- Что вы, как же?! Мы тихо сидим, - сказал отец Ани Замятиной и для порядка покрякал.
- Вот и ладно, - опять повторил Демёхин и улыбнулся. - Я тут про отца ее вспомнил, ребятки. Вот был человек - и не выскажешь. В колхозе Иван, бывало, с темного и до темного. И хоть за скотом его, хоть на пашни - на все Ванюха согласен. Только скажет, бывало: "Ну, ядрена мача, не дадут мужику пообедать". Так и было, ребятки. До войны-то сильно в колхозах буровили. На работу шагом мы не ходили, а все бегом да вприпрыжку. И никаких там гомыр и бутылок - это было бы незаконно. Сейчас часто ворочаюсь, вспоминаю. То одно придет, то другое. Мы с Иваном-то сильно были колхозны. Это потом, считай, мы с ним в город удрали, чтоб поближе к госпиталям да к больницам, а куда денешься? Как ненастье, так и осколок пошел… И на фронте наш Иван отличился. И наград поболе, чем у меня. Я же вам признавался, што мы вместе с ним призывались. Потому и Юля-то меня позвала… Она у Ивана последняя сама. Как-то говорит мне по дружбе: вот живем теперь хорошо и войны, считай, не предвидится, так што пусть родится четвертая. Будет четно число. Он сильно дочку желал. Вот Юля-то и случилася… - И в это время нетерпеливо кашлянула учительница. Щеки у ней горели.
- Что ж вы, Петр Алексеевич, я вас не просила о личном!.. Да и кому интересно. У нас же утренник, да и есть приглашенные.
- А приглашенные, что - не люди? - возник женский голос с задних рядов.
- Во-во! - ободрился сразу Демёхин. - Я вот тоже везде ходил, когда был помоложе. Да и книжки любил читать. И своего Ивана в это дело вовлек. Жили-то мы через квартал всего. И не поверите, мы с ним вслух всю дорогу читали. Я, значит, к нему зайду, а он уж сразу мне тащит Некрасова. На, говорит, читай, да только погромче. И я читаю, а он ревет… Да-а-а, сидит и ревет мой Иван Капитонович, и слезы прямо ручьями. Вот каки книжки-то раньше бывали. Потом отдохну немного да опять читаю, читаю…
- Зачем вы, Петр Алексеевич? И зачем тревожить отца? - говорит тихо учительница, но слов ее гость не слышит. Он увлекся, лицо снова ожило.
- А теперь вот некуда мне зайти. Лежит мой Иван в земле, царство ему небесное. Пятый год, как ушел…
- Вы о папе, не надо… - Юлия Ивановна сделала умоляющие глаза. - Мы же с вами сегодня встречаемся. Так что о себе и рассказывайте… Мы же так ждали вас, целый месяц готовились. Мы же…
Но ее перебил с места Игорь Хазанов:
- После уроков оставались. И стихи и песни разучивали.
- Мы наш район разбили на квадратики. Будем выявлять ветеранов войны, - добавила Леночка и обиженно дернула носом. Ей не нравилось, что эта беседа затягивается, ей хотелось уже петь, показывать свой голос.
- Вот что, дети! - сказала громко учительница. - Перебивать друг друга нельзя, а то сорвем нашу встречу.
- Да не сорвут они! Просто живой народишко. Кого они - ребятишки же… - успокоил ее Демёхин.
- А друзья у вас есть? - спросила с задних рядов Аня Замятина.
- Друзей у меня много было. Только, куда ж они подевались? - спросил сам себя Демёхин. И сам же ответил: - А туда подевались, ребятки, што убили их. Вот и все… Был у меня такой Коля Шутов из-под Миасса. Вместе, можно сказать, спали и ели. Одной ложкой, бывало, хлебали, но погиб мой Николай при обстреле. А мы уже к Одеру подходили, прямо Берлин перед носом, но не дождался мой дружок, не пришлось… А с его родней я до сих пор в переписке и дома у них часто бываю. Тут до Миасса - всего ничего. И привечают меня, и на столы разно ставят, но я подолгу там не могу… Был еще Гриша Зонин. Это московский. И постарше меня, поумнее. Но што ум, его надо для жизни. А Гриша тоже лежит да поляживат… - Демёхин остановился и перевел дыхание. Глаза у него блестели и по щекам пошел влажный румянец. - Да-а, ребятки, невеселый преподнесли вы вопрос. Еще Вася Воронов был да Степан Верхотурцев… И Сашу Плотникова вот как теперь вижу. Как будто рядом стоит. Он все песенки у нас попевал. Ночка, мол, темная да ночь осенняя… Как запоет, так прямо за сердце че-то хвататся. Вот и вышла ему вечная ночь… И Петра Вотина тоже помню. Этот был худенький да подсадистый. Мы все звали его - "Куличок". Но он не брал во внимание. Добрый был. Че попросишь - сразу отдаст… Да, видно, отлетал наш куличок… - Демёхин снова прервался и покачал головой, и в это время зашевелились родители. И этот шум произвела одна полная дородная женщина. Она была председателем родительского комитета. Она, наверно, гордилась своей фигурой, своими тугими арбузными формами, на которых с трудом помещался зеленый костюм. При каждом ее движении костюм шумел и потрескивал, шумели и бусы на шее из какого-то легкого сухого стекла. Даже серьги в ушах как будто позванивали, но все это придавало толстухе уверенности, и она то и дело щелкала замшевой сумочкой и смотрела с вызовом на ребят. Наконец, в классе образовалась полная тишина, только ветер постукивал да гудели лампы дневного света у самого потолка. Председатель встала в полный рост и грозно прищурилась:
- Вот что, дети, я долго терпела, не вмешивалась, но ведете вы себя прямо форменным образом. У вас - гости, а вы показали… На месте ее, - она посмотрела вперед, на учительницу, - я бы сдала всех в детскую комнату - пусть милиция и решает, кому дальше учиться, а кому на завод…
- На завод пока не возьмут, - перебил ее отец Ани Замятиной.
- Ничто! Напишем бумагу - обяжем! - Она опять щелкнула сумочкой и достала круглую пудреницу и, никого не стесняясь, напудрила нос.
- А теперь о делах. Доверяете мне, Юлия Ивановна?
- Доверяю, доверяю! - закивала учительница и даже смутилась, порозовела вся. И это толстухе очень понравилось, у ней сразу повеселело лицо.
- Дорогие наши дети! Хоть и дурные, но все же дорогие. - Она засмеялась и помотала своей пышной прической. - Так вот, от лица вас, ваших милых родителей разрешите преподнести гостю подарок. - Она подняла над головой сверток, перевязанный розовой лентой. Кто-то ахнул с самых задних рядов. Наверное, увидели руки этой толстухи. На каждом пальце у ней было по перстню, и сейчас все золото вспыхнуло, заиграло, как один яркий большой огонь. И этот огонь постоял еще какое-то время, потом опустился, погас.
- Итак, товарищи, я скажу, что в нашем подарке. - Она опять щелкнула сумочкой, но теперь ничего не достала. - В этом свертке - книги, ребята. Первая называется "Красное и черное". Автор книги - Виктор Гюго.
- Неправда! - громко захохотал баянист. На него зашикали: помолчи, мол, наконец, и не лезь. Но толстуха сразу обиделась и покачала осуждающе головой:
- Мне поручили, и я за слова отвечаю… Вторая книга в нашем свертке - "Дорогу осилит идущий". Эта книга нашего местного автора. А вот его я не знаю… Ну, а теперь… - Она опять щелкнула сумочкой. - Я думаю, что выражу общее мнение, если скажу, что поработали мы хорошо и цели своей достигли. И говорили вы, Петр Алексеевич, от всей души, и мы слушали - аж муха пролетит.
- Неправда! Сильно шумели… Вы и сами вначале сказали… - снова перебил ее Юрий Сергеевич и оглянулся, ища поддержки. Но родители все потупились, и толстуха посмотрела на него сурово и прижала брови к самым глазам:
- Правильно! Тогда шумели, а когда я говорю, не шумят!
- Значит, вас все же поймал… - сказал тихо Юрий Сергеевич, но толстуха услышала:
- Попрошу вас, дорогой баянист, выбирать выражения. Ловят-то, знаете, только кого?..
- Вы не поняли…
- Нет, поняла! Я с налету все понимаю. А вас, товарищ баянист, я бы форменным образом вывела. Разлагаете тут, и не стыдно… Да, да! И не крутите носом. Я баба простая, и люблю прямиком…
- Бабами только сваи забивают, - попробовал пошутить в ответ Юрий Сергеевич, но в классе стало тихо, и тогда он повесил голову.
- Вот-вот! Обдумайте свое поведение! - сразу обрадовалась толстуха. - А я продолжаю. Мне кажется, что Петр Алексеевич прямо украсил наше мероприятие. Потому желаю ему всех благ, а самое главное - большого сибирского здоровья и кавказского долголетия!.. Я, товарищи, позарез им довольна. - Правой ладонью она провела резко по горлу, и класс понял, что сейчас пора аплодировать. И захлопали так, что заглушили метель.
Потом толстуха подошла к гостю медленным торжественным шагом и подала ему книги. Демёхин взял их осторожно, с опаской, как берут горячую сковороду. Он почему-то сильно вспотел и смешно моргал, как ребенок.
- А вы садитесь, целый час уже на ногах, - подсказала ему учительница.
И Демёхин выдвинул стул и сел на него резко, всем телом. И тут случилось самое страшное. Стул был, но саверное, старенький или сломан давно, потому он пискнул и сразу рассыпался. А вместе стулом повалился на пол и гость, но в последний момент все же удержал равновесие. В классе раздался такой шум, точно упала бомба. Юлия Ивановна побледнела и посмотрела умоляюще на толстуху. Ее глаза прямо кричали: "Ну помогите же мне, помогите!!!" Но та не поняла этих глаз, потому что смеялась вместе со всеми. А Демёхин опять стоял на ногах и вытирал платком лоб. Вид у него был совсем горький, потерянный, и как-то нехорошо висела больная рука. Он ее осторожно мял и поглаживал. Потом начал что-то говорить, но его слова поглотил общий шум. И тогда он достал из кармана галстук и затянул его на воротнике крепче прежнего. Этот жест почему-то подействовал на ребят, и они стали понемногу стихать. И гость снова заговорил, и теперь слышно уже каждое слово:
- Спасибо, ребятки. Потешили старика.
- Петр Алексеевич, они не виноваты. Это я проглядела стул. Все подготовили, а не посмотрели… - Юлия Ивановна еще хотела что-то добавить, но ее остановил ветеран:
- Ладно, Юлия, не в стуле счастье, поди. Я ведь по-простому зашел, на огонек, как говорят. И не надо было ребятишек выстраивать и разные регламенты учинять…
- Виноваты, Петр Алексеевич. Я - педагог еще молодой.
- Вот и хорошо, что молоденька, а вины твоей нет. Это я худо рассказываю. Да я ждал, что у вас по-семейному. Без докладов всяких и без речей… А за книги - спасибо, ценю. У меня внук сильно любит по историческому. Эта местная книга будет по историческому или про жизнь?..
- Да, да! Про жизнь… - закивала учительница, и глаза у ней посветлели, и лицо отошло. Все это сразу заметил гость и тоже улыбнулся, поправил галстук и одернул пиджак.
- Слава богу, што забыла про стул. А он ни при чем… - Демёхин весело посмотрел на обломки. - Стул как стул. Это я много мяса ем. Скажу жене: давай сади меня на манну кашу, а то уж стулья проваливаются… - Он рассмеялся, и ребята тоже ожили и зашумели, как прежде.
- Опять галдим? - спросила грозно толстуха, и брови у ней наползли на глаза.
- Пускай шумят - ребятишки ведь, - заступился за класс Демёхин и стал доставать что-то из пиджака. Лицо сделалось хитроватое, беспокойное, как будто приготовился удивить.
- Когда и пошуметь, как не в детстве. А потом уж не до шумов - то семья, то война, то работа… Но войны, полагаю, им не достанется… Аха, наконец-то, попался! - Он поднял руку над головой. В середине ладони была фотография.
- Приготовил, а чуть с собой не унес… - Он дышал громко, с присвистом, и кадычок на шее снова ожил, перекатывался. - Вот глядите, ребятки. Слева, значит, - Иван, отец вашей Юлии Ивановны, а справа - Петро Демёхин. Это я, конечно! А то кто же еще… Мне уже девятнадцать исполнилося, а Иван на три года постарше. Довоенное фото, потому, Юлия, возьми и храни. Хорошо, что вспомнил, а то бы унес…
Учительница молча взяла фотографию и, как школьница, покраснела.
- А походишь ты на отца. Прямо лила да капала. Точно одно лицо.
В классе раздался слабый, осторожный смешок, и учительница еще сильней покраснела и отвернулась к окну. Там все еще бушевала метель, и снег летел вихрями, и они кружились, как большие черные ласточки. Юлия Ивановна подумала, что так, наверно, сегодня по всей земле. И на западе, и на востоке, и на севере, где служит Миша Дерябин, - везде метет сегодня, везде кружится снег. И такие же темные ласточки летают над ним и играют… "Милый, милый, как тебе, наверно, там холодно, как трудно без меня…" И еще что-то шептала и приговаривала, забыв сейчас обо всем, обо всем. Она любила Мишу, но еще больше его жалела. Он попал в армию после института, а ему прочили аспирантуру, ученое звание, - и вот все рухнуло, отодвинулось, потому что вмешался в судьбу военком. "Милый, милый, я тебе сегодня буду писать…" - И в это время ее разбудил напористый голосок:
- Юлия Ивановна, еще можно вопрос?
- Можно, можно, - ответила она почти машинально и только потом вспомнила этот голос и девочку, и то, что им давно пора заканчивать, а то пришла глубокая ночь.
- Можно, Леночка, задавай! - еще раз повторила учительница, и Лена Козлова встала с места и посмотрела на гостя. И глазенки у ней ярко поблескивали, - она что-то задумала.
- Петр Алексеевич, а вы умеете петь?
Демёхин даже отпрянул, у него снова задергался глаз.
- В молодости, бывало, певал. А вам сейчас, што ли, надо?
- Хорошо бы сейчас, - попросила Леночка и посмотрела на Игоря. Он тоже закивал в знак согласия, и она опять попросила:
- И мы бы с вами попели. У нас в прошлую среду докладчик был, так он пел и стихи читал…
- Так это ж, поди, артист! - улыбнулся Демёхин. - Я свое уж отпел…
- Ладно, дети, он не стахановец! - вмешалась снова полная женщина. - Мероприятие мы свое провели, всех писателей мы подарили, а теперь в последний раз поприветствуем гостя!
Ребята дружно захлопали. Когда они кончили, Демёхин спросил:
- А теперь мне куда?
- Куда хотите. Можно и на квартиру к своей старухе, - толстуха захохотала, и с задних мест тоже захохотали, и гость растерялся опять. Кадычок у него сделался бугорком и застыл.
- Так куда мне - я што-то не понял?
- Спасибо вам. Мы вас сейчас отпускаем. Попрощаемся - и домой! - сказала громко учительница, и Демёхин поклонился всем - каждому ряду в отдельности - и открыл медленно-медленно дверь. Перед тем, как уйти, еще раз оглянулся и хотел что-то сказать. Но в дверь влетели на всех парах старшеклассники и чуть не сбили с ног его. Он устало поморщился и махнул рукой. Дверь за ним закрылась бесшумно, как будто в ней не было звука.
А в классе уже хозяйничали шефы - комсомольцы из девятого "А". Они пришли с концертом к своим пионерам. Но вначале к доске вышла высокая школьница с белыми косами и сказала короткую речь. Ее слова были о том, что годы в детстве летят серебряной птицей и скоро всех их станут принимать в комсомол. И в этот день с них многое спросят, потому им всем надо учиться на "4" и "5". А потом шефы спели песню из кинофильма "Неуловимые мстители". Слова были веселые, нервные и взбудоражили всех. "Погоня, погоня в горячей крови!.." - так же горячо выводили ребята, и учительница тоже подпелась к ним, и у ней раскраснелось лицо. После песни девочки станцевали веселый украинский танец, а на баяне им подыгрывал Юрий Сергеевич, - и танец вышел такой же задорный, как песня. К Юлии Ивановне подошла председатель родительского комитета и посмотрела на нее ласково, как на дочку:
- Ну вот, а вы волновались. Из-за такой ерунды столько нервов…
Учительница вопросительно подняла глаза на толстуху, и та снова ее утешила:
- Не надо жизнь свою усложнять. Сегодня - Демёхин, а завтра - какой-нибудь Карпёхин… Так что пора себя наблюдать.
- Гостя надо было оставить. Он бы спел нам солдатскую! - подмигнул учительнице баянист. И она ему улыбнулась. Но это случилось опять машинально. Очень уж баянист походил на Мишу - такие же глаза, такие же волосы…
А возле классной доски стоял уже Игорь Хазанов. Голос у него оказался неожиданно чистый и звонкий. И учительница опять улыбнулась. На душе стало совсем спокойно и хорошо. И только одного хотелось, желалось, чтоб подольше звучал этот голос, чтобы снова и снова отдыхала душа. А Игорь пел о море, о белом парусе, и все его нежное смуглое личико налилось упругим счастьем, волнением - он не пел, а страдал. "Играют волны, ветер свищет…" - повторяла за ним учительница, и ей хотелось опять быть студенткой, чтобы снова жить в большом дальнем городе, чтобы снова ходить по улицам с Мишей Дерябиным. И чтобы это не кончалось никогда-никогда… И в этот миг закончилась песня, как будто приснилась.
В классную дверь легко постучали. Это была директор школы Клавдия Игнатьевна Сомова. У ней было хорошее настроение, глаза ее так и лучились, играли под толстыми стеклами очков. Но через секунду она вдруг посуровела:
- Ну, как ваше мероприятие? Гостя уже проводили, подарок вручили?
- Все сделали! Сделали… - заверила ее учительница, и директор снова повеселела.
- Я думаю, Юлия Ивановна, вы составите об утреннике подробную рапортичку?
- Хорошо, обязательно…
- Кстати, кто там с баяном? Неужели Юра Козлов?
- Да, да, - закивала учительница. - Он отец нашей Леночки.
- Отец - это полдела. Но этот парень живет со мной в одном доме. Говорят, он хороший станочник и вообще разбирается. Так что улавливаете?
- Да, да, - закивала снова учительница, и глаза у ней горели, как угольки.
- Вы, я вижу, понимаете меня с полуслова. Это похвально для молодости… Вот и напишите в своей рапортичке, что передовой рабочий Юрий Козлов взялся шефствовать над самодеятельностью… Ну хорошо. Я вообще-то вами довольна. Только следите за документацией. Без нее в нашем деле нельзя.
Дверь легко скрипнула и закрылась, и Юлия Ивановна вернулась к доске. Игорь пел уже грустную песню. Ее слова были о страстной любви, о разлуке, и родители на задних рядах ликовали: такой, мол, малыш, а поет о любви. После Игоря ведущая представила Леночку. Она вышла красивая, стройная, и вначале раскланялась. Баянист смотрел восхищенно на дочь. И когда она пела, он играл с особым старанием. Даже на лбу выступил пот и стали мокрыми волосы. Последним номером была песня "Солнечный круг". Ее спели хором и пионеры, и старшеклассники, и даже родители вышли к ребятам и тоже начали петь.
И вот, наконец-то, закончился утренник. Юлия Ивановна вышла со всеми на улицу. И здесь, на улице, все стали прощаться. Она пожала руку и толстухе, и баянисту, и Юрий Сергеевич снова поглядывал на нее загадочно и даже попросился ее проводить. Юлия Ивановна отказалась и пошла вперед быстрым шагом.
На улице все еще кружилась метель. А идти надо было далеко, почти на край городка. "Но скоро, скоро меня будет провожать Миша Дерябин. Вот вернется со службы и будет встречать да провожать… Милый, милый… Как тебе, наверное, холодно там? Я вот тоже одна…" Ветер бил прямо в лицо, и все еще летел сильный снег. "Милый, милый…" - шептала она и зябко прятала подбородок в меховой воротник. А метель не стихала. Наверно, будет кружить до утра. "Господи, хоть бы отпуск ему дали! Хоть бы повидаться, поговорить… Но все равно теперь уж недолго…" - И опять она представила что-то милое, нежное… И опять Миша точно бы сжимал ее руку, смотрел в глаза. И она забыла про холод.
И вот вышла на главную улицу. Магазины уже не работали, но вывески горели ярко, пронзительно в свете снегов. Возле неона кружились темные вихри. "Ласточки, снежные ласточки", - вспомнила Юлия Ивановна и сразу же замерзла. И чтобы согреться, пошла быстрее, почти побежала. И вдруг на пороге одного магазина увидела Петра Алексеевича. Он курил и смотрел куда-то под ноги. Она сразу узнала его, и тот тоже узнал.
- Почему домой не идете? - спросила учительница.
- Не могу, дочка. Надо остыть.
- От чего?