- Вы устали и хотите спать, - сказала хозяйка, входя в комнату и ставя на стол тарелку горячей мятой картошки, от которой вкусно пахло жареным луком. - Поешьте. Я вам дала немного. Сразу много нельзя… Но это надо съесть все. А потом ляжете.
- Что вы, спасибо… Я и так затруднил вас…
- Да что вы! - тихо сказала женщина, она взяла с застланной постели подушку в розовой наволочке и положила на кушетку.
Поев и выпив горячего, крепкого чаю, Алексей совсем разомлел. Не в силах языком пошевелить, он лег на кушетку, накрылся байковым одеялом и мгновенно заснул.
А хозяйка, взяв мокрые вещи, тихонько вышла на кухню.
Глава пятая
Когда Алексей проснулся, сквозь окошко заглядывала луна, наполняя комнатку слабым светом. Было очень тихо. Алексей чувствовал, что в комнате, кроме него, никого нет. Но вскоре послышались легкие шаги, дверь приоткрылась, и вошла хозяйка.
- Не спите? - прошептала она, стоя у порога.
- Нет, нет! - живо откликнулся Алексей и сел.
- Ну, как вы себя чувствуете? Отдохнули немного?
- Прекрасно отдохнул и чувствую себя отлично. Большое вам спасибо! Вы меня просто спасли… Но уже, должно быть, поздно? Который час?
- Скоро десять. Вы проспали одиннадцать часов, я уже успела побывать в школе. Вы, наверно, проголодались… Сейчас дам вам поесть.
Она зажгла маленькую керосиновую лампу. В комнате посветлело. Только теперь, очнувшись от сна, Алексей заметил, что женщина молода и красива: стройная, с тяжелой рыжеватой косой, свернутой узлом на затылке, с белой шеей и большими темными печальными глазами.
Оттого что они были одни в комнате - только он и она, да ночь за окном, - Алексею стало тревожно. Он уже столько времени не видел женщин.
Он не мог, хоть и старался, отвести от хозяйки глаз. Ему показалось, что она это заметила. Проходя мимо него к шкафу, ускорила шаги, как-то неприветливо посмотрела на него.
"Наверно, хочет, чтобы я поскорей ушел, - виновато подумал Алексей. - Только сказать стесняется: сам, мол, соображай… Что ж, понятно… Она здесь одна, деревушка крохотная. Еще оговорят…"
Он встал.
- Ну, я пойду…
Хозяйка, начав накрывать на стол, опустила руки и с удивлением взглянула на него:
- Куда вы пойдете? Ночь на дворе!
- Скажу вам правду, - поглядел он ей в глаза. - Не хочется вас стеснять. Мне кажется…
- Глупости… Переночуете, и все, - спокойно сказала женщина и вышла на кухню.
Алексей снова сел на кушетку. Сердце у него тревожно заколотилось от мысли, что он останется ночевать в одной комнате с этой женщиной.
Скоро она вернулась, неся тарелку с супом и несколько сухарей.
- Ешьте, - сказала она, присаживаясь в сторонке.
- А вы?
- Я ужинала.
Алексей по-прежнему не сводил с нее глаз. Что-то в ней невыразимо трогало его, он даже сам не знал что: улыбка ли ее печальная или мягкое спокойствие…
"Не смей, - приказывал себе Алексей, - не касайся ее даже в мыслях… Не думай, что, если она оставила тебя ночевать, значит… Просто она очень хорошая женщина. Возьми себя в руки и не смотри на нее так… она ведь чувствует, что ты все время на нее смотришь…
Стараясь овладеть собой, он начал расспрашивать ее о последних сводках.
- Рассказывайте, рассказывайте, - просил он, боясь, что она вот-вот встанет и уйдет на кухню. Пусть бы просто сидела, как сидит теперь, напротив него, чтобы он мог на нее смотреть, видеть ее темные глаза, слышать, как она дышит… - Ну, рассказывайте, - повторил Алексей, придвигаясь к хозяйке.
- Что я могу вам рассказать? Мы ведь здесь как на необитаемом острове… что мы знаем? Уже восемь дней не получаем газет. Ведь от нас до железной дороги пятьдесят три километра… До шоссе тоже далеко, кругом лес…
- А… старых газет у вас нет? Не сохранились?
- Я их беженцам отдала, на курево. Вот когда проходили… на Оршу.
- Значит, в Орше наши?
- Так они говорили.
Алексей покачал головой, как бы сожалея, что не встретился с беженцами и теперь ему придется идти в одиночку.
- Сколько отсюда до Орши?
- Сто двадцать километров, если по шоссе.
- А лесом? Не ближе?
- Пожалуй.
- Вы здешняя?
- Да, - ответила женщина. - Я здесь давно живу.
- А раньше? - спрашивал он, подавляя желание коснуться ее руки.
Женщина промолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор.
- Да в Орше же, - проговорила она наконец. - А вы не хотите еще поесть?
- Спасибо, я сыт…
Алексей машинально сунул руку в карман, нащупал коробок с несколькими спичками и смущенно улыбнулся.
- Вот закурить бы… - проговорил он.
- О, это пожалуйста! - воскликнула женщина, оживившись, и проворно подошла к шкафу. - Пожалуйста, вот вам махорка, - сказала она, подавая Алексею жестяную коробку. - Курите, курите, я просто истосковалась по табачному дыму… Уже почти полгода, как никто не курит в этом доме.
- А раньше курили? - спросил Алексей, глубоко затягиваясь крепким махорочным дымом.
- Муж курил.
- Понятно. Он что, на фронте?
- Сама не знаю. Его еще зимой взяли на годичные военные курсы в Ровно. Теперь там, должно быть, фронт. Писем-то нет, - уголки ее маленьких полных губ дрогнули.
- Да… война, - задумчиво произнес Алексей. - Так и живете здесь одна? - спросил он сочувственно.
- Да… Работаю в соседнем колхозе, учительницей. А что будет дальше - не знаю.
- Да, да, война, - повторил Алексей. Ему вдруг стало нестерпимо жаль эту женщину. Сколько их теперь, одиноких, беспомощных… И Элька среди них… Ну, Элька, положим, умеет за себя постоять. Хорошо, что она далеко отсюда. А эта… - Уехать бы вам отсюда… Как вас зовут?
- Люба. Любовь Михайловна. Уехать? Куда? Как? У нас что-то пока об этом не говорят… А вас как зовут? - спросила она, сдвигая брови.
- А я Алексей… Алексей Иванович Орешин. - Он наклонился и осторожно взял ее руку.
С минуту хозяйка сидела не шевелясь. Ее губы снова дрогнули, по ним пробежала слабая улыбка, от которой удивительно просветлело ее лицо. Потом она слегка отодвинулась, встала.
- Засиделись мы, - сказала она тихо и подошла к кровати.
Алексей торопливо свернул новую папиросу, закурил и шумно выдохнул дым. Он боялся, чтобы хозяйка не заметила, как неровно, взволнованно он дышит.
- На ночь думаю вас здесь уложить, - сказала хозяйка, взбивая подушки.
- А вы? - спросил Алексей как можно спокойнее.
- А я на кухне пересплю. Там топчан есть. Алексей вскочил.
- Что вы! Я ни за что не позволю!
- Ложитесь, ложитесь. Вам завтра еще шагать и шагать, а я-то здесь остаюсь. Успею выспаться.
Расправив на постели одеяло и захватив с собой одну из подушек, она направилась к двери.
- Нет, так не годится, - преградил Алексей дорогу хозяйке, пытаясь остановить, но она мягко увернулась и вышла из комнаты.
Алексей растерянно развел руками. Постоял немного, глядя на дверь, походил по комнате, остановился около сверкающей, чистой постели и недоуменно покачал головой. Затем он снова подошел к двери, попытался открыть. Дверь не поддавалась. Очевидно, была на крючке. Он постучал.
- Что такое? - услышал он приглушенный голос хозяйки.
- послушайте, Любовь Михайловна. Это все-таки не дело. Вы ставите меня в неловкое положение. Прошу вас, давайте поменяемся местами.
- Алексей Иванович, не морочьте голову, не мешайте мне спать, - сухо ответила хозяйка.
- Ну пожалуйста, я прошу вас… - Я уже легла, уже сплю, мне рано вставать. Спокойной ночи!
Стало тихо. Не слышалось даже скрипа. "Может, все-таки еще раз постучать, - подумал Алексей, не решаясь отойти от двери. - Может, все-таки дверь откроется?" И вдруг почувствовал ужасную усталость. Пошел и лег. Несколько минут пролежал с каким-то неприятным чувством досады, не то на себя самого, не то на женщину. Потом его отпустило. Он усмехнулся. А все-таки хорошо, что она не открыла. Хорошая женщина. Есть хорошие женщины на свете. И его Элька такая же. С этой мыслью, от которой стало тепло на душе, он уснул.
Когда проснулся, хозяйки не было дома. В кухне на столе он увидел пакет с лепешками, вареными яйцами, а рядом - записка: "Спешу в школу. Возьмите с собой пакет и вещи! Ваши мокнут в корыте. Желаю счастливого пути".
Ушла. Значит, и попрощаться он не сможет, не поблагодарит ее. Алексей был огорчен и вместе с тем испытывал некоторое облегчение. Как-то неловко ему было бы перед ней.
Он не стал задерживаться. Миновав огороды, над которыми еще стлался белый ночной туман, он зашел в первый попавшийся домик на краю хутора и спросил, как пройти лесом к Орше.
Хозяйка, низенькая старушка, все подробно ему объяснила.
Прощаясь со словоохотливой хозяйкой, Алексей у самого порога увидел газету, которой было накрыто стоявшее у окна ведро с водой. Газета была в пятнах, истершаяся на сгибах. Все же Алексею удалось кое-что разобрать. Он узнал, что вражеские войска продолжают наступать на Шавловском, Гродненско-Волковысском, Кобринском, Владимиро-Волынском и Бродском направлениях. Это было восемь дней тому назад, а теперь?
На опушке леса Алексей приостановился и оглянулся на стоявшую в стороне избушку, в которой провел эту ночь. Что-то дрогнуло в нем. Он вздохнул и, ускорив шаги, углубился в лес.
Глава шестая
На третий день Алексей встретил в лесу группу красноармейцев, которые шли на восток. Он присоединился к ним.
Чем дальше они шли, тем больше чувствовалась близость фронта. На рассвете они вышли из леса и вскоре оказались в расположении части, занимавшей оборонительные позиции западнее Орши.
После регистрации, которую провели в ближней деревушке, Алексея вместе с другими его спутниками зачислили в третий взвод. К вечеру они уже были в окопах, на передовой.
"Надо немедленно написать Эльке", - подумал Алексей. Он досадовал на себя. Почему он последнее время мало писал? Правда, он был перегружен работой, но все равно - раз они привыкли получать от него частые письма… А теперь? Эльке, конечно, известно, что Минск захвачен гитлеровцами. А где он, что с ним - ведь они не имеют ни малейшего представления. Надо написать. Пусть пока несколько слов. А когда получит ответ, тогда напишет подробнее.
В окопе от тесноты и нагретой за день земли было жарко, душно. Алексей взял винтовку, вылез наружу и растянулся на траве.
Неподалеку, в темноте, разговаривали два красноармейца.
- Долго нас тут не продержат, - услышал Алексей.
- Думаешь?
- Уверен, что отведут в тыл.
- Откуда ты знаешь?
- А вот увидишь.
Алексею стало не по себе. Эту возможность он как-то не принял в расчет. Повернувшись в ту сторону, где лежали красноармейцы, он стал напряженно прислушиваться. Но они уже толковали о другом, один рассказывал, как ночевал недавно у солдатки, другой сдавленно хихикал. Алексей резко отвернулся.
А когда наступил рассвет, взвод по команде подняли. Командир, совсем молоденький лейтенант, объявил, что получен приказ любой ценой захватить хуторок, находящийся у железнодорожной линии, в четырехстах Метрах отсюда. Взвод должен незаметно продвинуться по заросшей балке до деревянного мостика, там открыть огонь, ворваться в хутор с юго-запада и укрепиться в нем.
Стояла тишина, не слышно было ни одного выстрела. Припав к земле, взвод по-пластунски пополз по низине. Алексей держался среди первых. Они уже были у мостика: отсюда до хутора, состоявшего всего из нескольких избушек, оставалось не больше ста шагов.
- За мной! - командир вскочил и, пригибаясь, побежал вперед. В то же мгновение поднялись и бойцы. Из хутора начали стрелять. Лейтенант, с пистолетом в руке, продолжал бежать, красноармейцы - за ним. Стрельба усилилась. Откуда-то застрочил пулемет. Вдруг лейтенант словно споткнулся, пробежал еще немного и упал ничком. Упали еще несколько бойцов. Остальные прижались к земле. Некоторые начали ползти назад. Алексей услышал, как у самого уха просвистела пуля. Припав к земле, напряженно прислушивался, присматривался, и ему стало ясно, что пулемет обстреливает их справа. Да, вон из того дома, что стоит на отшибе. Алексей приподнялся. Над головой засвистели пули. Согнувшись, побежал через кустарник, туда, где была немецкая огневая точка. Что-то обожгло плечо. Он упал. Но тут же снова вскочил - он был уже около дома, где находился пулемет, - рванул с пояса гранату, изо всех сил размахнулся и швырнул ее прямо в окно. От взрыва дрогнула земля. Через секунду деревянный домик охватило пламенем и густым черным дымом. Пулемет замолк. Из горящего дома выскочил высокий худой гитлеровец с автоматом. Алексей, закусив губу, выстрелил. Гитлеровец взмахнул руками и опрокинулся навзничь.
Взвод поднялся в атаку. Алексей сделал несколько шагов и вдруг заметил, что гимнастерка залита кровью.
… После короткой схватки взвод занял хутор.
Алексея, бледного как полотно, доставили в полевой госпиталь. Госпиталь размещался в здании школы в большом селе, расположенном на правом берегу Днепра.
Алексей потерял много крови, но рана была не опасной. Вместе с другими ранеными его уложили в просторной комнате на застланном соломой полу.
Сильно пахло йодом, спиртом, лекарствами. От этих запахов у Алексея закружилась голова.
На следующий день после завтрака санитар принес газеты и раздал раненым. Алексею досталась дивизионная. Напервой странице была сводка- невеселые новости: бои шли уже на Островском, Борисовском, Бобруйском, Новгород-Волынском направлениях. На второй странице Алексею сразу бросился в глаза заголовок: "Подвиг красноармейца Алексея Орешина". "Обо мне?" - неприятно удивился он. В заметке описывалось, как красноармеец Алексей Орешин в критический момент, когда атака на хутор захлебнулась, проявил инициативу и отвагу, добравшись под градом пуль до вражеского пулемета, взорвал его гранатой и помог, таким образом, успешно выполнить боевую задачу.
"Вот те на! Кто мог подумать? Попал в герои! А что, если послать эту газету Эльке?"
Усмехнувшись, Алексей сунул газету под подушку.
Глава седьмая
Прошло больше недели с тех пор, как Элька побывала на хуторе, а Зелда все никак не могла прийти в себя. На лбу появились новые морщинки, глаза красные, опухшие от слез.
Как всегда, с утра до позднего вечера она была на ногах. Три раза в день ходила на ферму доить коров. Не покладая рук работала дома, во дворе, ухаживала за детьми. За последние дни они совсем отбились от рук. Варила, убирала, стирала, делала все быстро, даже быстрее, чем обычно. За последнее время она не сказала мужу ни слова.
Осунувшееся лицо жены печалило его, и, может быть, поэтому он бывал теперь дома еще меньше, чем прежде. Еще раньше уходил в степь, а возвращался, когда уже все спали.
Обедать Шефтл не приходил. С утра до ночи, черный от солнца, небритый, весь в пыли и полове, хлопотал на току, где молотили пшеницу. Следил, чтобы зерно было чисто провеяно, чтобы хорошо была заскирдована вымолоченная солома, чтобы обед для колхозников был готов вовремя, а в кадке всегда была свежая вода. Да и кроме этого хватало дел. Здесь, в бригаде, Шефтл забывал о домашних неприятностях.
Только поздно ночью, измотанный, приходил он домой и в одиночестве садился за кухонный стол; там, прикрытый чистым полотенцем, ждал его ужин.
Зелда спала теперь отдельно, на короткой жесткой кушетке, без подушки, без перины; подстилала тонкий соломенный тюфячок и ложилась не раздеваясь, укрывшись старой шалью свекрови.
С каждым днем Зелда выглядела все хуже.
Сегодня Шефтл решил вернуться домой пораньше. Сегодня он с ней поговорит. Хватит!
Но пришлось опять отправлять обоз на элеватор, и, когда Шефтл пришел с поля, Зелда уже лежала, скорчившись на короткой кушетке у открытого окна, и дремала.
Шефтл хотел подойти к ней, сказать: "Да ложись ты, дуреха, в постель, хватит мучить себя и меня", но побоялся, что она расплачется, поднимет крик и разбудит детей. Он немного постоял, затем, вздохнув, начал раздеваться.
Одному на широкой мягкой постели было неуютно. Несмотря на усталость, Шефтлу не спалось. Он слышал, как Зелда стонала во сне, и при каждом ее стоне страдальчески морщился.
"Ну что я ей сделал, - оправдывался он перед самим собой. - Не рассказал про Эльку, и из-за этого так убиваться…" Но одновременно он чувствовал, что кривит душой, что все-таки виноват перед Зелдой, обидел ее. То, что он не рассказал жене об Элькином горе, - ладно, это одно, но ведь он видел ее, был у нее - об этом он должен был рассказать. И почему он этого не сделал? Он и сам не знает. Может, и рассказал бы, если б Зелда его тогда не встретила страшной новостью о войне. А так - все откладывал на потом, и вот… Знать бы, что из этого выйдет! Шефтл сел. Зелда все еще постанывала, но тише, чуть слышно, словно из последних сил.
Он слез с постели, босиком подошел к кушетке и осторожно присел на самый краешек.
Зелда повыше натянула шаль и повернулась лицом к стене.
С минуту Шефтл сидел молча, потом тихо позвал:
- Зелда…
Зелда ответила вздохом.
- Зелда, - повторил Шефтл.
Она продолжала молчать, даже не пошевельнулась.
- Зелда, я ведь говорю с тобой, - сказал он с досадой и притронулся рукой к ее волосам.
Зелда вздрогнула. Она уже давно этого ждала. Ждала, чтобы он подошел к ней, попросил прощения, все объяснил и не надо было бы больше страдать и отравлять себе жизнь подозрениями. Но что-то мешало ей отозваться.
- Ну, Зелда, ну чего ты зря мучаешься… Пойдем, ляг в постель.
Она еще больше съежилась, прижала руки к груди и молчала.
Шефтл не знал, что делать. За все восемь лет их совместной жизни он ни разу ее такой не видел и не подозревал, что она может так заупрямиться.
- Ну пойдем, Зелдка, - попробовал он обнять ее.
- Уходи! Уходи от меня!
- Да что я тебе такого страшного сделал? - Шефтл тоже разволновался, но говорил тихо, чтобы не услышала мать.
- Мало тебе? Мало?
- Да о чем ты говоришь? Я ведь даже не знаю, о чем ты говоришь! - вспыхнул Шефтл.
- Он не знает! Нарочно остался на ночь в Гуляйполе… Остался, чтобы переночевать у нее… Красиво, очень красиво… Отец четверых детей…
- Да кто ночевал? Плетешь, сама не знаешь что.
- А тогда почему ты молчал? Почему даже не вспомнил, что видел ее? Почему ты это скрывал от меня?
Шефтл поежился. Правду сказать он не мог, а ничего другого как-то до сих пор не придумал. Да и что тут можно было придумать?
- А зачем она к тебе приезжала?
- Как это - зачем? - поднял Шефтл голову. - Ей что, нельзя к нам приехать?
- Не к нам она приезжала… она приезжала к тебе! О чем вы секретничали? О чем?
Сердце у Зелды билось тревожно. Теперь, казалось ей, от его ответа зависит все - ее жизнь, жизнь детей, всего дома. Она требовала, чтобы он сказал ей правду, и в то же время так этой правды боялась!