Тяжело ступая, он пересек улицу и подошел к ней.
- Я тебя еще вон откуда заметил, - он показал на угол улицы. - А ты думала, должно быть, что я все еще греюсь на солнышке, купаюсь в море. - Он тепло пожал ей руку. - Вот видишь, стоило мне в кои-то веки собраться на курорт, как Гитлер тут же начал войну… Тяжелая война… - сказал Иващенко грустно, не спуская с нее глаз. - Ну, о тебе… я знаю. Мне рассказали. Без работы не останешься. А пока…
- Спасибо, Микола Степанович, - у Эльки дрогнул голос. - Я пока ни в чем не нуждаюсь.
- Ну, ну… Вечером приходи, будем тебя ждать. И Светку возьми с собой. Я уж соскучился по ней.
- Не знаю… - сказала Элька.
- Если не придешь, Татьяна Гавриловна обидится. Слышишь! И я тоже. Будем ждать к ужину.
Глава двенадцатая
С каждым днем все больше доходило до хутора тревожных вестей. Красная Армия продолжала отступать. Двадцать третьего июня, на второй день войны, наши части оставили Ковно, Ломжу… Двадцать четвертого - Вильнюс… В сводках Совинформбюро упоминались новые направления: Шавловское, Барановичское, Луцкое, Львовское…
Враг наступал по всему фронту - от Балтийского моря до Черного.
Слушая эти известия, Шефтл все больше мрачнел. Он понимал, что при таком положении скоро будет призван и его год, и хотел до тех пор справиться, по крайней мере, с уборкой урожая.
Хлеба - пшеничный массив, тянувшийся от гуляйпольских могилок до самого горизонта, и на редкость высокий и густой ячмень в Ковалевской балке - почти поспели. День, другой, и можно будет начинать жатву.
Дорога была каждая минута. Это Шефтл знал с малых лет. Жнейки, арбы, упряжь - все нужно успеть подготовить заранее. К тому же до жатвы надо прополоть кукурузу в Кривой балке, свезти оставшееся в степи сено и кое-где перепахать пары.
Была у Шефтла и еще одна забота.
Тракториста Вову Зогота, который ушел на войну, заменила молодая невестка Доди Бурлака, курносая Ксения. Как раз накануне войны приехала в гости из Двинска, да так и осталась здесь. А Ксения вот уже три года - с тех пор, как родила ребенка, - на тракторе не работала. Надо помочь ей на первых порах, пока не освоится.
На многих участках, всюду, где вместо ушедших в армию мужчин работали женщины, старики или совсем зеленая молодежь, дела шли не так, как хотелось бы Шефтлу. Это его огорчало, не давало ему покоя. С рассвета до позднего вечера он был на ногах: то его видели в кузнице - не понравилось, как починили колеса старой жнейки, - то на стогу сена с вилами, то он шел по косогору за трактором, перешагивая через отваленные глыбы чернозема, то наравне с бабами и девками полол в Кривой балке кукурузу… Но чем бы ни занимался Шефтл, как бы ни был погружен в заботы, нет-нет да и стукнет сердце от беспокойного ожидания, не оставлявшего его с тех пор, как он побывал у Эльки. За эту долгую, хлопотливую и тревожную неделю он не раз загадывал - исполнит она свое обещание, приедет ли в воскресенье? Если бы не война, она, конечно, приехала бы, но теперь… в такое время…
Шефтлу очень хотелось, чтобы Элька приехала. И вместе с тем его мучила совесть. Думает о другой, а неизвестно, что будет с женой и детьми, где сам окажется завтра. Он пытался отогнать свои мысли об Эльке, но они его неотступно преследовали. Как надоедливые пчелы, чем упорней он гнал их, тем назойливей они возвращались. Он не в силах был истребить в себе чувство, которое пронизывало его. Он хотел одного - видеть ее. Теперь же. Именно теперь, когда никто не может сказать, что будет с ним завтра.
Он не верил, что Элька приедет, но все же с нетерпением ждал ее.
Как назло, в субботу к вечеру - перед тем всю неделю пекло солнце, а последние два дня были особенно жаркие и парные - небо над хутором потемнело и в воздухе запахло дождем. Шефтл совсем затосковал.
Было уже очень поздно, когда он, еле волоча ноги в тяжелых, запыленных башмаках, пришел домой.
В полутемной кухне еще возилась Зелда, с тревогой поджидавшая мужа.
Зелда жила теперь в постоянном страхе. Всякий раз, когда кто-нибудь направлялся к их дому, у нее падало сердце - а вдруг уже несут повестку. А тут еще Шефтл последнее время так поздно возвращается домой. Понимая, как ему трудно - столько односельчан ушло на фронт, - она старалась ничем его не беспокоить. Раньше Шефтл немного помогал ей - когда воды из колодца наносит, когда приберет в хлеву, - ко всю последнюю неделю, даже сегодня, хотя у нее сильно нарывал палец, Зелда все делала сама. И весь вечер беспокойно думала об одном: что случилось, зачем Хонця, председатель колхоза, спрашивал у нее, где Шефтл?
Услышав во дворе его шаги, Зелда залилась румянцем и начала торопливо накрывать на стол.
- Видела, как небо-то заволокло, - озабоченно сказал Шефтл, входя.
Он плотно закрыл за собой дверь, чтоб не выбилась в сени полоска света, устало спросил:
- Ну, что слышно?
- Ничего. Маме лучше, - тихо ответила Зелда. - Дети уже спят. Ждали тебя, не дождались… А у тебя что? - спросила она, с затаенным страхом ожидая ответа.
- Да что у меня… устал я.
Он хозяйским глазом окинул кухню, как бы удостоверяясь, все ли здесь в порядке, затем стал стаскивать с себя пыльную, выгоревшую рубаху. Закатал рукава широкой нижней рубахи и молча наклонился над тазом с водой, приготовленным на низкой табуретке в углу кухни.
Зелда незаметно бросила на него беспокойный взгляд. "Чего он такой хмурый? Не принес ли Хонця новых повесток из военкомата…" Но спросить она побоялась.
Шефтл вытер лицо серым холщовым полотенцем и, как был в нижней рубахе, сел за стол.
Зелда тут же подала тарелку зеленого борща со сметаной и блюдо горячих картофельных оладий, таких, какие любил он, хорошо прожаренных в масле, а сама присела напротив, не сводя с пего любящих глаз. Теперь она, как никогда, ценила минуты, которые он проводил с ней и с детьми.
Чувствуя на себе ее взгляд, Шефтл проглотил несколько ложек борща и отставил тарелку.
- Почему ты не ешь? - испугалась Зелда.
- Не хочу.
- Невкусно? Может, подбавить сметаны?
- Не хочу больше.
Зелда встала, засуетилась. Словно чувствовала себя виноватой, что Шефтлу не понравился борщ.
- Тогда съешь хоть оладий… Ты же ничего не ел.
Он машинально жевал оладьи, думая, сейчас ли сказать, что завтра, быть может, приедет Элька, или подождать до утра?
Шефтл всю неделю собирался рассказать Зелде, что он побывал у Эльки и она обещала приехать к ним в гости. И всякий раз откладывал. Но больше уж, пожалуй, откладывать нельзя.
- Послушай-ка… Зелда, - начал Шефтл.
- А? Что, Шефтл? - Зелда вздрогнула и прижала руки к груди. - Случилось что-нибудь? - спросила она упавшим голосом.
- Да ничего не случилось, - поморщился Шефтл.
- А Хонця… Зачем он приходил?
- Комбайн привез.
- Комбайн? Поэтому он тебя искал… - У Зелды камень с сердца свалился. - А я уж чего только не передумала… Ну, слава богу! И как раз в субботний вечер - это добрый знак. - Бог даст, вся неделя будет хорошая.
В бога Зелда никогда не верила, но с тех пор, как началась война, стала, сама того не замечая, суеверно поминать его на каждом шагу.
- Дай бог, вся неделя такая, - повторила она с облегчением. - Хорошая, спокойная неделя, Шефтл.
- Дай бог, - озабоченно ответил Шефтл. - Покамест что-то хмурится небо. А тут хлеб… пшеница…
- Хмурится, да не к дождю, - успокаивала его Зелда. - Слышишь - деревья шумят. Пронесет. К утру прояснится.
- Все может быть, - ответил он сдержанно, чтобы не спугнуть доброе пожелание. Затем вынул из кармана папиросы и, не глядя, протянул руку к шестку, где обычно лежали спички.
Зелда вскочила, взяла с плиты спички и подала ему.
- Ну, как твой палец?
- Вроде полегче, - сказала она, чтобы не огорчать мужа, хотя палец еще сильнее распух.
- На ферму завтра еще не пойдешь… Так, может, в доме маленько прибрала бы… и во дворе не мешало бы… А, Зелда?
- Я и сама хотела, да вот… Хорошо, приберу.
- Скажи ребятам, пусть помогут.
- Хорошо, Шефтл, - ответила Зелда, радуясь, что он думает о доме.
Шефтл тяжело поднялся и вышел во двор. Через минуту вернулся с недовольным лицом.
- Ты уже постелила? - спросил он и ушел в темную комнату. Он тихо подошел к кроваткам, где спали дети, постоял около них немного. Дети спали спокойно, только Курт что-то бормотал во сие. Шефтл укрыл его получше и лег в постель.
Ночью Шефтл не раз просыпался и прислушивался - нет ли дождя. Едва рассвело, как он уже был на ногах. Босой вышел во двор, - на него дохнуло туманом и сыроватой свежестью. Над хутором небо слегка прояснилось. Но над гуляйпольскими могилками еще чернели тучи, бросая сумрачную тень на поля. Ближе к Гуляйполю, видимо, шел дождь.
Шефтл, озабоченный, вошел в дом, оделся и, не сказав жене ни слова, направился к двери.
- Постой, куда ты, - окликнула его Зелда. Она уже разожгла под треножником огонь и разогревала оладьи. - Поешь!
- Не хочу, - буркнул Шефтл и вышел.
- Может, дать с собой? - крикнула вслед ему Зелда, выглядывая в дверь.
- Не надо… я потом… - отозвался Шефтл и быстро свернул на колхозный двор, где вокруг Нехамки уже собирались, с тяпками в руках, женщины. Подходя, Шефтл услышал, как они тихонько обсуждают последнюю сводку.
Шефтл еще раз оглянулся на Гуляйпольский шлях и с досадой тряхнул головой. Нет, не приедет она в такую погоду… И решил, пока нет дождя, надо идти с колхозницами в Кривую балку, полоть кукурузу.
Глава тринадцатая
А Элька в это время стояла у старого гуляйпольского моста и нетерпеливо высматривала машину на Бурьяновку.
Утро выдалось прохладное. Небо было покрыто тучами, надвигался дождь. Однако Элька надеялась, что дождя не будет. Она должна была съездить к Шефтлу во что бы то ни стало.
Трудно ей было в последние дни. Все ждала, надеялась, что вот-вот получит весточку - телеграмму от мужа. Минск, передавали по радио, уже был захвачен гитлеровцами. Где же тогда Алексей? Элька терялась в догадках. Мысли, что он мог там остаться, не допускала. Но если успел эвакуироваться или мобилизован, почему не дает о себе знать? А может, телеграфировал, но телеграмма не дошла? Все может быть в такое время. Возможно, еще и придет телеграмма. Однако это не успокаивало. Хотелось с кем-нибудь поговорить, облегчить душу. Тревожить своими волненьями Иващенко - теперь, когда на него свалилась такая гора забот, - Элька не позволила себе. Ну, а Шефтл, с ним она может всем поделиться. Тем более что и время есть у нее… Да, вот оно как бывает. Человек сызмальства привык к труду, в десять лет она уже телят пасла у богатого Ковалевского кулака и потом работала не переставая- а теперь… Война, война страшная - а она бездельничает! Стать счетоводом? Нет, если здесь нет для нее дела поважнее, тогда ее место в армии. Но Светка? На кого оставить Светку? И что, если бы Шефтл, во всяком случае, она хочет с ним посоветоваться.
От разросшейся под мостом осоки тянуло прохладой. Элька застегнула свое легкое пальтецо. Вскоре она услышала низкий гул грузовой машины. По звяканью бидонов, доносившемуся из кузова, она догадалась, что это машина районного маслозавода, и подняла руку.
Оказалось, что машина идет в Мядлоровские хутора, как раз мимо Бурьяновки, а на обратном пути заедет на бурьяновскую молочную ферму. Таким образом, Элька на этой же машине могла вернуться к вечеру в Гуляйполе. Все складывалось как нельзя лучше.
Экспедитор, седеющий худой старичок, хотел было уступить ей место в кабине, но Элька отказалась. Залезла в кузов, примостилась на пустом ящике из-под масла, который стоял среди бидонов; сдвинув на лоб, потуже завязала косынку.
Машина неслась, бидоны звенели, Элька жадно оглядывала милую, знакомую степь. Давно она здесь не была, а вот - все помнит: и широкий Гуляйпольский шлях, и эти холмики вдоль дороги, и два тополя там, на горке… И села, и хутора, раскиданные по степным балкам… И пахнет чабрецом и цветущим катраном - запахами ее детства…
Вспоминалось, как двенадцать лет назад она шла босиком по этой дороге в Гуляйполе, добиваться первого трактора для только что организованного бурьяновского колхоза. И как около подсолнухов ее нагнал Шефтл, она села к нему в телегу, и он погнал лошадей…
А вечером этой же дорогой возвращалась в хутор на тракторе. И когда она проехала плотину и зажгла фары, сбежались все бурьяновцы и уставились на трактор, как на заморское чудо.
Это был первый трактор в. округе. И она его пригнала.
Трехтонка шла быстро, от мелькавших по сторонам пшеничных, ячменных, кукурузных полей рябило в глазах. Вот машина прогремела по новому мостику, перекинутому через узкую зеленую балку, потом, взревев, стала карабкаться по крутым извивам дороги в гору. Отсюда Элька увидела старое немецкое село Блюменталь, лежавшее поодаль, слева от дороги. У Эльки дрогнуло сердце. Блюменталь!.. В самом начале коллективизации - ей было тогда девятнадцать лет - она приехала в это село проводить собрание. И блюментальские бабы напали на нее, разорвали на ней блузку и камнями в нее кидали. Она наверняка сбежала бы оттуда, если б не Микола Степанович Иващенко. Вовремя прискакал верхом на коне. Он тогда уже был секретарем райкома. "Только не поддаваться панике", - сказал он.
Элька повеселела. "С чего это я? - спохватилась она. - А…. Иващенко…" Стоит ей о нем вспомнить, и сразу становится легче на душе, и она чувствует себя крепче, увереннее.
Заморосил дождик. Элька плотнее запахнула пальтецо, с волнением вглядываясь в даль. Вон уже могилки виднеются. Отсюда начинаются бурьяновские земли. Где-то здесь неподалеку - только ее не видно - Дикая балка, бывший надел Шефтла, заветные две десятины. Как он тогда упрямился, как спорил с ней! А теперь…. Не узнать его, совсем другой человек…
Дождик прибил пыль на дороге и перестал. На минуту показалось солнце, выглянуло из-за лохматых туч и снова скрылось.
Машина проехала проселком к молочной ферме, стоявшей на холме по эту сторону плотины, и остановилась у длинного недавно побеленного хлева.
Ферму построили, когда Эльки уже здесь не было. Несколько длинных высоких коровников, крытых белой и красной черепицей. За коровниками виднелись силосные башни, а подальше - длинные низкие кошары. На стене склада висело красное полотнище, на котором большими белыми буквами написано: "Все для фронта!"
Старичок экспедитор оставил несколько бидонов и напомнил Эльке, что машина заедет на ферму через три-четыре часа.
У артезианского колодца стояло несколько колхозниц. Элька быстро пошла вниз, к плотине.
С каждым шагом ее охватывало все более глубокое волнение. Та же плотина… тот же ставок… Он, казалось, совсем не изменился, точь-в-точь такой же, как тогда… Вон там, у тех высоких камышей, она полоскала свою кофточку. А отсюда, с плотины, спустился тогда Шефтл… С любовью и печалью смотрела она на милые места.
От плотины дорога вела мимо низкой кузницы, мимо амбаров на высоком фундаменте из белых больших камней, затем, обогнув пустой загон, выводила на широкую, немного кривую деревенскую улицу. Элька свернула вправо, к ставку, и, пройдя по сырому берегу, вышла к огородам.
Перескочив через заросшую пасленом канаву, она стала подниматься вверх по тропинке. Тропинка вела через огород прямо во двор к Шефтлу. Издали она увидела сквозь листву молодого тополя беленькую хатку с ярко-синими углами.
С учащенно бьющимся сердцем вошла во двор. Сняла косынку, поправила волосы.
Из дома торопливо вышла Зелда в выцветшем платье, с пустым ведром в руке. Направилась к колодцу - и вдруг увидела Эльку.
- Товарищ Руднер!.. - вскрикнула она, уронив ведро. - Ой, какой гость!.. Заходите! Заходите, пожалуйста!
Не помня себя от радостного удивления, она завела Эльку в горницу, которую, к счастью, только что убрала, захлопотала, засуетилась, не зная, как лучше принять гостью.
- Раздевайтесь, раздевайтесь, - помогала она Эльке снять пальто. - Будьте как дома… А помните, товарищ Руднер, вы ведь были у нас пионервожатой. А теперь я, слава богу, уже мать четверых детей. Меня, должно быть, трудно и узнать… Но вы-то, вы… ничуть не изменились! Такая же, как тогда, точь-в-точь… Та же товарищ Руднер, - оглядывала Зелда Эльку сияющими глазами.
И действительно, никто, посмотрев на Эльку, не сказал бы, что ей уже тридцать один. В своей скромной темно-синей юбке и белой блузке она выглядела, как девушка.
Радость, с какой ее встретила Зелда, тронула Эльку.
- Спасибо, Зелда, спасибо. Да ты не беспокойся…
- А вы сядьте, чего вы стоите, - Зелда вытерла передником и без того чистую табуретку. - Небось устали с дороги… Может, молока выпьете? Пока еще будет обед… Такой гость… Ах, если бы Шефтл знал…
Элька хотела спросить, когда же придет Шефтл, но Зелды уже не было в комнате.
"И это Зелдка?" - подумала Элька. Она ее представляла себе другой: не такой располневшей и гораздо более красивой.
Элька осмотрела комнату. Широкая никелированная кровать с розовым покрывалом. В изголовье две большие подушки в свежих белоснежных наволочках. Детские кроватки и кушетка тоже чистенькие. Свежемазаный глиняный пол, пестрые грубошерстные половики.
В комнате пахло только что испеченным хлебом и свежим чабрецом. На стене, между выходившими на улицу окнами, - несколько грамот и большая фотография Шефтла, вырезанная из газеты. В уголке - белый пиджак, в котором он приходил к ней. Увидев этот пиджак, Элька почувствовала себя как-то уютнее.
Но где сам Шефтл? Он ведь говорил, что встретит ее…
Элька выглянула в окно. На тихой затененной улице не было ни души. Элька узнала домик Доди Бурлака… А это что? Там, где стоял дом Симхи Березина? Такое красивое высокое здание с большими окнами? Видимо, клуб. И еще один новый дом… И еще… Ого, сколько настроили!
Элька с удивлением обвела глазами подернутую голубоватым туманом широкую улицу. Значит, здесь она ходила когда-то? И по этой вот улице вела за собой возбужденную, шумную толпу хуторян на окраину, ко двору Якова Оксмана? И тогда же его раскулачили… Теперь ей все это казалось таким далеким-далеким…
- Извините, товарищ Руднер, - Зелда быстро вошла в комнату, держа в одной руке большой кувшин с молоком, в другой - чистый стакан. - Выпейте молочка, а то пока еще обед будет… Выпейте, я вас прошу, холодное, только что из погреба.
- Спасибо…. Хорошо тут у вас, - тихо сказала Элька.
- Конечно, хорошо, только вот если б не война… - вздохнула Зелда, складывая руки на полной груди. - Что же будет, товарищ Руднер? Вы-то должны знать…
- Я, Зелда, милая, знаю не больше, чем ты.
- Да как это может быть!
Зелда и теперь относилась к Эльке как в пионерские годы.
Когда-то до нее доходили слухи, будто Элька влюблена в Шефтла. Однако Элька была в ее глазах слишком большим человеком, и Зелда не могла поверить, чтобы на их хуторе ей мог кто-нибудь нравиться. Даже Шефтл ей не ровня.
- Ну, что ж вы не пьете? - она придвинула Эльке стакан с молоком. - Я вас прошу…
- Спасибо, - Элька все оглядывалась, словно ей было не по себе. - А где ребятишки? - спросила она. - Где дети?