4
Чемоданов было двадцать два - двенадцать больших кофров и десяток саквояжей, - и надо было решить, что с ними делать.
Мосье Энно потеребил усики, которые сегодня почему-то никак не хотели торчать вверх, а все обвисали книзу, и предложил:
- Мон ами! Неудобно везти все это на машине консульства: еще чего доброго подумают, что мы удираем!.. Это будет совсем недипломатично… Я думаю, лучше нам обойтись собственными силами. В нашем распоряжении Мими, Жюль и Андре. Им охотно за сотню франков помогут Жора, мадемуазель Фанни, мосье Жорж, мадам Мурзиди и папаша Володарь-Курбский. Н-эс-па?
Мими - это была камеристка мадам Энно, Жюль - лакей, Андре - шофер; они прибыли с мосье и мадам Энно из Франции в составе технического персонала консульства. Все остальные были одесситы, так сказать вольнонаемный персонал. Мадемуазель Фанни работала теперь у мадам Энно штатной маникюршей, мосье Жорж - штатным парикмахером. Мадам Энно пообещала взять их с собой в центр европейской цивилизации - Париж, и это определило судьбу бывших киевских куаферов. Собственница меблированных комнат мадам Мурзиди, предвидя неминуемые метаморфозы в общественной жизни и лелея надежду получить место бандерши в каком-нибудь парижском лупанарии, заблаговременно устроилась к госпоже Энно кастеляншей. Жора - бывший буфетчик ресторана "Лондонского" отеля - по таким же соображениям и с такими же расчетами, к тому же и по поручению неких высших инстанций по рекомендации ресторатора Штени, воцарился на посту метрдотеля при французском консульстве. Что касается отставного полковника князя Володарь-Курбского, то он тоже расстался с профессией чистильщика сапог, которую избрал было в знак протеста против нового социального режима в России, и - с расчетом обрести возможность перебазироваться за пределы неуютной для него родины - принял на себя обязанности шефа консульской кухни, пустив в оборот свои обширные знания в области гастрономии и свою дореволюционную славу непревзойденного гурмана.
Итак, все поименованные лица составляли корпус слуг консула с особыми полномочиями и, ясное дело, были всей душой преданы мосье и мадам Энно.
И все же предложение мосье Энно не вызвало энтузиазма у мадам.
- Ну, и что же? - спросила мадам Энно.
В ее всегда капризном голосе звучали сейчас нотки неприкрытого воинствующего сарказма. Ясно было одно: что бы ни предложил сейчас мосье Энно, она все равно будет против.
Они стояли - мосье и мадам Энно - посредине большого салона резиденции, во внутренних покоях Воронцовского дворца, и все вокруг них представляло собой картину живописного беспорядка. Штофные портьеры свисали с одного крюка, шелковые маркизы были и совсем сорваны, тюлевые шторы скомканные валялись на диванах. Мадам Энно собиралась было все это тряпье тоже запаковать. Но чтобы запаковать все убранство и все украшения - все эти персидские ковры, брюссельские кружева, украинские вышивки, уральские самоцветы и палехский лак, - необходимо было по меньшей мере десятка четыре больших сундуков. В двенадцать кофров и десяток саквояжей вместилось только столовое серебро, чайный фарфор, золото, драгоценные камни и валюта. Мадам Энно рыдала с самого утра, три раза с ней была истерика, и два раза она падала в обморок. И все же к вечеру пришлось примириться с фактом, что из всего "нажитого" здесь за пять месяцев добра посчастливится захватить с собой только самое ценное и наиболее портативное. Брать разрешалось только то, что могло поместиться в двухместную каюту.
- Я думаю, мон анж, - вкрадчиво и нежно, предчувствуя новый порыв семейной бури и всеми силами стараясь его предупредить, пролепетал мосье Энно, - они просто возьмут эти чемоданы и прямо понесут в порт, а потом на дредноут…
- Дурак! - взвизгнула мадам Энно и затопала ногами.
Мосье Энно грустно поник головой и стал искать нашатырь.
Но мадам швырнула флакон с нашатырем в дальний угол и грозно двинулась на мосье.
- Просто возьмут и прямо понесут? - Она надвигалась на мужа, загоняя его за канапе. - И этакого идиота назначили консулом с особыми полномочиями! Да что ты, бабник, понимаешь в дипломатии?
Вопрос был уместен, но мосье Энно не сразу сообразил, какая же прямая связь между этим вопросом и самой темой беседы.
- Ах! - наконец, догадался он, отгораживаясь на всякий случай тяжелым ореховым креслом. - Ты думаешь, что для семерых человек это будет слишком тяжело? Ты думаешь, они не осилят?
- Идиот! - заверещала мадам. - В каждом чемодане миллион! Они украдут их по дороге!
- Ну! - солидно возразил мосье Энно, найдя себе, наконец, безопасное место за дубовым секретером. - Что ты, мон анж люминье! Зачем им миллионы, когда для каждого из них самое дорогое - это то, что мы их возьмем с собой во Францию? Они наичестнейшие люди!
Аргумент был убедительный. Мадам Энно примолкла, но заметила довольно резонно:
- Но ведь мы не собираемся брать их с собой во Францию!
- Ах, мон анж люминье э клер, это ты ничего не понимаешь в дипломатии! Мы же им скажем об этом только после того, как они перенесут наши чемоданы на дредноут.
Против этого совсем уже ничего нельзя было возразить: консул Франции действительно был дипломатом и в полной мере оправдывал свои высокие полномочия.
Впрочем, у мадам Энно все-таки нашлось, что сказать:
- А эта… как ее… актриса?
Консул Энно развел руками.
- Но, мон анж, ведь неудобно просить королеву экрана помочь поднести нам чемоданы? И к тому же ее физических сил будет мало, чтобы поднять такой груз. Ведь каждый из этих чемоданов весит самое меньшее…
- Я не об этом! - заорала мадам. - Я о том, что ты все-таки ухитрился сунуть ей заграничный паспорт!
Консул Франции придвинул к секретеру еще и небольшой сервант из-под фарфора.
- Но, мон ами, ты же знаешь, она не соглашалась больше выполнять наши поручения… Она не хотела… пока у нее не будет визы на руках.
Мадам Энно швырнула диванной подушкой, но промахнулась. Подушка только сбила со стенки бра, и мосье Энно обсыпало плечи мелкой стеклянной крошкой от разбитого китайского абажурчика.
- Но, - поспешил заявить мосье Энно, - я, безусловно, дам распоряжение, чтобы ее не пустили на наш дредноут.
- Кретин! - даже задохнулась мадам. - Плевала она на твой дредноут! С паспортом на руках она может устроиться на какой угодно корабль… Она не поедет во Францию! - завизжала мадам.
Мосье Энно поник за своей баррикадой. Он тоже не хотел бы, чтобы Вера Холодная попала во Францию. У мадам, конечно, говорила глупая женская ревность. Но у мосье были более веские причины. Попав в Париж, актриса может найти дорожку не только в артистический круг, но и в министерства… Знаменитая киноактриса весьма подробно ознакомилась со сценарием всей эпопеи Антанты в Одессе. Разве ей трудно будет воспроизвести перед мировой общественностью широкую картину американо-англо-французской оккупации? Консулу Франции не только перед мировой общественностью, но и перед Сюрте женераль, трудно будет опровергнуть кое-какие факты, которые могут легко сорваться с ее язычка… Ясное дело, было бы куда лучше, если бы актриса действительно не поехала в Париж. Нет, нет! Она не должна ехать ни в коем случае!..
- Как же это сделать, мон анж? - вкрадчиво спросил мосье Энно. - Вот если бы ты могла что-нибудь придумать…
- Я уже придумала! - решительно заявила мадам Энно и так же решительно поднялась с дивана. - На войне как на войне - так, кажется, говорит этот остолоп ваш генерал!
Она вынула ладонку из-за декольте.
Мосье Энно побледнел и задрожал.
- Ты… ты думаешь… Муся, что…
Мадам Энно отстегнула ладонку от золотой цепочки и протянула ее мосье Энно.
Мосье Энно попятился. Но позади была уже стена.
- Немедленно! - прикрикнула на него мадам. - Ведь она может сегодня же ночью пробраться в каюту!
В ладонке был кураре. Два кристалла - мгновенная смерть. Один кристалл - смерть не позже как через полтора-два часа от паралича миокарда. Мадам Энно надела на себя эту ладонку еще в Париже, на случай если бы в далеком путешествии встретилась непреодолимая опасность для ее чести и жизни. Эта ладонка в декольте на золотой цепочке дала ей не мало утешения в парижских салонах перед выездом: мадам Энно показывала ее каждому, хвастаясь, на какой риск она идет, пускаясь с мужем в небезопасное - во имя высокой миссии! - плавание в страшную страну большевиков. Кроме того, во время ссор с мужем она грозила ему, что отравится, и таким дипломатическим способом всегда добивалась своего.
- Но… как же это… сделать? - прошептал, запинаясь, бледный консул.
Мадам Энно небрежно пожала плечами.
- Я пошлю сейчас Мими. Мы попросим актрису забежать к нам на минутку, выпить бокал цимлянского на дорогу. В бокал ты бросишь один кристалл. И она сразу уйдет. А потом… Какое нам дело, что будет потом?..
Вера Холодная пришла за полчаса до отъезда, как раз в ту минуту, когда семеро верных людей консула Франции в их фантастической надежде попасть за границу тащили двадцать два его чемодана. Актриса тоже торопилась: оставить берега отчизны она собиралась не позднее утра, а вещи у нее еще не были уложены. Прощальный бокал - "посошок на дорогу" - они выпили вместе, стоя и мило улыбаясь, посреди опустошенного салона резиденции.
Умерла актриса через полтора часа - у себя в номере отеля. Вскрытие тела не установило причины внезапного паралича миокарда: кураре, яд американских индейцев, был мало известен одесским прозекторам.
5
Утром очередной номер единственной теперь в Одессе газеты - "Известий Совета рабочих депутатов" - вышел с аншлагом:
"С восьми часов вечера объявлена всеобщая забастовка. Грозной, дисциплинированной силой должен показать себя одесский пролетариат в этот ответственнейший момент. Полное подчинение Совету рабочих депутатов и его полноправному исполнительному органу - президиуму Исполкома!"
В номере было помещено также несколько приказов.
Приказ № 2:
"Оперативный штаб военного отдела Совета рабочих депутатов предлагает всем морякам, железнодорожникам, грузчикам и другим работникам, обслуживающим контрреволюционные - добровольческую и союзную - армии, немедленно после опубликования этого приказа прекратить работу".
Приказ № 3:
"Всем работающим на оборону, рабочим артиллерийских мастерских, рабочим, изготовляющим вооружение, всем работающим на ремонте железнодорожного транспорта, рабочим автомастерских, работникам, занятым на доставке врагу продовольствия, фуража и т. п., предлагается немедленно прекратить работу вплоть до специального распоряжения".
Приказы были изданы на основании решений Военно-революционного комитета при Совете рабочих депутатов…
Прогудел долгий и тревожный гудок авиазавода Анатры - и трансмиссии в его цехах сразу замерли. Десятками тревожных гудков откликнулись со всех концов города, с территории железной дороги - паровозы, - и всякое движение на всей пригородной сети немедленно прекратилось. Захрипели гудки пароходов, пронзительно завизжали сирены катеров - и поверхность всех пяти гаваней вдруг сделалась зеркальной: ни одно судно не бороздило ее своим винтом.
Город бастовал по призыву Совета рабочих депутатов - единственного органа власти, который признавали одесские пролетарии.
Это еще не было восстание. Это был ультиматум в действии.
Совет рабочих депутатов - все еще нелегальный - тем временем перебазировался в рабочий район: на Старопортофранковскую, в помещение Народной аудитории. Охрану его несли отряды имени Старостина и Морского райкома - теперь уже в полном боевом порядке, тремя цепями, по улице и в переулках. Из расщелин окрестных улиц, из лабиринта приморских переулков, из проходных дворов по одному, по двое и целыми группами появлялись вооруженные люди, проходили сквозь цепи и немедленно тут же на месте группировались во взводы, сотни и батальоны. С собственным оружием, с собственным боеприпасом, добытым неведомо где и когда, со всех концов города - от железной дороги, с Чумки, с Ближних и Дальних Мельниц, с Фонтанов, рыбацких причалов, портовых эллингов, из пересыпских заводов - отовсюду стекались, пробиваясь сквозь французские и белые пикеты, одесские рабочие. К вечеру рабочая дружина имени Старостина была переформирована в рабочий полк имени Старостина; дружина Морского райкома стала Морским батальоном, а общая численность бойцов в батальонах Совета составляла уже две тысячи штыков.
Заседание пленума Совета вместе с делегатами от всех заводов проходило беспрерывно днем и ночью.
С каждого предприятия прибывал представитель, информировал о ходе забастовки и заканчивал сообщением о готовности его коллектива получить оружие и принять участие в вооруженном восстании. Совет сразу же выносил решение по каждому предприятию.
Вечером отчитывались представитель железной дороги, представитель грузчиков порта и представитель матросов кораблей русского торгового флота.
Представитель железнодорожного узла машинист Куропатенко доложил: бастуют все железнодорожники, стоят все паровозы, остановились все мастерские. Эшелон с воинским снаряжением, который французы грузили сами и отправили со своим обслуживающим персоналом на станцию Сербка, на пятом километре пущен под откос вместе со всем снаряжением. Солдаты обезоружены.
Пленум одобрил действие железнодорожников дружными аплодисментами.
От имени грузчиков порта отчитывался Петро Васильевич Птаха.
Грузчики забастовали все как один человек. Однако как раз в ту минуту, когда масса грузчиков двигалась к выходу с территории порта, прибыл приказ генерала д’Ансельма - немедленно разгрузить два американских парохода с артиллерийскими снарядами. Пароходы стояли у причала Военного мола. Бои на фронте под Сербкой, на Бахмачской железнодорожной линии, и под Раздельной, на линии Киевской, нарастали с каждой минутою, и фронтовая артиллерия нуждалась в пополнении огневого довольствия. Грузовые машины, присланные за снарядами, уже длинной вереницей выстроились вдоль порта. Грузчикам приказывалось немедленно возвратиться к разгрузочным механизмам, за отказ грозили расстрелом. Но грузчики отказались.
Зал Народной аудитории снова загремел аплодисментами.
Но старый Птаха еще не закончил.
Приказ генерала д’Ансельма имел и вторую часть: если докеры все-таки откажутся разгружать пароходы, то французским солдатам портовой охраны предписывалось немедленно встать к машинам, а докеров взять в пулеметное кольцо… Докеры не стали слушать приказ до конца. Они бросились назад к причалам и тут же на глазах растерявшейся французской охраны попортили разгрузочные механизмы. Пулеметчиков, намеревавшихся окружить их, докеры разогнали, а пулеметы у них отобрали. После этого с пением "Врагу не сдается наш гордый "Варяг" докеры тысячной толпой двинулись из порта. Многие из них с оружием, добытым у французской охраны, идут теперь сюда, к штабу восстания, пробивая себе путь сквозь французские пикеты.
Дружное "ура" встретило сообщение представителя героических одесских докеров.
Теперь фронтовая французская артиллерия оставалась без огневого довольствия. Пусть французские пуалю потаскают двенадцатипудовые ящики со снарядами на собственных плечах, если, конечно, у них будет охота.
О матросах судов Русского торгового флота информировал Александр Понедилок.
Матросы тоже бастовали. Они сошли на берег и разбежались кто куда. Пароходы, на которые грузилась, удирая из города, буржуазия, были оставлены командами. Французское командование спешно перебросило на транспорты "Кронштадт" и "Кавказ", на которых должны были эвакуироваться авиационный парк, кадетский корпус, институт благородных девиц, штабы и учреждения белой армии, - матросов с деникинских военных кораблей. Тогда по распоряжению штаба Морского райкома специальные группы матросов-большевиков возвратились на некоторые пароходы, открыли кингстоны и затопили трюмы и кочегарки. В результате этого пароход "Вече", предназначенный французским командованием для эвакуации одесской буржуазии, затонул под волнорезом. Пароход "Великая княжна Ксения", а за ним и еще несколько вздыбились посреди гавани, корма пошла под воду, а нос поднялся вверх перпендикулярно. Морской райком решил затапливать суда именно таким способом - наполовину, чтобы немедленно, как только власть перейдет в руки Совета, поднять корабли и поставить их на службу советским морским силам.
- Ура! - приветствовали участники пленума и сообщение представителя красных матросов.
Однако у Шурки Понедилка было еще одно сообщение. Он попросил разрешения зачитать последние известия с искрового телеграфа корабля "Граф Платов".
Вот какие это были новости.
Докеры Франции - в портах Гавре, Шервуде и Марселе, докеры Англии - в портах Портсмуте, Лондоне, Ливерпуле, откуда шло снабжение вооружением и военным снаряжением интервентских армий Антанты на севере, востоке и юге России, отказываются грузить оружие для "грязной" войны. Мужественные докеры Франции и Англии бастуют во имя международной солидарности пролетариата и выступают с протестами против контрреволюционной интервенции. Рабочие организации Франции, Англии и Соединенных Штатов Америки создают "комитеты действия" под лозунгом "Руки прочь от России!"
Члены пленума поднялись, и в зале Народной аудитории загремел "Интернационал".
Была ночь. Пленум заседал нелегально. Вокруг - на улице и в переулках - тремя цепями лежали чуткие бойцы. Настороженная тишина нависла над предместьем. Но окна зала Народной аудитории были по-весеннему широко открыты, и мелодия пролетарского гимна полилась в темноту ночи. Ее подхватила охрана у здания, потом пение волною покатилось от третьей цепи ко второй, от второй к первой. Бойцы лежали в кюветах вдоль тротуаров, за каменными оградами, прямо на мостовой, пристально всматриваясь в ночной мрак, и пели "Интернационал".
Город тонул во мгле. Над городом нависла тревожная тишина. Но город слышал: издалека, с рабочих окраин, доносилось могучее пение "Интернационала"…
Французские и белые патрули испуганно озирались, прятались в темноту, за стены строений, и понемногу, пятясь назад, отступали все дальше от таинственных и грозных окраин, ближе к центру города, к кварталам ставки командования, к порту, к морю - к огням эскадры, мерцавшим на Большом рейде.
Пленум постановил: послать к генералу д’Ансельму вторую делегацию, которая поставила бы точки над "i".
Делегация села в машину - в собственную машину генерала д’Ансельма, которую, захватив в гараже вместе с шофером, только что пригнали бойцы из дружины имени Старостина - и поехала не спеша через весь город. Фары освещали сбитых с толку, перепуганных патрульных: по городу ехала машина генерала д’Ансельма, а на радиаторе ее в свете фар трепетал большой красный флаг…
В составе делегации на этот раз были Александр Столяров, Александр Понедилок и Галина Мирошниченко.