При выходе из парка - там, где меж двумя старинными каменными "бабами" на самом краю оврага степной лес внезапно обрывается и дорога сразу выбегает на равнину, - столпились провожающие. Это был персонал Дендропарка: несколько объездчиков - теперь пеших, так как они отдали своих коней кавалерии полка, - два старика садовника, шесть девушек - их помощницы, кучер хозяина парка, расставшийся со своим кабриолетом, который он отдал под пулеметную тачанку, и сам Давыдов - владелец волшебного лесного хозяйства в южной голой степи.
Командир Овчарук лихо промчался мимо провожающих. Ленточки бескозырки трепетали за его спиной.
- Пролетарский привет внуку декабриста! - крикнул он старику Давыдову, скрываясь в облаке степной пыли.
- Ви-ира-а! - гаркнули вслед за ним со своих линеек флотские из особого отряда "Полундра".
Бойцы, минуя провожающих, махали фуражками, одни - приветствуя Давыдова, другие - прощаясь с девушками-садовницами.
Когда прошел весь полк и работники парка стали серыми от степной пыли, покрывшей их одежду и лица, из оврага показалась тяжелая "беда" комиссара Столярова.
Увидев провожающих, Столяров сразу остановил лошадей и, соскочив с повозки, подошел к Давыдову. Он отдал честь по-военному и произнес, словно рапортуя:
- Товарищ ботаник! Чудо природы и богатство народа - заповедный Дендропарк мы оставляем вам в целости и сохранности, чтобы процветала рабоче-крестьянская наука.
Он резко оторвал ладонь от фуражки, четко, как будто стоял навытяжку перед генералом, вышел из положения "смирно" и протянул руку старому ботанику.
- Спасибо вам, отец родной, за гостеприимство и доброе сердце. Теперь делайте свое дело, а мы будем делать свое. Считайте, что мы пошли довершать дело вашего славного предка. Большевистский привет! - Он минуту подумал, затем обнял старика и трижды с ним поцеловался. Потом Столяров подбежал к "беде", стал в ней во весь рост, подхватил вожжи и крикнул, обращаясь ко всем:
- До счастливой встречи, товарищи!
Степная дорога запылила за тяжелою "бедою" почтового ведомства.
3
Снегиревку брали с налету - и это была первая боевая операция полка.
Собственно захватывать Снегиревку не входило в планы Столярова и Овчарука. Полк должен был нанести удар по Херсону. Поэтому распылять силы, оставляя гарнизон в Снегиревке, несмотря на то, что эта станция контролировала железную дорогу и на Николаев и на Херсон, - не было никакого смысла.
Франко-греческие оккупанты, захватившие Херсон и Николаев, понимали, какое значение имеет эта узловая станция, и после того, как из Снегиревки ушел штаб атамана Григорьева, держали здесь порядочный вооруженный отряд, состоявший из деникинских офицерских дружин, смешанных с немногочисленными греками. Командование было сосредоточено в руках французских офицеров, которые, безусловно, должны были оказать серьезное сопротивление. Поэтому Овчарук и Столяров приняли было решение: пересечь на марше железную дорогу где-нибудь между Снегиревкой и ближайшей на Николаевской железнодорожной линии станцией Новопетровкой и, оставив Снегиревку позади, продвигаться Бурхановским шляхом на Херсон. Для охраны левого фланга со стороны Снегиревки был выделен специальный подвижной заслон, который потом мог легко догнать полк на марше. В заслон вошло полсотни конников, с полдесятка тачанок и одна "гитара" с полундровцами. Командование заслоном принял на себя Овчарук.
Но когда заслон, растянувшись цепочкой - десять всадников, пулеметная тачанка, снова десять всадников и снова тачанка, - на втором километре от станции пересекал на переезде железнодорожную линию, с хутора, расположенного неподалеку, деникинцы внезапно открыли стрельбу.
Тачанки сразу же взяли хутор под перекрестный огонь. Из-за какой-то хаты на краю хутора им ответил пулемет. Тогда конники не выдержали и без команды с шашками наголо бросились на хутор.
Овчарук в этой операции ехал не на тележке, а верхом, - матросы обычно прекрасные наездники. Он пришпорил своего скакуна, но остановить разгоряченных кавалеристов было уже поздно. В руке Овчарука тоже блеснул клинок.
Конники мчались прямо по железнодорожному полотну. Не прошло и нескольких минут, как они достигли пристанционной зоны. Несколько деникинских офицеров, удиравших по перрону вокзала, были изрублены с ходу, и клинки партизан сверкнули на улицах пристанционного поселка.
Налет был внезапный - еще пять минут назад белые не ждали никакой опасности. Офицеры кинулись огородами кто куда, бросая оружие и огневые припасы. Рачительные конники Овчарука тотчас же принялись грузить все это на неведомо где раздобытые подводы.
Овчарук верхом влетел на перрон вокзала. Его ординарец уже открыл дверь в кабинет начальника станции. Начальник станции - бледный и дрожащий - стоял у стола, а за столом, крича что-то в телефонную трубку, сидел офицер. Ординарец выстрелом пригвоздил его к креслу.
Овчарук кубарем скатился с коня и, вбегая в комнату, крикнул:
- С кем он говорил?
- На проводе Херсон… - пролепетал начальник станции, еле живой от страха. - Комендатуру гарнизона… Он просил помощи… броневик…
В это время в станционное помещение ворвались полундровцы. Они пустили свою "гитару" карьером и догнали конников.
- Братишки! - крикнул кто-то из флотских. - На проводе Херсон! А ну, командир, скажи "здрасте" какой-нибудь Клемансе или Лорду Жоржу!
- Или покрой по-нашински президента Вильсона! - подхватил другой под дружный хохот.
Предложения были заманчивые, и Овчарук взял трубку, которая тихо похрюкивала на столе. Начальнику станции, все еще стоявшему навытяжку, он добродушно бросил:
- Вольно, папаша! Можно без церемоний. Мы люди свои.
С минуту Овчарук прислушивался. Издалека, за пятьдесят километров, из Херсона, кто-то вопил надсадным голосом:
- Алё, алё, алё! Снегиревка?! У аппарата!.. Алё! Алё!
Овчарук откашлялся и солидно ответил:
- Алло?
- Капитан? - послышалось из трубки. - Куда же вы пропали? Что там случилось? Как будто выстрел прогремел? Отвечайте же быстрее - что это за банда налетела на станцию?
Тогда Овчарук послал в трубку длинный, сложный и виртуозный "большой матросский закрут".
На секунду трубка перестала урчать. Полундровцы столпились вокруг командира, с нетерпением ожидая разговора. Затем из трубки долетел вопрос, заданный не совсем уверенным тоном:
- Кто у аппарата?
- Клим Овчарук, матрос второй статьи, командир отдельного полка Красной Армии, член партии большевиков с семнадцатого года!
Полундровцы так и присели с открытыми ртами, замахали друг на друга руками, чтоб ненароком кто-нибудь не прыснул и не помешал разговору. Они замахали даже на окно, за которым в это время раздавались выстрелы.
В трубке снова некоторое время не отвечали, потом заговорили более твердым тоном:
- Бросьте валять дурака! Кто там хулиганит? Где капитан? Какова обстановка на станции Снегиревка?
Овчарук ответил:
- На станции порядок! Станцию занял я силами отдельного полка Красной Армии. Твоего капитана только что ликвидировали. А за дурака я еще сверну тебе твою умную голову, чтоб ты мог сам себя целовать в пятки. И вообще я с тобой, белой сволочью, разговаривать не желаю! Если есть там около тебя какой-нибудь француз, давай его сюда, я ему выложу все, что надо…
В трубке долго молчали. Затем послышался другой голос. Кто-то говорил с сильным акцентом:
- Кто ести? Говори комендант Херсон… Я ожидай, отвечайте…
- А ты кто? - спросил Овчарук. - Француз или англичанка будешь?
- Я ести полковник греческа армия.
- А-а, - разочарованно протянул Овчарук. - Греческий булочник!.. Так вот ты скажи, Юра, какого черта вы, жоржики, приперлись к нам на Украину? Тебе что, Афин мало?
Из трубки ответили.
- Я прошение разговоры серьезно.
- Серьезно и говорю, - ответил Овчарук. - Слышишь, ты, прислужник мировой буржуазии: чтобы и духу вашего не было сегодня же к вечеру! Завтра я беру Херсон, а ежели застану тебя еще там, то мои хлопцы спустят тебе штаны и всыплют… Понял?
Неожиданно из трубки донесся почти спокойный ответ. То ли греческий полковник не до конца понял трудноватую для разумения иностранца речь матроса, то ли счел за лучшее поискать путь к примирению, - во всяком случае он заговорил другим тоном:
- Слушайте, большевик! Ми ести армия, ми получай приказ, и мой военный долг его выполняй.
- Вы не ести армия, вы ести банда акул капитализма, - солидно возразил Овчарук, тоже начиная ломать речь, уверенный, что теперь грек наверняка его поймет. - И ести бесчинствуете здесь вместе с гидрой контрреволюции. - Но после этих грозных слов Овчарук решил тоже сменить гнев на милость. - Если же ты ести такой уж сговорчивый, то я могу пойти с тобой на мировую… Бросай оружие и топай! Ести? Мне проливать кровь твоих обманутых солдат не с руки. Мы лучше отпустим их домой. Так вот, ести тебе ультиматум восставшего трудового народа: сдавай мне завтра утром город. Ежели по-мирному, я тебя пальцем не трону - слово флотского! Договорились? Ести?
В трубке помолчали. Затем греческий полковник спросил:
- Позволите передать ваш предложений мое командование?
- А почему же? Ести! - согласился Овчарук. - Валяй передавай. Мы субординацию понимаем.
Овчарук положил трубку и торжественно поглядел на притихших полундровцев. Никто не смеялся. Дело было не шуточное: состоялся немаловажный международный акт - был передан ультиматум греческому командованию в Херсон.
В это время на пороге появился чабан из конников.
- Так что, товарищ командир, - отрапортовал он, - все оружие и прочее имущество погружено на четыре гарбы. Какой будет приказ: удерживать станцию или подадимся за нашими? Думка такая, что лучше за нашими вдогонку, чтобы не оторваться, да и беляки приходят до памяти и за огородами прилаживаются к обороне.
- По ко-о-ня-ам! - подал команду Овчарук. Он уже стал заправским конником и даже перешел с флотской на кавалерийскую команду. - Ма-а-рш!.. До свидания, папаша! - кивнул он начальнику станции. - Мы в скором времени установим здесь Советскую власть. Так чтоб полный порядок! Смотрите у меня!
Кавалерийский заслон Овчарука догнал полк уже километров за десять железнодорожного полотна, на шляху за Бухановкой. Столяров теперь ехал впереди, в голове колонны, и Овчарук не стал его догонять. Он только отправил к нему конника и приказал передать: "Трепанули станцию. Убитых и раненых нет. Один пропал без вести. Везем четыре гарбы всякого оружия. Антанте в Херсон телефонировал ультиматум: сдавать Херсон завтра утром без боя".
Овчарук приказал конному отряду пристроиться в хвост колонны, а сам с "гитарой" полундровцев, прикрывая марш, остался в арьергарде, на километровой дистанции от колонны.
4
Ординарец подал Овчаруку советскую газету, - ее захватили в кабинете, на столе у начальника станции. Очевидно, комендант Снегиревского гарнизона читал ее как раз перед налетом Овчарука. Это была совсем свежая харьковская газета, датированная двумя днями раньше, - видимо, ее добыла белогвардейская разведка.
На первой странице была напечатана нота Совета Народных Комиссаров Украины французскому министру иностранных дел Пишону; копия - президенту Соединенных Штатов Америки Вильсону, Нью-Йорк; копия - министру иностранных дел Британской империи Ллойд-Джорджу, Лондон; копия - Мирной конференции, Париж.
Советское правительство Украины заявляло категорический протест против зверств, которые чинили франко-англо-американские захватчики и их греко-румынские и петлюровско-деникинские наемники на юге Украины. Нота требовала немедленно вывести с территории южных губерний все вооруженные силы Антанты и ее ландскнехтов, а из портов Черного и Азовского морей - эскадру интервентов. Нота заканчивалась так:
"В случае, если не будет положен конец белому террору, не будут устранены препятствия для возвращения украинских военнопленных и других граждан на их родину, Советское правительство Украины вынуждено будет прибегнуть к тем репрессивным мерам, о которых сказано в предыдущей ноте".
То, что Советское правительство Украины обращалось к Антанте в таком решительном тоне, что оно вообще обращалось к ней с такой штукой, как дипломатическая нота, - а эта нота, как видно, была уже не первая, - матросу Овчаруку пришлось по сердцу. Было ясно, что Советское правительство на Украине чувствует себя крепко, раз таким языком говорит с Антантой, победившей всех на свете и теперь кичащейся своими победами.
Вот какие мысли возникли в голове Овчарука, как только он прочел заголовок ноты и ее последний абзац. Овчарук начал читать с последнего абзаца, потому что ему не терпелось узнать, какое требование выдвинуто в ноте.
Потом он принялся с самого начала внимательнее изучать всю ноту, довольно-таки длинную.
Вдруг сердце матроса сковал ледяной холод. В ноте приводились примеры зверств, учиненных франко-англо-американскими интервентами за последнюю неделю. Десятки кровавых фактов, и за каждым из них - сотни замученных людей. Тут же были помещены поименные списки советских граждан, расстрелянных и замученных, повешенных и потопленных антантовскими контрразведчиками.
В этом ужасном списке Овчарук нашел и сообщение об аресте, пытках и зверской расправе с членами одесской Иностранной коллегии.
Белый как мел, страшный в своем горе и ненависти, поднялся матрос Овчарук на стременах. Потрясая скомканной в кулаке газетой, он закричал:
- Полундра!
Отряд обернулся, и полундровцы бросились к своему командиру. Они поняли, что произошло что-то необычайное.
- Братишки! - выкрикнул Овчарук, и голос его разнесся далеко над черной весенней степью, над прошлогодним сухим ковылем у края дороги, долетел до песчаных барханов, что белыми волнами вставали впереди, у залива близкого уже Днепра. - Нет уже наших друзей-товарищей, наших братишек дорогих! Замучила, поубивала их, наших большевиков чудесных, черная, буржуйская Антанта. Выклевали им ясные, честные очи коммунистов, выпили их благородную пролетарскую кровь! Расстреляли нашу Иностранную коллегию, которая со светлым советским словом обращалась к одурманенным французским сердцам…
Он соскочил на землю и, припав лицом к потной, горячей шее коня, зарыдал.
Он рыдал тяжко, как рыдают сильные люди, что никогда не знали слез, но которых горе сломило внезапно. Он плакал громко, всхлипывая и сотрясаясь от рыданий всем телом.
Полундровцы окружили командира и понуро стояли, опустив чубатые головы, утирая слезы.
Один из матросов положил на плечо Овчаруку руку.
- Успокойся, Клим! - сказал он. - Уйми сердце, командир. Мы им, гадам, устроим спектакль на поминках… Вот жив не буду, если положу оружие, пока последнего интервента в море не сброшу!
Овчарук сразу затих. Он утер лицо рукавом бушлата, глубоко вздохнул и надвинул на лоб бескозырку. Не говоря ни слова, он вдел ногу в стремя, вскочил на коня и выпрямился в седле. Глаза его, сухие и горячие, с припухшими и покрасневшими от слез веками, смотрели вперед - туда, где за песчаными барханами над холодным днепровским лиманом поднималось от теплых волн Черного моря синее марево.
- Смерть мировой буржуазии! Даешь Антанту! - сказал он со злобою и негромко, словно и не рыдал еще недавно; только голос его звучал хрипло.
Это был приказ. Полундровцы вскочили на свою "гитару".
Но в это время матрос, сидевший позади у пулемета, крикнул:
- Полундра! Погоня!
Сзади, на расстоянии не более километра, из лощины на дорогу выскочила конница. Это был большой кавалерийский отряд - человек в пятьдесят. Всадники мчались галопом; черные бурки, будто крылья воронов, разлетались по ветру, оголенные клинки сверкали в лучах солнца.
- Беляки! Деникинская казачня!
Еще две-три минуты - и они будут здесь.
Овчарук быстро взглянул вперед: колонны не было видно, пять минут назад исчезли вдали последние конники. Он соскочил на землю.
- Скачи! Догони! Предупреди! Пусть шлют помощь. А мы здесь задержим! - крикнул он какому-то полундровцу и толкнул его к коню.
До отряда Овчарука оставалось еще метров триста, когда из лощины появилась вторая группа всадников, на рысях спешившая за первым летучим отрядом. Кони под ними были какие-то низкорослые и прядали длинными острыми ушами.
- Иисусова кавалерия!
Это трусили греки на своих мулах. Их тоже было не менее полусотни.
- К бою! - приказал Овчарук.
Связной на коне Овчарука мчался галопом, припав к гриве коня. Несколько выстрелов прогремело ему вдогонку.
Но то были бесцельные выстрелы: стреляли на скаку по мчавшемуся всаднику. Через пять минут посыльный догонит хвост колонны, а еще через десять пулеметные тачанки будут здесь.
Казаки были уже метрах в двухстах.
- Ложись! Огонь! - скомандовал Овчарук.
Пулемет с "гитары" сыпанул свинцом.
Полундровцы попадали на дорогу. Один пулемет и десяток маузеров встретили два отряда конницы - каждый по полсотни сабель.
Услышав визг пуль, передний отряд сразу расчленился. Казаки поскакали вправо и влево от дороги в степь. Они намеревались двумя крыльями обхватить тот участок дороги, где залегли матросы со своим командиром.
Второй отряд тоже остановился, и греки начали соскакивать на землю. Стегая мулов, они принуждали их ложиться и сами быстро прятались за животных. Оттуда, из-за мулов, как из-за бруствера, они сразу же открыли шквальный огонь. К счастью, пулемета у них не было, стреляли из карабинов.
Так начался этот бой: десяток маузеров и один пулемет - против полусотни карабинов и полусотни сабель. Всадники, огибая фланги, скакали во всю мочь, зажимая стрелков в кольцо.
Некоторые всадники падали, сраженные пулями матросов. Но упало два, три, пять человек, а остальные летели дальше, поблескивая клинками и посылая проклятия и угрозы.
Когда кольцо всадников сузилось метров до пятидесяти, пулемет дал длинную очередь, и на земле осталось не меньше десяти тел. Казаки сдержали коней, метнулись в стороны и, повернув назад, рассыпались по степи.
Шквальный огонь греческих стрелков был сосредоточен на неподвижной и точной цели - полундровцы лежали прямо на дороге, ничем не прикрытые, даже бугорка не было перед ними. Пять матросов были убиты в первую же минуту.
В это время всадники опять повернули коней и бросились во вторую атаку. Но когда они были уже на расстоянии двадцати метров, пулемет уложил еще пятерых, и казаки снова поскакали в степь.
И все же их оставалось еще не менее сорока. Матросам приходилось защищаться и по фронту - от греческих стрелков, и по флангам - от атак конников. В живых осталось только три матроса, Овчарук был четвертый.
Теперь матросы отползли за трупы коней и стали стрелять из маузеров на выбор по всадникам. Пулемет на "гитаре" смолк: пулеметчик был убит, а проскочить открытое расстояние от коней к "гитаре" - значило погибнуть под шквальным огнем.
Овчарук посмотрел на дорогу, ведущую к морю. Гонца уже не было видно, он скрылся за барханами, но не видно было и помощи. Казалось, время длится бесконечно долго. Но, взглянув на часы, Овчарук увидел, что прошло всего пять минут, - значит, гонец мог только-только догнать хвост колонны, а может быть, еще и не догнал…