7
Боевые операции вышли в зону одесского плацдарма кольцевым обхватом - и Одесса стала под удар.
Командующий оккупационной армией Антанты на Украине генерал д’Ансельм объявил город на осадном положении и провозгласил себя "верховным правителем Юга".
Председатель одесского подпольного Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов Николай Ласточкин созвал экстренное заседание исполкома Совета.
Впервые после многих дней напряженной работы Ласточкин снова увидел Галю. Галя организовывала теперь новый отряд пропагандистов для работы среди французских войск - на смену погибшим членам Иностранной коллегии. Связь с французскими повстанкомами после разгрома Иностранной коллегии и провала делегатов французских частей не была еще восстановлена, но комсомольцы и комсомолки из группы распространения продолжали регулярно распространять листовки и газету "Ле коммюнист" на французском языке. Ласточкин сказал Гале:
- Твоей подпольной типографии, а заодно и подпольной редакции придется взять еще одно небольшое поручение.
- Какое именно? - спросила Галя. - Листовка? Текст у тебя есть?
- Нет, - ответил Ласточкин, - текста у меня нет. И это будет не листовка. Это будет регулярный, желательно - ежедневный, орган периодической прессы.
Галя озабоченно подняла брови.
- Но товарищей, знающих французский язык, ты мне не присылаешь! Как же делать сразу две газеты? И зачем тебе две французские газеты?
- Товарищи со знанием французского языка не понадобятся, - усмехнулся Ласточкин. - Эта газета будет не на французском языке…
- На греческом? - ужаснулась Галя. - Но у нас же нет товарищей, знающих греческий язык, и я не знаю…
Ласточкин громко рассмеялся.
- Это будет не на греческом языке, Галя.
- На каком же тогда? - совсем растерялась Галя. - На английском? Разве они перебрасывают сюда английские части?
- Эх, Галя, Галя! - укоризненно покачал головой Ласточкин, хитро поблескивая глазами. - Ты совсем забыла, где ты живешь и какой язык у тебя родной. Нам необходима газета на русском и украинском языках. Готовить надо оба издания.
- Ты хочешь сказать… - начала было Галя.
Но Ласточкин уже серьезно, без шуток, оборвал ее:
- Да, именно, это я и хочу сказать. Совет рабочих депутатов существует, и, как высший орган Советской власти на местах, он, естественно, должен иметь свой орган печати. Готовь первый номер "Известий Совета рабочих депутатов".
- Нелегальный, конечно? - спросила Галя.
Ласточкин пожал плечами.
- Готовить его начнем нелегально, а каким доведется ему выходить в свет - это покажет жизнь.
Когда собрались все члены исполнительного комитета, Ласточкин открыл заседание.
- Товарищи! Среди нас есть люди, которые и до сих пор придерживаются мнения, будто нашу победу решает только разложение армии интервентов, - начал он свою речь. - Это ошибочная мысль, товарищи, и ошибочность ее подтверждает сама жизнь. Разложение армии интервентов - дело исключительной важности, но оно лишь тогда может сыграть свою роль в разгроме интервенции, коль скоро будет сочетаться с ростом всех наших боевых сил, коль скоро наши боевые силы будут точно выполнять ту роль, которая им отведена в ленинском плане разгрома интервентов. Выполняя этот план разгрома интервенции, Красная Армия развивает наступление с севера по всему Украинскому фронту. Партизанские отряды, подчиняющиеся командованию Украинского советского фронта, по трем направлениям двигаются на юг, к Одессе. Десятки восстаний в городах и селах вспыхивают навстречу Красной Армии и партизанам по всей территории, захваченной франко-англо-американскими интервентами и их наемниками. Наступает время для всеобщего восстания в Одессе - городе славы нашего народа, городе революционных традиций, в городе, который, в течение года находясь под разными иностранными оккупациями, ни на минуту не переставал жить своей, советской жизнью.
Всеобщее восстание навстречу освободительному движению Красной Армии - теперь для нас нет другой цели. Исходя из этой цели, должны мы сейчас разрешать каждое стоящее перед нами задание. Время восстания назначит командование Красной Армии…
Ласточкин говорил долго. Необходимо было взвесить и оценить все реальные силы восстания и предусмотреть все возможные препятствия. Члены исполкома долго обсуждали доклад и разошлись поздно.
Ласточкин ушел последним.
Через Срединную площадь - заседание происходило в Союзе деревообделочников - он вышел на Разумовскую улицу.
И больше его никто не видел.
Товарищи, которые должны были встретиться с Ласточкиным на следующий день, чтобы обсудить вопросы организации всеобщего восстания, ушли с явок ни с чем.
Ласточкин исчез.
Глава седьмая
1
Шторм крепчал, казалось, с каждым порывом ветра. Казалось, что ветер не просто дул над поверхностью моря, в бешеном полете проносясь над водным пространством, а будто скакал галопом по гребням волн. Казалось, что воздух в своем могучем движении становился плотным - таким же плотным, как и морская вода внизу.
И это стремительное движение воздуха тянуло за собою верхний слой воды; валы катились высокие и мощные, вихрь срывал гребни волн и уносил их, перемешивая воду с воздухом. Стояла весна, давно уже не было снега, но буря словно волокла над морем снежные буруны - пену и брызги.
Ураган гудел, выл, свистел, и этот рев покрывал все звуки. Не слышно было ревунов у маяка, не слышно было визга сирен на кораблях, даже пушечный выстрел не в силах был протаранить грохочущий рев урагана.
Шторм усилился до одиннадцати баллов - это был максимально возможный шторм в этих широтах, - и все же казалось, что ветер крепчает с каждой минутой и шторм и дальше будет нарастать.
Подобные штормы бывают не каждый год, и то лишь поздней осенью и весной - в период равноденствия.
Огромные океанские транспорты на рейде лежали на боку, и их швыряло, как утлые челны. Тяжелые линкоры и дредноуты будто совсем ушли под воду своими стальными корпусами, и волны свирепо вскипали, вихрились, пенились, перекатываясь через палубу, облизывая надпалубные башни. Мелкие посудины, которые попрятались под защиту мола, в обычно тихие заводи, даже здесь - за волнорезом - бросало с борта на борт и с носа на корму. Чтобы не разбило их в щепы о пирсы, суда вынуждены были отшвартоваться и покинуть причалы. Теперь они беспомощно барахтались посреди бухты, как котята в воде.
Огромный транспорт, стоявший за молом, но под защитой волнореза, заякоренный на два конца, лег на борт; каждую минуту его могло сорвать с якорей и разбить о мол. Спасало транспорт только то, что он имел глубокую посадку и совершенно плоскую палубу, без палубных надстроек. Ветер свободно перелетал через палубу, волна за волной перекатывалась через нее и, ниспадая каскадами, уходила дальше. В трюмы транспорта вода просачивалась сквозь наглухо задраенные люки и иллюминаторы. Внутри транспорта устоять на ногах было невозможно: пол в каюте стоял почти вертикально, одна боковая переборка ушла вниз, другая нависла над головой. Только на ребре, где бортовая переборка соединялась с днищем, можно было удержаться на одном месте, хватаясь то за днище, то за переборку.
Ласточкин так и стоял. Все, что было в каюте - табурет, выполнявший роль стола, соломенный матрац, заменявший постель, а также вся необходимая утварь одиночной камеры в этой плавучей тюрьме - алюминиевые кружка, тарелка и кувшин, - все это валялось тут же в углу, между днищем и переборкой. Под ударами волн все это перелетало от одной переборки к другой, звенело и тарахтело.
Ласточкин был мокрый с ног до головы. При каждом ударе волны вода брызгала через задраенный иллюминатор, хлестала из-под медной окантовки плотно закрытых дверей, сбегала по стенам, просачиваясь неведомо в какие щели. Впечатление было такое, будто судно уже залито водой и идет ко дну.
Ласточкин не был моряком, и плавать ему приходилось разве только на катерах, курсирующих в Киеве по Днепру между Подолом и Слободкой. Он ни на минуту не сомневался, что это конец.
Хуже всего было то, что шторм налетел внезапно. Правда, ветер и волны были и раньше - утром и днем, с той поры, как его привезли сюда, - но тогда судно только сильно покачивало, а по палубе даже ходили люди: он слышал тяжелые размеренные шаги часовых. Шторм налетел полчаса назад - уже после того, как он услышал, что к транспорту причалил катерок. Из катерка вышли какие-то начальники. Он понял это по суете, поднявшейся наверху, и громкому ответу команды на приветствие прибывших.
Что ж, значит, и начальники эти теперь обречены на гибель вместе с ним, раз не успели своевременно убраться восвояси…
Однако это нисколько не утешало Ласточкина. Он не хотел погибать ни от шторма, ни от глупой пули тюремщиков. Он не имел права умереть: на берегу осталось подполье, в городе готовилось восстание, и он нужен был там, на своем месте руководителя.
На минуту шквал будто притих. Ласточкин даже отпустил переборку, за которую держался. Но это было всего лишь затишье перед еще более сильным ударом. Судно содрогнулось так, что затрещала каждая дощечка обшивки, заскрипели и застонали крепкие подпорки. Транспорт накренило на другой борт, Ласточкина швырнуло в сторону, и он больно ушибся об иллюминатор.
В эту минуту в воспаленном мозгу Ласточкина, все время думавшего только о том, как бы убежать из этой тюрьмы, блеснула совсем безумная мысль: судно сейчас расколется, он очутится в воде, поплывет и достигнет берега. Плавать Ласточкин не умел. Если бы он умел плавать, то знал бы, что в такой шторм не выплывет ни один пловец.
Но транспорт остался цел и даже выровнялся. Ласточкину удалось подняться на ноги, и он стоял, держась за переборку. Может быть, шторм начинает утихать?
В это время он услышал, что кто-то пробирается коридором к его двери, падая, ударяясь о стенки и чертыхаясь. Потом зазвенели ключи, щелкнул замок, кто-то, все еще продолжая чертыхаться, очевидно навалился что было силы на дверь, - переборка стояла наклонно, дверь заело и открывать ее было трудно. Наконец, она с грохотом распахнулась, и, держась за косяк, на пороге остановился часовой.
- Иди! - расслышал Ласточкин сквозь вой бури, скрип дерева и тарахтенье всего, что перекатывалось с места на место в каюте и во всех соседних помещениях.
Куда идти? Очевидно, не на смерть. Ведь должен же быть еще допрос. Неужели в такой шторм его снова швырнут в катер и повезут на берег? Опять безумная надежда пронизала разгоряченное воображение Ласточкина: он сможет выброситься за борт, и волна понесет его прямо к берегу…
Ласточкин сделал шаг, упал, поднялся, снова упал, но, схватившись за порог, все-таки перекатился в коридор. Часовой подхватил его под локти и прислонил к стене.
- Куда мы пойдем? - крикнул Ласточкин часовому.
Часовой-белогвардеец с нашивками унтера, грузин, не ответил и толкнул его в спину.
Ласточкин пошел. В коридоре двигаться было легче, чем в каюте: коридор был узкий, не более метра в ширину, и можно было держаться одновременно за обе стены.
В конце коридора была дверь, тоже плотно прикрытая. Грузин постучал в нее, внутри загремел засов. Дверь открыл второй часовой. Вид у него был страшный. Отпирая дверь, он зажал широкий тесак в зубах: в тесноте кают, да еще при такой качке пистолет не был надежным оружием - чернокожая стража стояла на посту с короткими и широкими тесаками.
Второй часовой был черный мальгаш, и вступить с ним в разговор не было никакой надежды. Кроме своего языка, негры и мальгаши знали только несколько французских слов - слова команды.
Теперь около Ласточкина стояло двое: жилистый, подвижной грузин и широкоплечий, на две головы выше низенького Ласточкина, негр, - не стоило и пытаться броситься на них, чтобы оттолкнуть и, пробежав палубу, прыгнуть за борт.
Они пошли вторым коридором, здесь качало несравненно меньше; каюта-камера находилась на корме, а сейчас они передвигались в центральной части судна.
У одной из дверей, очевидно в самом центре судна, потому что здесь качало еще меньше, грузин остановился и сильно постучал. Затем толкнул дверь. Она приоткрылась, и Ласточкин сразу же, еще не переступив порога, увидел перед собой четырех человек. Они были так близко, что Ласточкин даже отшатнулся: каюта была небольшая, и эти четверо сидели тут же, у порога. Они сидели в креслах близко друг от друга, и когда судно подбрасывало, каждый, чтобы не упасть, хватался за спинку кресла соседа. Кресла стояли так тесно, что резкие встряски судна не опрокидывали их и почти не сдвигали с места.
- Заходите! - приветливо, даже обрадованно крикнул один из этих четверых.
Удары волн и здесь заглушали все другие звуки, но деревянные части судна скрипели тут не так отчаянно, и можно было расслышать человеческий голос. Чернявый плотный человек, обратившийся к Ласточкину, был, видимо, иностранцем, но говорил по-русски.
Ласточкин, шатаясь, переступил порог и огляделся вокруг. Он тоже хотел бы присесть, но сесть было не на что, больше кресел в каюте не было, и он продолжал стоять, прислонившись к стенке, хватаясь за ручку двери после каждого удара волны.
Черноволосый плотный человек был в штатском - теплая охотничья куртка, серый шерстяной свитер с выпущенным наружу воротником, желтые краги и клетчатое кепи. Второй - высокий, стройный, седой, с холеным лицом и застывшим на нем высокомерным выражением легкого омерзения ко всему окружающему, словно в каюте разило чем-то вонючим, - был в кителе с погонами французского генерала. Третий, сидевший рядом с ним - багровый, налитой кровью и будто сонный, - был тоже с генеральскими знаками различия, только в английском френче. Четвертый был французский полковник с серебряным штабным аксельбантом.
Этого четвертого Ласточкин знал. Это полковник Фредамбер - фактический вершитель судеб на всем одесском плацдарме. Остальных трех он никогда не видел. Однако он сразу догадался, что седой высокомерный - это д’Ансельм: ему точно известна внешность генерала. Английский адмирал - очевидно, Боллард. Но кто же первый, штатский?
Штатский заговорил снова. С его лица не сходила приветливая улыбка.
- Халлоу! - крикнул он точно в телефонную трубку. - Халлоу! Чертова какофония! Нам придется в нашей интимной беседе перекликаться, как на базаре, - он улыбнулся. - Вы не сердитесь, что вас потревожили так поздно и в такую непогоду?
Неизвестный хорошо владел русским языком, не затрудняясь в подборе слов, но в речи его чувствовался акцент. Ласточкин не знал ни французского языка, ни английского и не мог понять, кто же этот неизвестный - англичанин или француз?
На вопрос он не ответил.
Но это нисколько не обескуражило незнакомца. Он улыбнулся и весело пошутил:
- Понимаете, когда мы собрались сюда, шторма еще не было. Он грянул, как только мы вступили на палубу этой утлой посудины. Уверяю вас, если бы мы знали, то не приехали бы сюда, рассчитывая на вашу снисходительность. Как джентльмен, вы бы простили нам нашу задержку, не правда ли? Однако я должен сказать, что природа, безусловно, с вами в союзе, силы стихии против нас - ветер и море хотят проглотить нас тут вместе с вами!
Он захохотал.
Ласточкин услышал, как полковник Фредамбер шепотом переводит генералу д’Ансельму речь незнакомца. Значит, генерал д’Ансельм русского языка не знает, а Фредамбер владеет им в совершенстве. Адмирал Боллард тоже слушает перевод одним ухом. Ласточкин сообразил, что полковник переводит не на французский язык, а на английский - очевидно, специально для Болларда, который французского языка, видно, не знает.
Неизвестный снова заговорил:
- Нам очень жаль, что не можем предложить вам стул, но для пяти кресел не хватает места в этом курятнике. Может быть, мы прикажем открыть дверь в коридор и вы присядете на порог? Пороги здесь, видите, какие высокие.
Ласточкина раздражало кепи на голове незнакомца. Почему он в кепи? Другие, и полковник и генералы, сидят без головных уборов. Почему же этот держится по-хамски - не только с арестованным, но даже со своим начальством? Или он тоже начальник, и еще выше, чем они? Тогда кто же он такой?
Вверху через палубу, грохоча, словно переворачивая тонны камней, перекатывалась волна. Судно накренилось, рука Ласточкина скользнула по стене, четверо допрашивающих ухватились друг за друга. Генералы с опаской посмотрели вверх, но неизвестный в штатском спокойно усмехнулся. Подождав, пока немного утихнет, он заговорил снова:
- У нас к вам всего несколько вопросов, товарищ Ласточкин. - Он так и сказал: "товарищ Ласточкин", даже не повысив тона на слове "товарищ", как делают это все контрреволюционеры, когда хотят поиздеваться. - Собственно это даже не вопросы, а некоторые предложения. Даже не предложения, а… - улыбаясь, он поискал слово и нашел его, - приглашение. Мы приглашаем вас к себе в гости. В гости, товарищ Ласточкин. Правда! Мы предлагаем вам интересное путешествие, которое будет иметь и познавательный и увеселительный характер. Мы предлагаем вам совершить путешествие по разным странам Западного полушария - посмотреть, как там живут люди, познакомиться с их образом жизни, так сказать - с жизненным уровнем человека в странах Запада, ну, естественно, отдохнуть после всех треволнений, которые вам пришлось пережить здесь, у себя на родине, после всех бурь, которые пришлось вам испытать. Эти бури и треволнения, конечно, очень утомили вас, а в вашем возрасте… - вам же перевалило на пятый десяток, не правда ли? - в вашем возрасте можно уже пожить и для себя, не только для других… Эх, черт!
С минуту он молчал, пережидая, пока затихнет гул от удара волны, а Ласточкин поднимется на ноги после падения. Он с усмешкой и интересом разглядывал Ласточкина. Потом сказал:
- Понимаете? Я буду говорить прямо. Мы знаем, с кем имеем дело. Вы побываете везде, увидите, как живут люди при другом государственном строе - не таком, какой был в царской России, а при строе демократическом. Присмотритесь, взвесите, рассудите - и сможете правильно определить, в чем вы, большевики, правы, а в чем… - он улыбнулся и развел руками, словно желая сказать, что это от него не зависит, - а в чем ошибаетесь. Людям свойственно ошибаться. Скажу откровенно: ваших взглядов мы не разделяем. - Улыбка неожиданно исчезла с его лица, и совсем другим тоном он сказал: - Скажу прямо: нам необходимо, чтобы вас - Николая Ласточкина - сейчас здесь не было. Вот поэтому-то, - пояснил он любезным тоном, - нам и пришлось прибегнуть к такой пренеприятной штуке, как… принудительное задержание и изоляция…
Он остановился, наконец, ожидая ответа.
- Снимите кепи, - сказал Ласточкин.
Незнакомец молчал, недоуменно глядя на него, но Ласточкин больше ничего не сказал. Тогда незнакомец громко захохотал. Он сорвал с головы кепи и швырнул его в угол каюты.
- Тысяча извинений, товарищ Ласточкин! Я просто забыл. Знаете, армейская привычка: всегда в головном уборе. Я совсем забыл, что сегодня нарядился в штатские тряпки. Тысячи извинений! Однако вы не ответили на мое предложение. Скажем прямо: у вас выбор ограниченный. Или вы принимаете наше предложение, или… остаетесь здесь, на судне. Это же, знаете, тюремное судно. И его путь, если не ошибаюсь, лежит во Французскую Гвиану. Полковник! Ваши плавучие тюрьмы вы направляете прямо в места заключения или куда-нибудь еще?
- Гвиана… - прохрипел Фредамбер. - Каторжная тюрьма святой Терезы.