырьком, окованным сверкающей латунью, начинался сложный головной убор с высокой тульей, густо расшитой толстым золотым галуном и увенчанной сверху широким плоским четырехугольником, обильно простроченным крест-накрест густым золотым шитьем. Петлицы на генеральском воротнике были двухцветные - бело-малиновые и тоже с огромными золотыми шевронами. Такие же, только, пожалуй, еще больше, золотые шевроны были на рукавах шинели - выше локтя, на обшлагах - ниже локтя, а также на груди с обеих сторон.
Градоначальник тем временем представлял.
Генерала с моржовыми усами:
- Генерал от инфантерии, командующий одесским гарнизоном войск его ясновельможности пана гетмана всея Украины Бискупский.
Генерал отдал честь, зацепив локтем мадам Энно и пробубнив что-то в свои рыжие от табака усы.
Генерала-красавчика:
- Представитель командующего добровольческой армией на юге России генерала Деникина генерал-майор Гришин-Алмазов!
Потихоньку Мустафин прошептал скороговоркой, только для одного мосье Энно:
- Военный министр Сибирского правительства, направленный в наши края со специальной миссией от адмирала Колчака.
Генерал-красавчик элегантно и томно поднес один палец к своей лихо сдвинутой набекрень фуражке.
"Вот это настоящий аристократ", - с завистью посмотрел на него мосье Энно, всегда болезненно переживавший свое плебейское происхождение. Он был сыном галантерейщика.
Генерала, щедро разукрашенного медью и золотом, градоначальник представил так:
- Пан Дзяволтовский, маршал польских легионов белого орла, маршалок лодзинский, свояк графа Потоцкого, шурин князя Любомирского!
Тихо, только для мосье Энно, Мустафин добавил:
- В русской армии штабс-капитан пехоты.
Консул и его супруга раскланивались с надлежащим достоинством.
Генералы в свою очередь произнесли приветствия.
Маршал Дзяволтовский со звоном щелкнул огромными шпорами и сделал почти реверанс:
- Великопольша - верная дочь великой Франции! Привет вам, ясновельможный пане, уважение и почет господину французскому президенту, склоняюсь к вашим ногам, мадам!
- О! - только и нашелся ответить ошеломленный мосье Энно.
Мадам Энно улыбнулась как можно приятнее.
- Россия ждала вашего прибытия, мосье консул! - произнес, учтиво улыбаясь, генерал Гришин-Алмазов.
- Ошень карашо! - так же учтиво ответствовал мосье Энно.
А мадам Энно сделала генералу-красавчику глазки и залилась серебряным смехом.
Генерал Бискупский пожевал с отвращением свой моржовый прокуренный ус и наконец-таки пожаловался:
- Ох, если бы вы знали, мосье и мадам, от этих петлюровцев нам тут нет ни минуты покоя…
- Ошень некарашо… - грустно улыбнулся ему мосье Энно.
Беседа велась то по-французски, то по-русски. Генералы, исключая Бискупского, владели французским языком безупречно. Что же касается мосье Энно, то он за долгие годы своего проживания в Киеве русский язык понимал прекрасно, даже умел немного говорить, во всяком случае без этакого аффектированного акцепта: "ошень" и "карашо". Однако обнаруживать свое знание языка мосье Энно считал неподобающим высокому званию иностранного дипломата.
Итак, этикет был соблюден, мосье и мадам Энно двинулись с палубы на берег - нога консула ступила на землю дружественной державы, - и группа людей в штатском, терпеливо ожидавшая у парапета, сразу ринулась навстречу.
Именитые граждане Одессы и представители аккредитованной в городе всероссийской и всеукраинской высокопоставленной эмиграции подошли, и снова началась процедура представления.
Консула Франции с особыми полномочиями в момент его вступления на землю Украины приветствовали: от города Одессы - председатель одесского биржевого комитета Вайнштейн, председатель союза промышленников Родоконаки, председатель комитета судовладельцев Регир, председатель комитета торговли и мануфактуры Ханс, председатель бюро собственников торговых предприятий Кропива, старшина купеческого сословия в городе Одессе Яловиков; от всероссийских и всеукраинских организаций - председатель Московского биржевого комитета Третьяков, председатель Совета съездов горнопромышленников Юга фон Дитмар, товарищ председателя Протофиса Демченко.
Подошли также с приветствиями, не называя организаций, которые они представляли, так как за них говорили уже их имена, граф Гейден, граф Капнист, граф Бобринский, князь Урусов, барон Меллер-Закомельский и лидер "черной сотни" Шульгин.
Подошел и назвал себя - он стоял все время несколько в стороне от остальных - и представитель "украинской громады и просвиты" доктор Луценко.
Держался он в стороне потому, что все остальные высокие особы относились к нему с нескрываемым пренебрежением: "громада" и "просвита" были в оппозиции к гетманщине и тяготели к республиканской директории, которая объявилась в Белой Церкви, под Киевом, и претендовала на власть над Украиной. Директория провозглашала Украину независимой от России - все равно какой: большевистской или антибольшевистской.
Мосье Энно крепко пожал все шестнадцать рук и шестнадцать раз приветливо произнес:
- Аншантэ!
Градоначальник сказал:
- Приветствовать вас, мосье, собрались именитые граждане города и представители самых влиятельных организаций земли русской. Представитель городской думы - так сказать, высшего органа местной гражданской власти - прибыть для приветствия не мог, так как только вчера я эту самую думу разогнал.
Он раскатился оглушительным хохотом, и хохот этот снова отозвался даже в переулках за пакгаузами.
Именитые граждане тоже заулыбались.
Мосье Энно на всякий случай произнес:
- Аншантэ!
Он приготовился было произнести небольшой спич о "высоких идеалах мировой цивилизации", о вожделенном расцвете мировой торговли и промышленности, о давних культурно-экономических связях Франции и России и об их общих духовных интересах в деле процветания обеих стран, - такая речь была бы вполне уместна для данного случая. Однако мосье Энно тут же сообразил, что он полномочный дипломатический представитель, а немногословие есть не только украшение дипломата, но и первейший принцип. Поэтому он промолчал.
Но именитые граждане продолжали стоять в ожидании. Они хотели услышать слово полномочного представителя Франции и всей Антанты, прихода которой они заждались здесь, в своем последнем пристанище на берегу Черного моря, на последнем клочке Российской империи. Они ждали авторитетного заявления немедленно и тут же, не сходя с места.
Молчание становилось неловким, надо было хоть что-нибудь сказать, и мадам Энно незаметно наступила каблучком на носок башмака мосье Энно.
Мосье Энно сразу же заговорил:
- Господа! Я прошу простить мне незнание прекрасного русского языка, языка графа Толстого, поэта Пушкина и Аркадия Аверченко. Но моя супруга, - он взял руку мадам Энно и галантно поцеловал кончики пальцев, - владеет вашим изумительным языком в совершенстве и будет для меня всегда любезным переводчиком в наших с вами дружеских беседах.
Мадам Энно мило улыбнулась и тут же пересказала эту тираду по-русски, не прибавив от себя ни единого слова и только пропустив Аркадия Аверченко. Мосье Энно, правда, живя в Киеве, только этого одного русского писателя и читал, и даже восторгался его зубоскальством насчет большевиков в газете "Чертова перечница", но мадам Энно сообразила, что в лидерах русской словесности он числиться не может, - она все-таки дотянула до последнего класса епархиалки.
Градоначальник немедленно прогремел:
- О, я уверен, что мы с вами найдем здесь общий, интернациональный язык франко-русских государственных интересов!
Мосье Энно произнес "аншантэ", но именитые граждане продолжали стоять, не двигаясь с места.
Они упорно ждали заявления.
Тогда мадам Энно - она прекрасно разбиралась во всех тонкостях этикета и понимала всю неловкость пауз в великосветском разговоре - прощебетала:
- Союзники приходят сюда, господа, только для того, чтобы ликвидировать здесь пагубное немецкое влияние.