"Значит, тут и мы будем теперь работать! - подумал Андрей. - Что ж, ничего, можно работать и здесь". Теперь, когда забрезжил перед ним еще смутный, но заманчивый свет далекой мечты, ему уж ничто не казалось страшным!
- Значит так, ребята! - сказал десятник. - Сейчас мы полезем лавой. Механизация тут будет такая: садись на то, на чем завсегда сидишь, и ползи ногами вперед. Да смелей ползи! Не бойся! Не сорвешься! Руками за стойки хватайся, а ногами нижние стойки нащупывай… Понятно? Теперь в каждом уступе буду я вас по парочке оставлять. Вы посидите, приглядывайтесь, как шахтеры работают, привыкайте… а потом, обратным ходом я вас всех и соберу… Ясна вам картина-то? - Он подождал немного и взмахнул лампочкой. - Ну, с богом! Поехали!
И они действительно поехали, покатились вниз, как бывало катились в детстве с ледяной горки, без салазок… Это было даже весело и немного жутко: стремительно неслись они вниз, только стоики руками перещупывали. Виктор въехал кому-то ботинками в шею, тот сердито крикнул: "Эй, осторожнее, черт!", по тотчас же сам и захохотал: наехал на товарища.
- Теперь вправо, вправо бери! - донесся снизу голос десятника.
Ребята взяли вправо, на свет, и очутились в забое. Зацепленная за обапол лампочка нехотя освещала уступ. Здесь работал молоденький и тоненький парень, кучерявый, вероятно русый или даже рыжий, сейчас это было невозможно разобрать. Он рубал уголь стоя, зацепившись как-то очень ловко, по-обезьяньи, ногами за стойки: казалось, что он висит на трапеции, как артист в цирке. Его белая майка совсем почернела от угольной пыли, пота. Он работал красиво, это даже ребятам было видно; его гибкое, тонкое, почти девичье тело двигалось ловко, порывисто, умно - мускулы так и играли!
- Футболист! - с ласковой усмешкой сказал десятник, сам заглядевшийся на красивую работу. - Здорово, Митя! Бог в помощь!
- Спасибо, Афанасий Петрович! - отозвался Митя, не прекращая работы. - Только я и без бога могу. А вот без порожняка никак невозможно…
- А что, нет порожняка?
- Да-али… А все утро стояли, хоть плачь!
- Д-да… дела-а! - сочувственно вздохнул десятник. - А я тебе, Митя, гостей привел. Тоже - ваш брат, комсомолы.
Митя с любопытством посмотрел на ребят и перестал работать.
- Ну здравствуйте, товарищи! - сказал он гостеприимно, как добрый хозяин. - Милости просим! Ну, как вам тут?
- Я тебе двоих оставлю, - сказал десятник. - Ты им покажи, как и что. Эй, кто хочет?
Вызвался Братченко, он совсем уже обессилел; на него было жалко смотреть. С ним вместе остался и Мальченко.
- Ты подожди, Митя, рубать-то, пока мы пролезем, - попросил десятник. - Я тебе тогда снизу крикну. Ну, поехали.
И ребята опять покатились вниз, до следующего уступа.
Андрей и Виктор остались в третьем уступе - почти в самом конце лавы (счет шел снизу вверх). Здесь работал пожилой забойщик с рыхлым, почти бабьим лицом, на котором редкими кустиками неохотно росли волосы. Он сидел грузно, неуклюже, не по-шахтерски, и, растопырив ноги и кряхтя, отдирал обушком уголь от кровли. На ребят он сначала не обратил никакого внимания.
Только когда десятник ушел, попросив его, как и Митю, не рубать, пока не проползут, он, зевая, отложил обушок в сторону и спросил неожиданно тонким для такого грузного мужика и чуть гнусавым голосом:
- Вы откуда же взялись, ребята? А?
- А мы комсомольцы, - охотно ответил Виктор. У него была наготове целая тысяча вопросов к забойщику; хотелось тут же и позволения попросить самому рубануть разок-другой обушком.
- И что это вам дома не сидится-то? - лениво спросил забойщик. - Что, дома худо, что ль?
- Нет, отчего ж? - недоуменно отозвался Виктор.
- Хозяйство-то хоть хорошее у вас? Коровенка есть?
- Да мы не деревенские. Мы из города.
- А? - Он тупо посмотрел на них. - А зачем же из города-то?
- Комсомольцы мы…
- А-а! - прогундосил он. - Это бывает. - Он опять зевнул. Потом потянулся всем телом, крякнул и лег на спину.
У Виктора сразу пропала охота задавать ему вопросы. Скучая, смотрели мальчики на забойщика: он одет был, как и все шахтеры, в спецовку, только на голове у него была круглая, теплая и потертая барашковая шапка - такие татары носят.
- Э-эй, Свиридов, давай, можно! - донесся снизу сигнал десятника.
Но Свиридов не шелохнулся. Он продолжал лежать и тупо, не мигая, смотрел в кровлю, - так чабаны в степи лежат на солнцепеке и глядят в небо. Вдруг он беззвучно рассмеялся. Ребята удивленно посмотрели на него: его дряблое бабье лицо прыгало и дрожало, как студень: вот оно сейчас и совсем потечет.
- А то и такие чудаки есть, - сквозь смех еле выдавил он, - которые сюда за длинным рублем едут. Ли, чудаки, вот уж чудаки-то! - И он опять подавился смехом.
"Так вот он о чем думал, глядя в кровлю!" - усмехнулся Андрей.
- Вот он, длинный-то рубль… - тыча пальцем и пласт, взвизгнул Свиридов. - Он длинный, да поди-ка, утяни его, ах, чудаки! - Он вдруг перестал смеяться и взялся за обушок. - Вы кто? - спросил он. - Комсомольцы? То-то мне! - Он строго погрозил им обушком и ударил в пласт.
Ребята стали молча следить за его работой. Свиридов рубал уголь не как Митя; в его работе не было ни артистичности, ни красоты; он кряхтел, то и дело поплевывал на руки, искоса поглядывая на ребят, рубал с надсадой. И уголь у него не отваливался крупными глыбами, как у Мити, а крошился, тёк жидкой струйкой.
Вдруг он остановился и прислушался к чему-то.
- Тсс! - сказал он шепотом. - Слышите? - На его лице изобразилась тревога. - Слышите? - спросил он, глядя на мальчиков как-то странно, боком.
- Не-ет… - нерешительно протянули ребята.
- А вы ухом слушайте! Трещит?
Они прислушались: действительно, что-то тихонько и сухо потрескивало вокруг.
- Это лава играет… - сказал Свиридов и опять боком, искоса посмотрел на ребят. - Ой, беда, ребята! Беда!
- А что? - шепотом спросил Виктор. - Может завалить?
- Вполне свободно. - Он опять прислушался. - Вот тут трещит! - ткнул он обушком в кровлю прямо у ребят над головой. Оттуда тотчас же что-то отвалилось.
- Сыплется уже! - сказал Свиридов. - Надо лаву спасать, ребята!
- Как же ее спасать? - пролепетал Виктор.
- Ты кто? - строго спросил Свиридов. - Комсомолец? Ну, то-то! - Он опять прислушался, потом сказал: - Я, ребята, сейчас за крепильщиком побегу, а вы подоприте кровлю.
- Как подпереть?
- А вот так! - Свиридов стал на четвереньки, упираясь руками о стойки, и спиною подпер кровлю. - Сможете так?
- Мы попробуем… - неуверенно сказал Андрей.
- А не убоитесь?
- Мы с ним ничего не боимся! - хвастливо сказал Виктор. Он вдруг повеселел. - Вы идите, дядя, - засуетился он. - А за нас не бойтесь, мы и не такое можем! - и он решительно подпер спиной кровлю.
- Ну вот, молодцы, герои! Ей-право, молодцы!.. - Он посмотрел, как они, уже оба, стоят на четвереньках, подпирая корж. - А я сейчас… в момент. Нет, молодцы ж! Об этом беспременно в газетах напишут! - и он торопливо пополз вниз.
Ребята остались одни. Некоторое время они молчали. Плотнее прижимались спинами к холодному и скользкому коржу. Потом Виктор прошептал:
- Слышишь?
- Да-а… - тоже шепотом ответил Андрей.
Им показалось, что трещать стало сильнее. Теперь, когда, затаив дыхание, они чутко прислушивались к тишине, они услышали все самые затаенные шорохи и вздохи шахты. Лава уже не играла, она пела на все лады.
Странное дело, мальчики совсем не испытывали страха. Теперь, когда стояли они лицом к лицу с настоящей опасностью, они ничего не боялись. Они даже и не думали о себе, застыв в неуклюжих и некрасивых позах. Успеет ли Свиридов? Спасут ли лаву?
И если в Викторе еще бродили смутные мысли о геройстве их поступка - "вся шахта узнает… а может, и в газетах напишут… а если придавит - так похоронят, как героев, с музыкой…", - то Андрей ни о чем подобном и не думал. Стоя на четвереньках, он впервые за эти дни почувствовал себя человеком: он не боялся, он был спокоен, он делал нужное шахте дело, он был доволен.
Только спина уже ныла, и затекали ноги…
- Что-то долго он ходит! - сказал Виктор. Он нетерпеливо и неосторожно повел спиной, и от кровли тотчас же отвалился кусок присухи.
- Осторожней, ты! - зашипел на него Андрей, и Виктор опять замер.
Бесконечно, томительно долго текло время. Не забыл ли о них Свиридов? Сам спасся, а про лаву забыл…
И вдруг они услышали шум внизу. Они прислушались: это ползли люди. Уже слышны были голоса; вот где-то во тьме блеснул глазок лампочки… Вот еще… Вот ближе…
Первым появился в забое Свиридов. Он осветил ребят светом своей лампочки и ликующе закричал:
- Держат!
Отовсюду подползали люди…
- Держат! - опять закричал Свиридов, и долго сдерживаемый хохот вдруг, как вопль, вырвался из его груди. - Держат! Ой смерть моя! ой, шахтеры, - задом кровлю держат!
Ему ответил яростный взрыв хохота. Казалось, от этого регота многих могучих глоток лава задрожала и закачалась; вот рухнет кровля, так бережно оберегаемая нашими мальчиками. И ребята невольно попятились, защищаясь от этого хлесткого и злого, как ливень, смеха. Они уж догадались, что их разыграли.
А к ним все ближе и ближе подступали хохочущие люди, каждому хотелось самому разглядеть героев лавы, которые… хо-хо-хо! - задом кровлю держат. Со всех сторон окружали ребят желтые, волчьи глаза лампочек, словно настигала их стая волков. Лиц не было видно, - только рты, разверзшиеся в хохоте, как пасти… Стало страшно…
И вдруг чей-то сильный, властный голос перекрыл хохот и шум:
- А ну, прекратить! Прекратить, говорю я вам! - сердито крикнул он. - Барбосы вы, совести в вас нет! Вы над кем смеетесь, сукины вы сыны?!
- Да ты что, Прокоп Максимыч! - еще трясясь от смеха, пискнул Свиридов. - Это ж новичкам крещение, святое крещение, святая купель…
- А, так это ты, Свиридов, твоя работа? - обрушился на него Прокоп Максимович. - Сам-то давно ль не новичок? Ишь, кулацкое отродье, и откуда только вас черти понанесли сюда! Ты погоди мне!
- Да ты что, Прокоп Максимыч, ты что, бог с тобой! - уже испуганно забормотал Свиридов.
- Тебе кусок хлеба тут дали, ты и - нишкни! И залезь в нору, чтоб тебя слышно не было. А ты вот что! Ну, погоди! - погрозил он ему лампочкой. - А вы тоже хороши! - обратился он уже ко всем, - Обрадовались. И ты тут, Логунов? Ай-я-яй, самостоятельный вроде человек…
- Да ты погоди, ты постой, чего в самом-то деле!.. - раздались смущенные голоса. - Шутка ведь это, шутейное дело…
- Шутейное?! - подхватил Прокоп Максимыч. - А ты вот на них погляди, на новичков… Каковы им шуточки? - Он подполз вдруг к ребятам; они увидели усатое, свирепое на вид лицо шахтера; он грузно присел около них на корточки и осветил их лампочкой. - Детвора еще! - сказал он с неожиданной в нем нежностью. - Комсомольцы?
Ребята молча кивнули в ответ.
- Ну, ничего, ничего, ребята! - ласково сказал он и обернулся ко всем. - Вот вы кого обидели! Комсомольцев! А? Хорошо?
Все смущенно молчали.
- То-то! - внушительно сказал Прокоп Максимович. - И чтоб впредь никто, ни пальцем, ни-ни!. А не то! - Он гневно раздул усы. - Ну, да вы меня знаете! - он усмехнулся и опять обратился к ребятам: - Если обижать будут, вы мне скажите. Визитных карточек у нас не водится, так вы так запомните: Прокоп Лесняк. Тут все знают. Фамилия известная, шахтерская… - Он засмеялся. - А теперь давайте я вас в штрек сведу… Нечего вам тут больше делать! А ну, посторонись-ка, народ!
Все поспешно уступили ему дорогу, и он пополз вниз по лаве с удивительной для такого огромного и грузного тела ловкостью; ребята - за ним.
В штреке он их оставил.
- У меня еще пол-упряжки, - объяснил он. - А вы тут посидите, в холодочке. Я десятнику-то скажу… - Он похлопал Виктора по плечу и смущенно прибавил: - А на народ наш не обижайтесь, народ - ничего, хороший. Это Свиридов все. Да и серость… В забое-то скучно, в одиночку…
Он ушел, а они "спасибо" ему не сказали. Они ни слова еще не произнесли с тех пор, как вернулся Свиридов. В их ушах еще звенел хохот шахтеров…
Они не могли сейчас сидеть "в холодочке" и, не сговариваясь, молча побрели вдоль по штреку куда глаза глядят, шлепая по воде. Они шли долго, и молча, каждый думая про себя, но оба - об одном.
- Теперь все смеяться над нами будут! - наконец горько прошептал Виктор. - Долго теперь над нами смеяться будут.
И Андрею пришлось его утешать:
- Никто не будет смеяться, Витя, что ты! Им дядя Прокоп не даст, вот увидишь! - Он обнял приятеля за плечи и стал горячо шептать: - Этот Свиридов, он, видишь, кулак, ты ведь сам слышал. Мы еще покажем ему, вот погоди!
Сзади них уже давно нарастал и нарастал дальний гром, он становился все ближе и ближе, а они и не слышали. И только когда где-то уже совсем близко раздался дикий, пронзительно-резкий свист, они обернулись и увидели: на них несется "партия". Уже было слышно, как хрипит лошадь, как что-то кричит им коногон.
И тогда они заметались между рельсами, не зная, что делать, куда спрятаться… И вдруг побежали по штреку. Побежали что есть сил.
- Скорей, Витя, скорей! - торопил Андрюша. Но их уже настигал резкий, как свист хлыста, коногонский свист, и только тогда догадались они, что надо просто сбежать с рельсов и прижаться к стойкам. Они так и сделали, и мимо них с грохотом пронеслась "партия". Чубатый коногон невольно захохотал, увидев бледных, перепуганных насмерть ребят, судорожно прижавшихся к стене.
Его хохот еще долго звучал под сводами шахты, наконец стих. И тогда ребята услышали смех совсем рядом, - тихий, тоненький, какой-то восторженно-радостный и оттого еще более обидный.
Они обернулись - смеялась девушка. Они увидели ее сразу. Ее нельзя было не увидеть: она вся светилась. На ней было семь или восемь шахтерских лампочек; они висели у нее на поясе, болтались в руках, одна даже была на спине.
Девочка смеялась над ребятами: она видела, как они удирали.
- Ой, как зайцы, как зайцы косые! - в восторге выкрикивала она.
Ребята мрачно пошли на нее.
- Ты чего ржешь? - хмуро спросил Виктор.
Но девчонка только пуще залилась. Лампочки затряслись на ней, как бубенцы.
- А может, тебе морду набить, чтобы ты стихла? - предложил Андрей, и оба друга схватили ее за руки.
Она не стала ни вырываться, ни звать на помощь, ни визжать. Она только любопытными глазенками посмотрела на ребят: неужто побьют, посмеют? А ну, как это будет?
Виктор легонько толкнул ее от себя.
- И связываться не стоит, дура-а! Смотри, в другой раз не попадайся!
Она засмеялась.
- Зайцы, зайцы косые! - запела она. Но они уже пошли прочь. Как ни странно, а хоть и не отвели они душу, не избили девчонку - одну за всех, - а им стало легче. Этот день пройдет и забудется; им еще жить и жить! Ну и пусть смеются, а все-таки они не убоялись остаться одни в лаве, когда Свиридов ушел!
Они знали теперь, что в шахте, как и в жизни, есть и трудности, и радости, и хорошие люди, и злые…
8
В ту же ночь с шахты убежал Братченко; Об этом узнали только утром, когда все проснулись. Койка Братченко была не смята, на подушке лежал комсомольский билет. Не было ни письма, ни записки - только комсомольский билет на подушке. Но и так все было понятно.
Комсомольцы собрались вокруг койки. Они стояли молча, будто тут на койке лежал покойник.
"Вот и первый!" - тревожно подумал Андрей.
Светличный взял билет с подушки и медленно вслух прочел: "Братченко Григорий Антонович".
- Запомним! - жестко сказал он. - Братченко Григорий Антонович, - и вдруг с силой швырнул билет на койку. - Подлец ты, Братченко Григорий Антонович!
- Он от воздуха затосковал, - смущенно сказал Мальченко, в эти дни подружившийся с Братченко; их койки были рядом. - Все на воздух обижался. Он на свежем воздухе вырос, в степи. А тут на шахте…
- А мы что же, в пещерах жили? - зло перебил его Светличный. - Нам, небось, тоже свежий воздух люб. А не бегаем. Нет, видно, легко ему билет достался, легко и кинул. Только врет! Ничего, - пригрозил он. - Теперь ему нигде свежим воздухом не дышать! Для него теперь везде воздух отравленным будет. Иуда!
- Надо в его организацию сообщить, - предложил Глеб Васильчиков, парень из Харькова.
- В газеты надо написать, вот что! - крикнул Виктор. - Пусть все знают!
Ребята зашумели:
- И в газеты и в ЦК комсомола.
- А если матери его написать: вот какой у вас, тетенька, сын подлец, а?
- Мать здесь при чем?
- А пускай воспитывает лучше! Не растит подлецов!
- Смалодушничал он, может, еще сам вернется, - раздался чей-то неуверенный голос.
- Вернется. Жди! - захохотал Виктор. - Такие не вертаются!
Светличный молчал. По привычке он еще вслушивался в то, как "народ шумит", - хорошо шумит, искренно! - а думал о себе. Он не мог понять поступка Братченко: билетом не швыряются. Он не мог понять и того, как можно убежать с шахты: с поста не бегают. Да и куда? Разве от себя, от своей совести убежишь?
Но невольно подумал он, что сейчас он мог бы быть не здесь, а в Харькове. В Харькове - весело. Он уехал как раз перед пленумом. Поговаривали, что его хотят вторым секретарем горкома… Многие удивились, когда узнали, что он сам вызвался ехать на уголь.
Но его никто не удерживал, не посмел удержать: он ехал по мобилизации. Это святое дело.
Был ли это только порыв, горячая минута? Собрание, правда, было жарким… И он, конечно, поддался настроению. Сейчас у койки Братченко он проверял себя.
Он вдруг вспомнил всех харьковских комитетчиков. Некоторые из них пришли в комитет с завода, другие - прямо со школьной скамьи; этих он всегда называл "гимназерами". Гимназеры как-то удивительно быстро старели, становились важными и солидными. Он представил себе их здесь, в общежитии, на шахте, - и засмеялся. Нет, он поступил правильно, верно. Нельзя все других агитировать, других посылать. Надо сначала самому хлебнуть жизни, а потом… Но что с ним будет потом, он и сам не знал. Да и рано было об этом задумываться!
Он заметил, что "народ" притих и смотрит на него: ждут, что он решит. Они уж без собрания избрали его своим вожаком. Он рассердился. Зачем ему это бремя? Он сюда не в комитет приехал, а в забой. Нет уж, увольте! Тут свои комитетчики есть.
Но он сам знал, что непременно влезет, вмешается во все. Не может он не вмешаться, не такая натура! Да и что, в самом-то деле, прятаться он сюда приехал, что ли? Он воевать приехал. Еще разобраться надо, отчего у них тут прорыв, отчего тут с шахты люди бегают…
Он сказал:
- Можно и в ЦК и в газеты написать! - Сделал паузу. Потом посмотрел на всех своими колючими глазами и прибавил: - А главное, пусть каждый у себя на носу запишет. Да зарубит! Ну, кто теперь следующий? - Он давно заметил, что Андрей молчит, и уткнулся прямо в него. - Ты теперь, Воронько?
- Я не убегу… - хмуро ответил Андрей.
- Кто тебя знает! - усмехнулся Светличный, но усмешка вдруг вышла у него доброй. - Вот что, ребята! - тепло сказал он. - Надо нам, наконец, подружиться…
Вошел взволнованный Стружников, секретарь комсомольского комитета шахты. Он уже знал о происшествии.