- Скажите! - оживился Панфилов. Он открыл глаза и прямо взглянул на Ласточкина. - Следовательно, большевики тут есть… в подполье? Следовательно, правда то, что пишут в местных газетах о большевиках…
- Нет, - сказал Ласточкин, - то, что пишут в местных газетах, неправда. Правда только то, что большевики тут есть, их много, они сильны, организованны и борются против оккупантов и их наемников.
Панфилов долго молчал.
- А что же поручил передать мне Григорий Иванович? - наконец, спросил он.
Ласточкин сказал:
- И Григорий Иванович и я - мы выполняем то, что поручает нам руководство всей борьбою против иностранных захватчиков.
- Вот как! - Панфилов поднял брови и посмотрел снова прямо в глаза Ласточкину. - Не могу понять: какое же дело может иметь ко мне… человеку, который стоит в стороне от этой борьбы… большевистское руководство?
- Вы, Гаврила Иванович, не стоите в стороне. Одесса знает вас как общественного деятеля, который не может быть равнодушным к судьбе родной страны, знает как патриота, который не может не ненавидеть захватчиков и не может сочувствовать контрреволюции.
Гаврила Иванович кашлянул; было очевидно, что эти слова чувствительно действовали на его скромность.
- Нуте-с?
- Гаврила Иванович, - спросил Ласточкин, - вы ведь понимаете, что против интервентов бороться надо не только словом, но и делом?
- Нуте-с?
- Армии, как регулярной, так и партизанской, трудно проводить боевые операции в степи, особенно трудно сосредоточивать свои силы на степной равнине.
- Нуте-с?
- Руководство борьбою и хочет спросить вас: где, в каких именно пунктах южной степи наиболее удобно будет сосредоточить силы армии для удара по войскам интервентов и их наемников?
Гаврила Иванович сидел, прикрыв глаза веками. Он долго молчал.
Ласточкин ждал с волнением. Он волновался не столько по поводу прямого ответа на вопрос, где есть такие места, в которых можно сосредоточить большие партизанские отряды, готовя их к всеобщему удару, - в конце концов понимающий человек мог это установить и по хорошей полевой карте. Ласточкин волновался за этого человека, сидевшего перед ним: как поведет себя профессор Панфилов, старый русский интеллигент?.. Горячим, самым горячим желанием Ласточкина было, чтобы Гаврила Иванович Панфилов пошел с народом, помог ему в борьбе. Ласточкин видел: не профессор Гаврила Иванович Панфилов - милый, приятный и искренний человек - сидит перед ним; сидит, прикрыв глаза веками, и размышляет - с большевиками или против большевиков - передовая интеллигенция нашего народа…
Гаврила Иванович вдруг встал, подошел к дощатому столу в углу, покопался там в книгах и опять вернулся к столику. В руках у него был атлас. Он развернул его на странице "Юг России".
- Это очень просто, - тихо проговорил Гаврила Иванович и взял тонко отточенный карандаш. - Взглянем на рельеф местности…
Стоя у карты и водя по ней карандашом, как указкою, он начал, словно лекцию для студентов:
- Юг нашей родины имеет своеобразный и очень характерный рельеф. Это степь, которая начинается от отрогов Карпат на западе и тянется до Донецкого кряжа на северо-востоке. С северо-запада и северо-востока направляют свое течение к морям Черному и Азовскому все реки бассейнов Дона, Днепра и Южного Буга. Границею на западе будут Днестр и Прут. Но в данном случае эти реки интересуют вас меньше…
Гаврила Иванович на миг остановился и вопросительно взглянул на Ласточкина.
- Насколько я понимаю, войска, находящиеся в южной степи, то есть англо-французская армия, не имеют больших воздушных сил? - Ласточкин кивнул, искренне удивляясь специфически военной прозорливости этого глубоко штатского человека. И Гаврила Иванович закончил свою мысль: - Поскольку наблюдение с воздуха не представляет большой опасности, путями скрытного передвижения людских… скажем армейских, масс с севера на юг могут быть не только леса, но и долины рек. Прежде всего больших - Днепра и Буга с их поймами, - но и меньших, как вот эти - Ингулец, Ингул, Громоклея, даже еще меньших, они не обозначены на этой карте малого масштаба. На специальных военных картах все они обозначены, вы их там найдете. Но следует иметь в виду также и сезонные водостоки, которые не всегда заводнены, однако издавна создали потоками весенних вод широкие и глубокие овраги. На подступах к Одессе, например, эти овраги тянутся иногда на десятки и сотни километров - радиально с севера на юг. Любая масса людей, которая будет передвигаться по такому оврагу, может быть обнаружена с уровня степи только за сотню сажен от края самого оврага. Я думаю, что и на эти скрытые подступы стоит обратить внимание тому, кто имеет намерение передвигать… весьма большие массы людей и… гм… обозов с севера на юг. Эти овраги, поросшие кустами и бурьянами, иногда чащами кустов и бурьянов, а иногда и целыми перелесками, тоже могут быть местом… скрытого накопления людей, не хуже облесенных мест, которых… - Гаврила Иванович с досадою развел руками, - к сожалению, здесь совсем мало. Большой Анадоль остается на востоке, вне интересующей вас территории. А Савранские леса, ближайшие к Одессе с запада - вот они на карте, - слишком далеко: более чем в полутораста километрах.
Он кашлянул и с минутку помолчал.
- Я лелею эту мечту, я твердо надеюсь, что позднее, после окончания различных боевых действий, когда настанет мирное время, Советская республика, радея об интересах народа, одним из главнейших заданий поставит себе именно облесение степного юга, создание таких, знаете, дубрав. Они, знаете, будут иметь исключительное значение для увлажнения климата и для обогащения самой почвы, - словом, обеспечат благосостояние трудового населения. - Он снова кашлянул, как бы обозначая этими двумя покашливаниями, как двумя звездочками в рукописи, абзац - переход к новой теме. - Разумеется, местами накапливания больших людских масс могут быть и населенные пункты, но я превосходно понимаю, что вас они интересуют в наименьшей степени, потому что… потому что совершенно очевидно, что при тайном накоплении те силы, которые будут накапливаться, должны будут избегать населенных пунктов.
Ласточкин схватил руку профессора - карандаш выпал из нее, и оба они сразу наклонились, чтобы его поднять, - и крепко-крепко пожал.
- Спасибо! - прошептал он, взволнованный, до глубины души. - Вы думаете, Гаврила Иванович, что эти ваши соображения стоит передать и… ну, и командованию Красной Армии, которая… передвигается из Советской России, с севера на юг, степными просторами?
Гаврила Иванович скромно кашлянул.
- Я думаю, что в командовании армии есть стратеги и специалисты, которые и без моих соображений специалиста-географа принимают во внимание рельеф местности, учитывая всю своеобразную, неповторимую нигде в мире специфику южной украинской степи.
- Гаврила Иванович! - Ласточкин всматривался в карту. - А скажите: нет ли в самом деле где-нибудь пунктов облесения? Понимаете, в зимнее время чащи кустарника и бурьяна в поймах рек и в этих самых… оврагах весенних потоков совсем не то, что густой лес или, скажем, большой парк. Что вы, например, думаете о Дендропарке возле станции Долинской? - Ласточкин скорее ощутил, чем перехватил, какое-то движение в лице Гаврилы Ивановича и поспешил добавить: - Можете быть совершенно спокойны, Гаврила Иванович! Нам известна научная ценность долинского Дендропарка, гарантирую вам революционной совестью, что ни одно дерево в нем не будет срублено! Под страхом ответственности перед революционным трибуналом - ни одна веточка не упадет на землю в Дендропарке!..
Панфилову было очень приятно слышать горячую речь Ласточкина. Он спокойно улыбнулся и кивнул.
- Да, это очень удобное место для… скрытого накопления больших людских масс. Однако это ведь километрах в ста двадцати от моря… - Он помолчал одну секунду и прибавил: - Я, впрочем, могу порекомендовать вам хозяина этого парка…
- Давыдова? - спросил Ласточкин. - Внука декабриста Давыдова?
Гавриле Ивановичу было еще приятнее, что Ласточкин знает и о Давыдове. Он сказал:
- Очень, очень порядочный и достойный человек. Всю свою жизнь отдал природе родного края. Человек широких и свободных взглядов, большой демократ, хоть и дворянского происхождения. Вы можете сказать ему прямо, что Гаврила Иванович Панфилов передает привет и просит его содействовать вам во всех ваших начинаниях. Вообще у меня имеются довольно широкие связи с садоводами-любителями в селах украинского юга. - Гаврила Иванович заговорил с жаром. - Это - самородки! Обыкновенные украинские хлеборобы-труженики, но беззаветно, искренне и, я бы сказал, разумно влюбленные в свою землю-кормилицу. Очень достойные люди, патриоты и враги несправедливости и эксплуатации человека человеком! Я мог бы порекомендовать вас многим из них…
Ласточкин почувствовал, что какой-то клубок подкатывается у него к горлу - так внезапно хочется заплакать людям, которые никогда не плачут. Он молча пожал руку профессора…
Когда через некоторое время, расспросив подробно о садовниках-любителях, рекомендованных профессором, Ласточкин прощался с Гаврилой Ивановичем, он, еще раз пожимая ему руку, сказал:
- Спасибо вам от… большевистского подполья, профессор…
- Ну что вы! - махнул рукой Панфилов. - За что же спасибо? Передайте привет Григорию Ивановичу, когда увидитесь с ним.
- Обязательно. Но, я думаю, он и сам скоро заглянет к вам.
- Да? - искренне обрадовался Гаврила Иванович. - Буду очень, очень рад… - Он помолчал и прибавил: - Теперь особенно буду рад.
А когда Ласточкин переступал порог, Гаврила Иванович сказал еще:
- Если и вам будет нужно… ночью… знаете… где-нибудь приклонить голому, а будет негде… то…
- Нет, нет! - тотчас возразил Ласточкин. - Вы слишком дороги родине для ее будущего, чтобы теперь рисковать вашей безопасностью.
Но Панфилов еще на минутку задержал Ласточкина на пороге и спросил:
- А Крым? Знаете, Крым - это как раз очередной раздел моей книги. Он тоже занят англо-французами и этими… деникинцами… Там тоже происходит… борьба?
- Борьба происходит везде, Гаврила Иванович, а в Крыму в особенности: он непосредственно связан с югом Украины.
- Да, - согласился профессор, - хотя и геологически и климатически, да и по самому характеру почв юг Крыма представляет собою своеобразную, обособленную от Таврийских степей структуру. Но там у меня есть много знакомых, близких мне людей, хороших и честных патриотов: в Никитском саду, в урочище Массандра, в самом Симферополе - среди профессуры и научных работников…
- Большое вам спасибо, хороший вы человек! - сказал Ласточкин, сняв шапку, которую уже надел было, выходя во двор. - Если только возникнет такая необходимость, я позволю себе еще раз вас побеспокоить…
- Пожалуйста, пожалуйста! - сказал Гаврила Иванович. - Желаю вам доброго здоровья и успехов, Иван Федорович…
Ласточкин шел по парку, словно выпив немного вина; он был в приподнятом настроении, но какое-то ясное спокойствие вошло в его душу. Хорошо было на сердце, хорошо было и кругом, в природе.
Высокие, могучие, стройные деревья парка стояли по обе стороны живою стеною. Были это преимущественно сосны, пихты, ели, а среди них и вечнозеленые южные породы деревьев с твердыми, как будто жирными листьями, жадно устремленными к солнцу и теплу, но и стойкими против осенних бурь и зимнего холода. Жаль, что Ласточкин не спросил, как же они называются. Снег лежал только по краям аллеи парка. Под деревьями его не было. То ли он растаял в оттепель, то ли ветви деревьев укрывали свои корни от метели. Тихо и торжественно было в парке, и был он пустынным, но жила в нем душа природы и душа человека - человека, который жил и работал с единственным желанием: обратить природу на пользу человечества, обогатить человека дарами природы, помогать ему на его трудном пути к счастью. Чудесный был Ботанический сад!
С моря дул сильный ветер не менее чем в пять-шесть баллов. Но он только гнул вершины деревьев, только шумел в кронах, шелестел ветвями, а здесь, внизу, под деревьями, было спокойно и безветренно, как в тихую погоду.
"Прекрасен наш народ в своих трудовых и творческих силах! - сам себе сказал Ласточкин. - Конечно, мы победим!" Он почему-то вспомнил отзыв партийного пароля на явках для новоприбывающих в одесское подполье:
- "Будет на море погода!"
- А как же? Будет, будет! - вдруг услыхал он и вздрогнул от неожиданности.
Ласточкин уже подошел к воротам, но, задумавшись, проговорил последние слова вслух, и дед-привратник откликнулся на них. Дед сидел на скамеечке возле калитки и поглядывал на Ласточкина.
"Черт! - выругал себя Ласточкин. - Да я одурел и забыл, что я конспиратор".
Привратник приветливо сказал:
- Непременно будет погода. Моряна - она до вечера уляжется, подует западный, и будет оттепель. Недели через две, полагаю, и быть весне. В этом уж можете быть уверены. Ну как? Повидались с профессором, передали привет?..
На углу, где Французский бульвар поворачивал к Аркадии, как раз загремел трамвай аркадийской линии, и Ласточкин вспрыгнул на площадку последнего вагона. День кончался, заседание Иностранной коллегии уже, должно быть, подходило к концу, и вскоре надо было повидаться с Галей, которая дежурила сегодня на явке областкома и должна была вечером сделать отчет о новостях за день. Ласточкин посмотрел на часы. Была половина шестого.
4
Заседание Иностранной коллегии, происходившее в подсобной комнате за кухней кабачка "Открытие Дарданелл", уже окончилось.
Кроме Гали, Жанны, Жака, Витека, Абрама, Алексея, Максима и Славка, в этом совещании принимали участие французские матросы Бусье, Гастон и пехотинец Шамбор, артиллерист Пинэ и танкист Бургасон, проскользнувшие сюда из общего зала.
Эти французские матросы и солдаты представляли созданные уже на некоторых судах и в отдельных частях группы, именовавшие себя "подпольными комитетами". Они организовывали такие же группы на других судах и в других частях. Гастон, Бусье, Шамбор, Пинэ и Бургасон чувствовали себя на совещании Иностранной коллегии как-то неловко: они встретились здесь впервые, потому что подпольные французские "комитеты" еще не были связаны между собой. Они исподлобья и недоверчиво поглядывал и друг на друга, но эта взаимная настороженность исчезала, когда они слушали выступления членов Иностранной коллегии. Каждый из них, встав на путь активной борьбы, чувствовал себя сейчас ближе к русским подпольщикам-большевикам, организовавшим их, чем друг к другу.
Французы проинформировали коллегию, что на десяти судах и в двадцати батальонах организовались уже подобные группы - от пяти до десяти человек в каждой, - группы эти проводят разъяснительную пропаганду среди матросов и солдат. Группы распространяют листовки Ревкома и газету "Коммунист", им удается иногда выпускать и распространять и собственные воззвания, написанные от руки; пишут лозунги мелом на стенах казарм и в кубриках кораблей. Газета "Коммунист" почти на всех французских судах и в частях имела уже своих корреспондентов, которые на страницах подпольной газеты Одесского ревкома разъясняли всем солдатам и матросам оккупационной армии, что они пришли сюда как захватчики - душители свободы русского и украинского народов, и призывали французов бросить оружие и возвратиться домой. Некоторые из корреспондентов формулировали свои мысли иначе: они призывали солдат и матросов оккупационной армии не бросать оружие, а повернуть его против своего командования - восстать вместе с русскими и украинскими трудящимися и идти навстречу Красной Армии, наступавшей с севера Украины на юг.
Иностранная коллегия приняла решение созвать делегатское совещание всех подпольных групп, чтобы на нем избрать "центр руководства восстанием" в оккупационной армии и в эскадре интервентов. "Центр руководства" должен был создать подпольные группы и в тех частях, где их еще не было. На делегатское совещание для избрания "центра руководства" каждая существующая группа должна была выделить двух товарищей. День делегатского совещания должен был быть определен совместно с председателем Военно-революционного комитета Ласточкиным и командором Мишелем с корабля "Франс", которого и предполагалось избрать председателем "центра руководства".
Когда заседание коллегии на этом закончилось, все французы не вернулись в зал ресторана, а вышли черным ходом. За ними пошли и большинство членов коллегии. Только Жанна и Галя решили войти в зал, к столикам, под видом "веселых девушек" и использовать случай для свободных разговоров с солдатами и матросами, которые зашли в ресторан перехватить кружку вина или рюмку коньяку.
Жанна Лябурб никогда не пропускала такого случая. Пылкая, страстная, нетерпеливая, она совершенно игнорировала опасность и часто пренебрегала требованиями конспирации, за что уже не раз получала нагоняй от Ласточкина, да и от других товарищей.
Что касается Гали, то она особенно порывалась к живому разговору. Ее постоянное пребывание в стороне от живых связей - под землей, в далеких катакомбах, над рукописями листовок и гранками газеты - угнетало ее. Сегодня, собственно говоря, впервые пришла она в кабачок, где сидели французские солдаты и матросы, а "веселой девушке" можно было свободно подойти к любому, сесть к каждому хоть бы и на колени, а то и обнять и нашептывать ему на ухо все, что тебе заблагорассудится.
Они с Жанной появились из-за стойки, и в этом не было ничего неконспиративного: две девушки "веселой жизни" забегали на кухню по своим женским делам - привести себя в порядок, а может быть, и договориться с хозяином о процентах, которые они должны уплатить за право оставаться в кабачке у столиков. Но когда Галя с Жанной вошли и Галя очутилась перед двумя десятками столиков и полсотнею бравых моряков и солдат за ними, она оторопела.
Она схватила за руку Жанну, которая спокойно приглядывалась, к какой бы компании подсесть - матросов или пуалю?
- Погоди минуточку, Жанна… - прошептала Галя. - Сядем сначала здесь, я немного растерялась…
Они сели возле стойки за свободный столик.
Галя огляделась вокруг. В зале стоял гомон. Солдаты и матросы небольшими группами сидели за столиками перед кружками с вином. Все были шумны и веселы, но пьяных в зале не было; французы умеют пить именно так - быть навеселе, но не напиваться. В трех или четырех компаниях были и девушки.
- Я что-то не знаю их, - прошептала Галя. - Хотя нет, вон та, с черными косами, - это Роза…
Жанна ответила:
- Верно. Из наших сейчас здесь только одна Роза. А те действительно уличные. - И Жанна сразу же горячо заговорила: - Их надо собрать, всех этих уличных, неважно, что они уличные; очень легко научить их закинуть разомлевшему от вина и присутствия девушки солдату два-три слова и про…
Но Галя уже взяла себя в руки, и прежде всего вернулась к ней ее осмотрительность подпольщика…
- Нет, Жанна, неверно. Во-первых, это хорошо конспирирует каждую из нас, когда мы действуем здесь среди других девушек, которые с нами ничего общего не имеют, а просто так… веселятся. Во-вторых, каждого, кого мы привлекаем, надо прежде всего хорошо изучить. Кто их знает, этих уличных девушек, что у них на душе…
- Ну, поехала!.. - отмахнулась Жанна. - Оккупантов ненавидят все. Мы чересчур уж конспирируемся.