- Да, хорошо поете! - сказал, наконец, дядя Они-сим. Вздохнул, вытер слезы и встал. - А шахтеров из вас не будет, нет!
Это было так неожиданно, что все расхохотались.
- Да отчего ж, дядя Онисим? - смеясь, закричал Виктор.
- Не будет. Нет! - махнул рукой старик.
- Да отчего?!
- Не на той каше вы выросли. Вот что!
- Что? Что?
- Вы ж, я вас знаю, гарбузячью кашу кушали. Маменькины сыночки! Вы ж на третьей упряжке деру дадите… Я ж вас знаю!
- А не дадим, не дадим! - раздались возмущенные голоса.
- Та дадите! - презрительно отмахнулся старик. - Мы ж таких бачили! От говорят прорыв, прорыв… а отчего прорыв? Оттого и прорыв, от таких шахтеров. Мы, - вдруг ударил он себя в грудь, - мы и в двадцать первом прорыву не знали. Лебеду ели, а прорыва не было. Работали. Давали уголек. А теперь, боже ж ты мой, что с Донбассом сделали? Ну, проходной двор, чисто проходной двор! Какие вы шахтеры? Покрутитесь тут на шахте - и лататы!
Он говорил это так горячо и убежденно, что все стихли, не нашлись, что ответить.
Только один парень, все время молчавший, хмурый и длиннорукий, - его фамилия была Светличный, из Харькова, - подошел к коменданту и спросил негромко, но строго:
- Ты зачем, старик, каркаешь, людей смущаешь?
- Я не каркаю, - отмахнулся от него комендант, - я душой болею.
- А душой болеешь, так не каркай! - Он внушительно посмотрел на старика и обернулся ко всем: - Эй, ребята! Вот старик говорит: сбежим мы. Как скажете?
- Время покажет! - крикнул кто-то.
- Разные тут были, - сказал дядя Онисим. - И вольные и вербованные. Вот раскулаченные сейчас поперли в Донбасс за длинным рублем…
- Он нас с раскулаченными сравнивает, - сдержанно продолжал Светличный. - Ну, так как скажете?
- А может, набить ему морду? - спросил кто-то из дальнего угла. - Может, он сам кулацкий агент?
- Ты то пойми, старик, - выскочил вперед горячий Мальченко, - мы комсомольцы. Комсомольцы мы!
- Бывали и комсомольцы…
- Да ты какое имеешь право так о нас понимать? - вдруг взвизгнул Виктор и чуть не с кулаками подбежал к коменданту. - Ты кто? Нет, ты скажи - ты кто есть?
Теперь загалдели все. Повскакивали с коек. Подступили к старику. Но Светличный одним властным жестом остановил всех. В нем сразу почуяли ребята вожака; уже потом узналось, что был он секретарем райкома и сам вызвался ехать в Донбасс. "Если агитировать - так примером", - сказал он будто при этом.
Он был старше и выше всех ростом. Длиннорукий, лобастый, с хмурыми мохнатыми бровями и колючими недобрыми глазами, он был страшным в эту минуту, хоть и казался спокойнее всех.
- Так вот ты как нас встретил! - тихо сказал он старику. - Вот они, твои тумбочки…
- Так ты то рассуди, - растерянно пробормотал комендант, тоже почуявший власть в этом парне. - Нам-то, кадровикам, ведь обидно это пешее хождение наблюдать. Одеял не напасешься - тянут! Да хоть бы и по вашему, по крестьянскому делу взять, - хорошо ль, когда через твой, скажем, баз или огород всякий прохожий идет, и скотина, и худоба, и коза?..
- А может, в самом деле, - вдруг сказал Светличный, обернувшись к ребятам, - может, в самом деле есть тут такие, что уж собрались бежать? А? - Он строго посмотрел на всех, и под его колючими глазами все сразу съежились.
- Ну, кто? - продолжал он. - Так выходи, прямо скажи… Не поздно еще… Ну? Ты? - ткнул он вдруг пальцем в сторону Братченко - тот даже попятился.
- Что ты, что ты! - взмолился он.
- Или ты? - ткнул он в Андрея. - Ну, кто? Ты? Ты?
- Ты? - его палец словно протыкал каждого. - Нету таких? Так я голову оторву, если будет!.. - прошипел он и повернулся к коменданту. - Вот, старик, среди нас бегунов нету.
- Дай-то бог! - покачал головой дядя Онисим.
Андрей долго не мог уснуть в эту ночь. Все ворочался на узкой своей койке. Сегодняшний день напугал его: все эти разговоры, намеки, шутки; и то, что все боялись за них, что они убегут; и дядя Онисим; и дыхание близкой и страшной - теперь он уже доподлинно это знал - страшной шахты; и всего более - колючий палец Светличного.
Андрей не собирался бежать. Он и сам знал, что бежать и стыдно и нельзя. До той минуты у него даже и мысли о бегстве не было. Он и сейчас никуда не убежит; сам ведь сказал тогда на собрании в Чибиряках: "Нет, мы согласны!"
Но ведь недаром же так грозил пальцем Светличный, так сомневался дядя Онисим. Значит, на шахте и в самом деле страшно? Как же быть теперь?
"Я буду исполнять все, как надо, - клялся себе Андрей. - Я всех буду слушаться. Я все стерплю и не убегу. Кабы только духу хватило…"
И он с надеждой подумал о Викторе. Если что - Виктор выручит, поддержит! Виктор - смелый, отчаянный, геройский парень. Виктор - парень чудесный! У него и на двоих духу хватит!
- Витя, Виктор! - шепотом позвал он.
Но тот уже давно и безмятежно спал. Если и снилась ему шахта, так веселая, розовая, вся залитая рябым солнцем. Виктор даже улыбался и щурился во сне, будто по его лицу шаловливо бродили солнечные зайчики…
6
Только на четвертый день комсомольцам сказали, что завтра они поедут в шахту. Андрей побледнел, Виктор обрадовался.
До сих пор их водили по поверхности: показали копер, подъемную машину, надшахтное здание, сортировку, скрипучую эстакаду, нарядную, ламповую, даже баню - общую и техническую.
Но Виктор на все это смотрел равнодушно, чуть-чуть брезгливо. Ему нетерпеливо хотелось в шахту, или, как он теперь говорил, под землю.
- Под землей будем работать! - хвалился он Андрею. - Чувствуешь? Под землей! - Для него это теперь звучало так же, как "под водой" или "в облаках". Он считал шахтеров людьми особенной профессии, как летчиков, водолазов или пожарных.
- Тут под землей тоже стихия! - восклицал он. - Тут только рисковые люди могут работать!
И он с восторгом глядел на шахтеров.
Они подымались на-гора, как черти из преисподней: мокрые, черные. Они шли по поселку той особой, развалистой, лениво-небрежной походкой, какой всегда идет домой независимый мастеровой человек, всласть поработавший и понимающий свое законное право на отдых, на суетливое внимание жены, на миску жирного борща и добрую стопку водки.
Некоторые из них несли на плече, на топоре полено; это тоже было стародавнее право шахтера. Одна стойка из крепежного леса принадлежала ему: чтобы согреть воду дома и помыться. Уже давно была на шахте отличная баня, а право осталось. Впрочем, иные и сейчас любят помыться дома.
Они шли по поселку, нисколько не стесняясь того, что грязные и чумазые, а даже гордясь этим. Это уголь - а не грязь - лежал на их лицах, благородный уголь, самое чистое, что есть на свете: шахтер даже раны заживляет углем. В этом угле они рубились весь день, дышали им, жили им, давали на-гора - все для вас, люди на поверхности, чтобы вам теплее жилось на холодной, неуютной земле.
От вечного ползания и ерзания по углю шахтерская спецовка быстро превращалась в лохмотья, но то были самые живописные лохмотья в мире. Жирная, мягкая, бархатистая угольная пыль лежала на них. И шахтер нёс эти лохмотья так, словно то был черный бархат. Так казалось Виктору, когда он с восхищением глядел на этих чумазых людей.
- Ты смотри на них, смотри! - шептал он Андрею. - На глаза смотри! Ишь, блестят! В шахте, брат, не всякий может работать. В шахте можно только храброму.
И действительно, оттого, что на черном лице белели только оскаленные зубы да белки глаз, казалось, что все шахтеры глядят дерзко, отважно, озорно, даже девчат…
- Рисковые люди! - восхищался Виктор. - Каждый день со смертью в жмурки играют!
Все зависит от того, какими глазами глядеть: Андрей смотрел на тех же шахтеров, что Виктор, и видел: просто идут с работы хорошие, усталые люди, им поесть хочется, посидеть в палисаднике под акацией, покурить в холодке… Они чем-то очень были похожи на Андрюшиного отца.
Вечером в общежитии только и было разговоров, что о завтрашнем спуске в шахту. Принесли и роздали ребятам новенькие брезентовые шахтерки, чуни, портянки… Дядя Онисим был уже тут. Объяснял назначение каждой вещи, давал советы, рассказывал всякие истории. Он помолодел с комсомольцами, ожил; в его россказнях причудливо смешивалось полезное с фантастическим.
- Главное, в шахте голову береги, ребята! - поучал он. - Не держи голову-то высоко, как раз лоб об верхняк расколешь. Шахта любит, чтобы ей кланялись, кормилице… - он иначе и не называл ее, как матушкой да кормилицей; для него шахта была живым существом; это она любит, а того не любит. - А чтоб курить, и ни-ни! И спички дома забудь. Она этого баловства не терпит. Наша "Крутая Мария" - шахта сурьезная, газовая…
- А что, взрывы часто бывают? - жадно спросил Виктор.
- Да нет, бог милует! Иногда где выпалит, да это так… - старик засмеялся. - Это Шубин пугает…
- Шубин? Это кто ж Шубин?..
- Шубин? - засмеялся комендант. - Как тебе сказать?.. Брехня, конечно. Старики выдумали. Будто бродит по шахтам такое существо. Шубин называется, шахтеров пугает. В дальних выработках он проживает или в брошенных… Ну, кому встретится - тому, значит, скоро амба: завалит!
- Это что ж, бог такой шахтерский, что ли?
- Разное про него болтали… - уклончиво ответил старик. - Будто был шахтер такой в стародавнее время, по фамилии Шубин. Ну, и будто хозяин-то шахты и невзлюбил его за характер. Больно смелый шахтер был, характерный. Ну, и стал его хозяин утеснять. И так утесняет и этак. Ну, проще сказать, эксплуатирует человека, и все! А хозяин-то был немец. Тут прежде все хозяева немцы были, бельгийцы або французы… Иностранный капитал. Ну и так этот немец нашего Шубина прижал, что совсем шахтер с круга сошел: запил. И в куражном виде раз имел с хозяином такой разговор: "Ты, говорит, по какому праву пашу кровь шахтерскую пьешь?" А тот кричит: "Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!" - "Ах, хозяин? - говорит Шубин. - Ну, так я тебе покажу, кто тут на самом-то деле хозяин!" И исчез он тут. Кто говорит - сам помер, а кто - будто полез пьяный в шахту и взрыв сделал. Всею шахту взорвал. И себя. Ну только вскорости объявился Шубин: там его видели, там… И где появится - сразу там взрывы, завалы, выбухи, наводнения… Это, - дядя Онисим значительно поднял палец перед собой, - это Шубин показывал, кто тут на самом-то деле хозяин! - Он засмеялся и от удовольствия даже головой покрутил.
- Ну, а теперь что же, бродит Шубин по шахтам? - шепотом спросил Виктор: он уже в Шубина верил.
- Теперь? - дядя Онисим хитро прищурился и подмигнул. - Ну, а как в семнадцатом хозяев-то прогнали, так и Шубин исчез. Значит, кончил свою упряжку. С тех пор и не видали.
- Вот черти! - засмеялся Мальченко. - У людей мифы как мифы: лешие, водяные, духи леса, воды, огня. А у них - пьяный шахтер!
- Нет, тут не пьяный шахтер, - сказал Светличный; он всю историю внимательно выслушал. - Ну, а ты, дядя, сам-то веришь в Шубина?
- Я? От спросил! - обиделся комендант. - Я и в бога-то не сильно верю, не то что в Шубина. Я не серый…
- А с Шубиным тебе-то самому встречаться не доводилось? - не смутившись, продолжал Светличный.
- И опять-таки глупый разговор! - рассвирепел старик. - Так как же я мог его встретить, как я и сейчас живой? Кто встретит - тому, значит, скоро амба! Конец!
- Ну вот, - усмехнулся Светличный, - а говоришь - не веришь…
Все расхохотались, поняв маневр Светличного.
Дядя Онисим молча встал и, ни на кого не глядя, пошел из комнаты.
- Обиделся!.. - прошептал Виктор и вдруг, горячо сорвавшись с места, побежал за стариком.
В этот вечер долго не ложились спать. Братченко опять принес из степи траву, молча разбросал по полу и лег на свою койку. Ничком.
"Значит, и он боится шахты!" - догадался Андрей. Хотел подойти к нему, заговорить, утешить - и передумал: у самого на сердце неспокойно.
Песен в этот вечер не играли. Виктор притащил все-таки дядю Онисима обратно. Светличный извинился перед ним при всех.
- Я не серчаю! - важно сказал комендант и через минуту уже рассказывал свои истории. Но Андрей не слушал. Лежал на койке и думал: "Значит, завтра!"
Утром комсомольцы сразу же оделись в шахтерки и чуни и стали непохожими на себя. Шахтерки были новенькие, ненадеванные ни разу; от них еще пахло сыростью склада. В них было неудобно и неуютно, словно сшиты они были не из брезента, а из древесной коры. Только Виктор говорил, что ему в шахтерке и хорошо и ладно; с еще большей радостью он влез бы в скафандр. Кепку он сразу же надел козырьком назад - подсмотрел у лесогонов; его и без того дерзкое, разбойное лицо стало совсем озорным.
За ребятами пришел десятник-старик. Посмотрел, почему-то вздохнул и махнул рукой:
- Ну, пошли!
Они потянулись за ним, как цыплята за наседкой, через весь рудник. "Теперь этой дорогой будем каждое утро ходить! - подумал Андрей. - Теперь это наша дорога…" Ему казалось, что все на них смотрят насмешливо.
- Ишь, чистенькие какие, хорошенькие! - сказала им вслед баба у "фонтана".
Десятник привел ребят в ламповую. Гуськом, один за другим, подходили к окошку комсомольцы, называли свое имя и получали лампу. Лампочки уже были заправлены и горели. Днем, на солнце, их свет казался жалким, робким и ненужным. "Ну что такая коптилочка может?" - со страхом подумал Андрей.
- Все получили лампы? - спросил десятник. Он был озабочен и неразговорчив, не то что дядя Онисим.
- Вы глядите! - строго сказал он. - В шахте от меня не отставать! Еще потеряетесь, бог вас знает!.. - Он сурово посмотрел на всех и сказал: - Ну, пошли!
Они пошли за ним через весь двор; потом стали подыматься куда-то вверх по крытой галерее. Здесь было полутемно. На оконных стеклах толстым слоем лежала угольная пыль. Угольная пыль была и на стенах, и на полу, и уже - на лицах ребят; Андрей почувствовал ее даже на зубах.
У ствола им пришлось подождать немного: клеть была внизу, в шахте. Здесь, в надшахтном здании, возилось несколько девчат-откатчиц. Они с любопытством и без стеснения рассматривали новичков и пересмеивались на их счет между собою. Шахтерские девчата - девчата смелые, разбитные, особенно когда их несколько, Виктор подмигнул им, они засмеялись.
Подошла клеть. С силой лязгнуло железо, так что Андрей даже вздрогнул. Рукоятчица, здоровая рябая баба, вытолкнула из клети вагонетку с углем. На ней мелом крупно было написано: "Привет, Нюра!"
- Эй, Нюрка! - закричала рукоятчица. - Получай письмецо! Заказное! - и толкнула вагончик. Он дрожа покатился по рельсам.
Откатчицы захохотали, а одна из них, вероятно Нюрка, смутившись, приняла вагонетку.
- Да ну его, надоел! - сказала она и, тряхнув головой, покатила вагончик дальше, на сортировку.
Десятник подошел к рукоятчице.
- Ты вот что, - озабоченно сказал он, - ты дай сигнал: осторожнее. Видишь, - метнул он лампочкой в сторону ребят, - кого везу.
- А что им сделается? - засмеялась рукоятчица. - Ишь, они какие! Их с ветерком надо. Вы, ребята, неженатые?
Но все-таки дала сигнал, какой требовал десятник: четыре удара о железо - осторожнее, гости!
Эти четыре удара прозвучали в ушах Андрея, как погребальный звон. Побелел не он один, совсем белым стал Братченко. И, заметив это, одна откатчица рассмеялась и лукаво запела:
Шахтер в шахту опустилси-и-и,
С белым светом распростилси-и-и…
- Ну, ты! - погрозил ей десятник лампочкой. - Входи, ребята!
Они вошли в клеть, как входят в холодную воду.
- Плотней, плотнее! - командовал десятник. Наконец он и сам вошел. - С богом!
Клеть дернулась и полетела вниз. Сразу стало сыро. Откуда-то побежала вода. Андрей почувствовал тонкую струйку за шиворотом, скользкую и проворную, как змейка. "В шахте всегда дождь", - вспомнил он.
Клеть быстро падала куда-то во тьму.
- Ой, страшно! - озоруя, взвизгнул Виктор. - Ой, ужас! - Все невольно улыбнулись, даже Андрей. - Путешествие в центр земли, сочинение Жюля Верна…
- Сорок лет так путешествую, - вдруг сказал десятник. - Ничего, привыкните!
- Я уже привык! - сразу же отозвался Виктор.
А клеть все падала и падала; казалось, этому конца не будет. И куда-то далеко-далеко уплывало от Андрея все, чем жил он до сей минуты: и тихие Чибиряки, золотые тыквы на крышах, и детство, и отец на корточках подле грядок, будто этого и не было никогда. И не будет, нет, теперь уж никогда не будет!
Откуда-то вырвался вдруг яркий свет, клеть стукнулась и остановилась.
- Приехали!
Андрей первым выпрыгнул из клети - и попал под ливень. Так его встретила шахта. Смущенно отряхиваясь, он отошел от ствола; дальше было сухо.
- Ну вот, - сказал десятник с неожиданной в нем теплотой, - вот и наше подземное царство. А? - И тихо, по-стариковски засмеялся. Он был сейчас совсем иной, чем на поверхности. Тут он был дома. Ему хотелось, чтоб и озорникам тут понравилось.
Он сказал почти заискивающе:
- Шахта у нас красавица, хоть и старушка. Ровесница моя!
Андрей еще раньше заметил, что старики всегда говорят о своей шахте ласково. Любовь ли тут или суеверие, только они никогда ее не ругают, хоть не мало у каждого и ссадин и рубцов от кормилицы. Вот и вчера вздыхал дядя Онисим: "Ох, и иссушила ж она меня, матушка, все соки выпила, голубонька!" Ребята знали уже, что дядю Онисима "выдвинули" оттого, что в шахте ему больше работать нельзя. У него острый антракоз - горняцкая болезнь. "У меня в каждом легком по вагонетке угля!" - грустно хвастался он и тосковал по шахте.
Итак, вот она - шахта, о которой столько думалось все эти дни и ночи! Андрей огляделся. На рудничном дворе было шумно, оживленно, светло. У ствола, прямо под ливнем, работала молоденькая стволовая. В своем резиновом плаще и в большой черной блестящей от воды шляпе она казалась похожей на моряка в шторм: мокрые плиты под ней были ее палубой. Девка была красивая и проворная; не один Андрей засмотрелся на нее.
Откуда-то из тьмы шахты с дребезгом и грохотом вынеслась "партия". Чубатый коногон лихо свистнул и соскочил с вагончика.
- Эй, Люба! - весело крикнул он. - Примай партию, крошка моя!
Андрей тихонько подошел к лошади. Она стояла, понурив голову, и, видно, уже дремала, чуть похра-пывая. Он осторожно потрепал ее гриву. Ему вдруг захотелось припасть к ее шее и спросить тихонько, в самое ухо: "Ну, как тебе живется тут? Не обижают? А я, понимаешь, мобилизованный…" Он опять ласково потрепал рукой по ее шее. Она подняла к нему морду и взглянула добрыми, умными и кроткими глазами. Лошадь была зрячая.
И сразу все ночные и дневные страхи его разлетелись, развеялись, будто все в том-то и заключалось, что лошадь зрячая. Он засмеялся и уже другими глазами взглянул на окружающий его мир. Действительно, подземное царство! Низкие, пещерные своды, огни, люди в балахонах с капюшонами, похожие на гномов, - все фантастично и красиво. Да, красиво! - удивился он сам.