- Ну и ждала! Ну и пусть ждала! - крикнула Александра, подняв голос почти на Любкину высоту, так неожиданно и с такой болью, что Константин вздрогнул. - Так что мне теперь, кукушкой было весь век вековать?
Константин распахнул с шумом дверь и вошел. Вошел вовремя, оборвав ссору, которая вскипала все сильнее. Александра и Любка примолкли. Не глядя на них, он собрал себе на стол сам. Стал есть.
Он сидел и ел. Александра стояла у кухонной переборки и смотрела на пол. А Любка села на лавку, отвернув лицо к окну.
Он доел ужин, поднялся, подошел к Любке и односложно приказал:
- Собирайся.
Она помедлила, встала, начала собираться. Затем они пошли к дверям - впереди Константин, сзади Любка - и вышли.
Солнце сплюснуло свой край о дальний лесной увал и светило им в спину. И ветер, играя по речке верхушками и листвой ольховника, дул им в спину.
Когда поднялись к трем березам, Константин мельком обернулся. Увидел Любку за собой, а у дома фигуру Александры. Любка шла не оборачиваясь.
Зашли за три березы. Теперь их не было видно от дома. Константин пропустил Любку вперед себя и остановился.
Когда-то здесь была березовая роща, но теперь только пни да эти три березы. Хорошо просматривалось отсюда и верхнее поле, и отдельные дома деревни через ельник.
Константин вынул из кармана сверток в газете и, глядя мимо Любки, повернувшейся к нему, сунул сверток ей.
- Деньги тут, - сказал он. - Ступай.
- Гонишь, значит? - полувопросительно, полуутвердительно заметила Любка.
Константин промолчал.
Любка вдруг порывисто придвинулась к нему, не касаясь, но так близко, что он ощутил запах волос и кожи ее, затерявшийся где-то в прошлом, но не забытый.
Не гони, Костя, - сказала она совсем тем, прежним голосом и зашептала горячо и быстро: - Жить будем. Хорошо. Ее прогони. Не любишь ты ее… Я теперь о-ой как в этом разбираюсь. Пожила - вижу. Да ведь и законная я тебе к тому же. А она что… Как пришла, так и уйдет.
Она прервалась и ждала. Константин глухо сказал:
- Нет, не сделаю этого. Она ведь человек. Это тебе на человека плюнуть пустяки.
Помолчал и прибавил:
- Иди.
- А если не пойду? - вызывающе спросила Любка, щуря красивые свои глаза. - Если не пойду? Что делать будешь?
- А тогда я тебя убью, - как-то равнодушно сказал Константин.
Он хотел добавить "и себя", но не добавил.
Любка взглянула ему в глаза, которые он не отвел. Были они серые, очень знакомые, но какие-то отдаленные. Любка поглядела в них и поняла, что он сказал правду.
- Ну и черт с тобой! - как-то нелепо махнула она сеткой, в которой поместился весь ее невеликий багаж. - Оставайся тут, в своей берлоге, с этой кикиморой.
Она повернулась и пошла прочь ровным и легким шагом. Ветер подталкивал ее, а закатное солнце расцветило синее ситцевое платье в яркий невылинявший шелк.
Константин сел на пень и опустил голову, но исподлобья следил за Любкой. Вдруг ему подумалось, что должна же она оглянуться, когда дойдет до ельника. Но она не оглянулась.
Вот она скрылась за редким ельником. В просветах между елками и раз, и другой мелькнуло синее пятно платья.
Тогда Константин поднял вверх голову и, глядя в высокое небо, негромко завыл. Плакать он не умел и не плакал с позабытого далекого детства. И теперь он выл так, как воют в холодных полях февральской ночью иззябшие и голодные волки.
Затем он встал и поглядел на ельник. Просветов в стенке его было много, но синее пятно не мелькало больше нигде.
Он повернулся и зашагал. Плотная и высокая фигура его легко справлялась с ветром. Он шагал широко, раздвигая крепким корпусом ветер, оставляя на тропке вмятины от каблуков сапог.
И хорошо, что не попался ему медведь, который бродит тут, на хмелевских овсах, потому что медведю лучше было сейчас с ним не встречаться.
На Брантовском ставеже
Из городской гмызи Чанов уезжал радостно: очень он устал до этого отпуска. И цех у него был шумный, и на городских улицах нынче все рыли да копали. Так уж хотелось тишины и покоя.
Поезд шел перелесками, над которыми стоял молодой рог месяца, гремел по-над речками, прикрытыми первым пухом тумана. Зеленел июнь, и так хорошо было думать, что едешь в тихий уголок, где есть большое плесо на реке, да и лес к тому же, да и озеро в лесу. Да мало ли какие грезились прелести.
Об этом уголке сообщил ему товарищ. И так расписал, разрисовал, что Чанов словно своими глазами все увидел. Область была порядком захожена туристами, глухих мест оставалось мало. А тут приятель открыл и только с ним одним поделился.
Правда, добираться оказалось непросто. Сначала поездом, медленным, нерасторопным, стоявшим, как говорится, у каждого столба. Входили и выходили. Да все больше не с чемоданами, а с корзинами, рюкзаками, мешками. Пробирался поезд сосновыми борами, где и насыпи-то вроде не было, рельсы, казалось, лежали прямо на земле. Встречных здесь не предвиделось, но паровоз, однако, то и дело гудел и рявкал.
Потом был полет на знаменитом десятиместном межрайонном самолете. А дальше, от сплошь заросшего травой маленького аэродрома, пришлось добираться на чем бог пошлет. Посылал он Чанову и пятитонку, и телегу, и собственные ноги. И наконец он очутился на лесопункте, самом дальнем в районе, от которого до Брантовского ставежа было рукой подать - пятнадцать километров.
На лесопункте, шумном, наверное, для жителей этих мест, но непривычно тихом для Чанова, он закупался в местном магазине. Конечно, у него было взято кое-что из города, но он придумал добавить консервов, супу в пакетах, еще кое-чего.
Трое мужчин стояли у прилавка, дожидаясь урочного часа. Они узнали, куда направляется Чанов, и один из них, небольшой, с подбитым глазом, сказал:
- Да накормят тебя там. И спать уложат.
- А что, разве там живут? - живо поинтересовался Чанов.
- Еще как живут, - хохотнул подбитыш, а двое других поддержали его смешок. - Третьим мужиком на одну бабу явишься.
Высокий и чернявый широко зевнул, показав золотые коронки и прокуренные зубы, и добавил:
- Нюрка - она баба хоть куда. Ей што и третий!
Все трое захохотали. Продавщица цыкнула на них:
- Треплите больше! Что вы, с Нюркой спали, что ли? Всыпала бы она вам за хиханьки. Баба серьезная, не вам чета.
- Еще бы! - насмешливо подхватил третий, помоложе, весь в веснушках. - Это же надо, какую власть заимела! Для отводу глаз старика держит. Ионой крутит, командует, как хочет. Совсем одурел мужик. Попала бы на меня, я бы ей…
- Вот что! - вдруг разъярилась продавщица. - Вы стоите, так стойте. Знаем, чего ждете. А то живо вымету. Да вы не обращайте внимания, - льстиво обратилась она к Чанову, - треплются тут… И дом там есть. И корова. Женщина там живет, сторожем при штабелях. Ну, и мужчина. Он и объездчик, и браконьеров следит. Ну, и старик там же, - неохотно докончила она.
Чанов уложил покупки в рюкзак, поблагодарил, пошел. Дорогу ему показали.
Поначалу идти было одно удовольствие. Июньский день был хорош, а в лесу особенно. Но потом досталось. Тропок на став еж не было, шла лесовозная колея, а известно, каковы они в начале лета. Хватнул Чанов лиха, пока отмотал пятнадцать километров.
Но зато когда вышел на открытое, пообмыл сапоги, сплошь заляпанные грязью, взглянул и чуть не ахнул. Еще мало расписывал приятель. Ляндома вся струилась и уходила широченной лентой вниз, солнце сияло над ней. Плес, чуть пониже, был огромен и тих. На том берегу уже качался прогретый воздух над песком. Запахов было не счесть, и кругом птицы пели.
А на этом, высоченном берегу поднимались штабеля, все желтые да чистые под солнцем. Лес чуть не вплотную подходил к ним. А подальше штабелей стояла не избушка какая-нибудь, а рубленый домина со двором.
И река, и леса по ней, все сейчас почему-то голубые, и воздух над плесом, и птицы, поющие рядом, и июньский день - все это было так здорово, так долгожданно, что Чанов только похмыкивал от удовольствия. И мысленно благодарил приятеля.
Из дома вышла невысокая женщина, грудастая, крутобедрая. Чанов понял, что это Нюрка, и направился к ней. Женщина была моложавой, круглолицей, черноволосой, одетой в белую кофту и по-городски короткую юбку. Чанов сказал:
- Приостановиться у вас нельзя будет? Я заплачу. Рыбки половить приехал, - извиняющимся тоном (не любил Чанов просить) добавил он. - По лесу вот походить. Покупаться.
Нюрка смотрела на него спокойно, изучающе и очень внимательно. Затем скороговоркой решила:
- Живите, ходите, ловите.
Сколько ни устал Чанов, а перекусив, начал сразу же обследовать свои новые "владения". И места для рыбалки были отличными, и лес что надо, а в лесу озеро. Ничего не прибавил приятель. Чанов набегался вдоволь, накупался. А под вечер переехал на лодке на ту сторону - таскать подлещиков.
Он сидел, расставив донки по рогаткам, покуривал, смотрел на закат в полнеба и блаженствовал. Тишина стояла необычайная. Пение птиц не нарушало ее, а подчеркивало. Лес высился на другом берегу, река золотилась, а отдельные участки темнели и отдавали серебряной чернью. И даже комары не сильно докучали.
Чанов вытащил несколько крупных подлещиков, нарвал букет купальниц и, когда солнце совсем ушло, поехал обратно.
Днем он увидел всех обитателей дома. Иона, мужчина здоровенный, примерно одних с Чановым лет, по каким-то делам ушел в лес, прихватил ружье и топор. Старик большую часть дня просидел на лавочке у крыльца. Был он совершенно сед и страшноват: без одного глаза, резкий шрам стягивал часть лица, на подбородке кустилась довольно беспорядочная бороденка. И ноги у него почти совсем не ходили. Передвигался он на костылях, выбрасывая сразу обе ноги вперед, ставил их, держа вместе, на землю, а затем опять выставлял перед собой костыли.
Чанов вычистил рыбу, бросил отходы курам. Преподнес рыбу Нюрке. Она приняла без особой благодарности, пригласила поужинать. Чанов отказываться не стал.
Ели молча, без разговоров. Нюрка ела с явным удовольствием, старик хлебал мало и неохотно. Нюрка несколько раз бросала на него искоса быстрые взгляды. Иона ел много, но словно бы стеснялся кого-то. Может, стеснялся гостя.
Перед сном покурили с Ионой на лавочке. Чанов все пытался разговорить этого крепкого и угловатого мужика, но он отвечал односложно, будто по принуждению. Правда, договорились все же порыбачить вместе и в лес сходить. Иона пообещал показать на реке добрые места, а на ручьях в лесу бобровые хатки.
В доме помимо большой кухни было две комнаты. Чанову постелили в передней из них. Тут же спал Иона. Все улеглись и быстро успокоились.
Посреди недолгой белой ночи Чанов проснулся от каких-то странных звуков. Кто-то бормотал и даже вскрикивал в соседней комнате. Чанов понял, что старик. Слышался быстрый-быстрый, но неразборчивый говор. Поднялась и ходила на кухню Нюрка. Чем-то поила старика.
Потом она начала говорить и приговаривать, чуть ли не напевать. Голос у нее был мягкий, ласковый, совсем не такой, каким она разговаривала с Чановым и с Ионой днем. Словно ребенка укачивала. А старик все всхлипывал и вскрикивал.
Огня не зажигали, но и так в окна просачивался рассвет, все почти было видно. Чанов решил встать: у него в рюкзаке имелись кое-какие лекарства. И валидол был. Встать, пойти и помочь. Или посоветовать что.
Он уже начал подниматься, но увидел, что не спит и Иона. И пристально смотрит на него. Только Чанов приподнялся, Иона предупреждающе замаячил рукой и сердитым, как показалось Чанову, шепотом проговорил:
- Лежите, лежите!
- Но там же… - начал Чанов тоже шепотом, показывая на соседнюю комнату.
Но Иона повторил тоном совершенного приказа:
- Лежите! Спите. Припадок у него.
"Вот еще и припадочный", - подумал Чанов, но счел за лучшее послушаться. Лежал, слушая бормотанье старика и Нюркины колыбельные уговаривания. Иона закрыл глаза и сделал вид, что спит. Незаметно уснул и Чанов. Да и проспал утреннюю зорю.
Завтракали опять все вместе, опять молча. О ночном происшествии не было сказано ни слова. "Ну и семейка!" - с некоторой неприязнью подумал Чанов.
Но только он вышел на воздух, только увидел Ляндому всю в утреннем парке… И солнце, и лес… И услышал птиц, и задышал полной грудью… Все отлетело, вся беспокойная ночь. Так живо представился предстоящий день отдыха, что, умываясь в реке, он даже загоготал на всю округу:
- Ого-го-го-о-о!
И сконфуженно оглянулся: не слышат ли обитатели дома?
Днем он постарался выполнить всю свою "программу". Купался и загорал. Развел костер на другом берегу, сварил уху. Делал ее истово, по всем рыбацким правилам. И, прихлебывая задымленный навар, все поглядывал на донки да по берегам, по красивейшим диковатым местам. И говорил себе - отпуск удался.
Уже к вечеру приплыл на другой лодке Иона. Посидели вместе, покурили. На той стороне вышел из дома старик - первый раз за день. Постоял, опершись на костыли, примостился на бревно, глядя на воду. Отсюда, освещенный солнцем, он был отлично виден с его шрамами и неорганизованной бороденкой. Чанов вдруг неизвестно почему сказал:
- Вы бы хоть побрили его, что ли.
- Нельзя, - вздохнув, ответил Иона. - Больно уж вид у него внизу лица нехороший.
Чанов решился на расспросы:
- А кем он Нюрке-то приходится?
- Как это кем? - Иона изумленно посмотрел на Чанова своими простецкими серыми глазами под широченными, почти сросшимися вплотную бровями. - Мужем. Кем же еще?
"А ты-то, выходит, тогда кто же?" - подумал Чанов.
Зазвенел колокольчик на донке. Чанов подбежал и с удовольствием вывел крупного подлещика. Запыхался. Отдышавшись, проговорил:
- И клев тут у вас! И погода вот хорошая, а с ним припадок… Ну ладно бы к дождю.
- Да это не из-за погоды, - покряхтев, хмуро сказал Иона. - Это из-за вас.
- Из-за меня? - совершенно поразился Чанов.
- Ну да, - глядя в сторону, медленно начал объяснять Иона. - Он, понимаете ли, не совсем в себе. Иногда все-все понимает, а иногда… - Он махнул рукой. - Мы ведь из-за этого и сюда-то уехали, - вдруг разговорился он. - Мы из одной деревни. Вместе и подрастали. А он в деревне совсем жить не смог. И вообще от нового человека ему плохо. Нервничает, припадки. Вот сплавщики приезжают, шумный народ, а он ничего. Улыбается даже. А иногда найдет, накатит… Особенно когда новый да городской человек.
Иона, поглядев на Чанова, тоже разделся до трусов, подставил спину уже нежаркому солнцу. Старик на том берегу поднялся с бревна и укостылял в дом.
Чанов вдруг решился:
- А как же он тебя… этого, ну, того… переносит?
- А меня что? - тихо и грустно ответил Иона, - Чего там меня… Он ведь, поди, нового человека напугать боится. Да и за Нюрку, наверно, беспокоится. А я что. Я ее уважаю, - раздумчиво продолжал он. - Куда им без меня… Он это чувствует. Ну разве можно здесь бабе одной жить? Да еще почти как с малым дитем. Летом еще ничего. А зимой? Самоубийство им тут зимой без меня. Я помогаю.
"Не помогаешь ты, а тянешь на себе все", - решил Чанов.
На том берегу снова появилась фигура старика. Он был явно возбужден, то ли кричал, то ли мычал что-то. И тряс рукой, свисавшей с костыля, в сторону дома.
- С Нюркой случилось чего-то, - выдохнул Иона, в момент пружинисто вскакивая с места. И не успел Чанов опомниться, как Иона нырком, минуя лодку, ушел в воду и зачастил саженками на другую сторону.
- Ну, спортсмен… - только и сказал Чанов, видя, как Иона уже карабкается на глинистый крутик.
Старик и Иона исчезли в доме. Через полчаса Иона вышел один, сделал несколько приседаний на берегу, не спеша вошел в воду. И спокойно приплыл к Чанову.
- Клюет? - безразлично поинтересовался он, одеваясь.
- Чего там у вас стряслось? - вопросом на вопрос ответил Чанов.
- Да чего, - несколько возбужденно сказал Иона, улыбаясь и блестя глазами. - Напугал до смерти. Я уж думал не знай чего. Нюрка, шут ее побери, поросенку понесла. И на гвоздь лбом налетела. Тыщу раз этот гвоздь видела, а тут на тебе… Прямо возле глаза, - серьезным тоном добавил он, подчеркивая нешуточность положения. - Кровищи там. А он перепугался, ошалел совсем. Сейчас она его отхаживает.
Чанов взглянул на сильную фигуру Ионы, твердо поставленные ноги и крепкие руки. На его радостное, возбужденное лицо, улыбающиеся, добрые глаза. И вдруг все пронзительно отчетливо понял. Он понял, как безнадежно, тихо и верно любит Иона эту женщину. Как ездит повсюду за ней, возможно - несмотря на ее протесты. Оберегает ее покой и покой "счастливого соперника". Он даже вздрогнул от понимания силы самоотречения, духовной нежности, которые несет в себе этот неуклюжий и грубый с виду человек. Понял глубину тонкого и нежного чувства. И еще понял, что плевать Ионе на все разговоры, на всю молву, которая наверное же - он вспомнил лесопункт, - обязательно же идет о них. Да он просто и не замечает этих разговоров, этих сплетен, просто глух и нем к ним. И Чанов неожиданно для самого себя позавидовал тому, что открылось ему сейчас.
"Эх, черт! - ругнулся он про себя. - Заживает ведь старик век у людей".
Смотали донки. Рыбы наловилось много, Чанов даже интерес к ней потерял. Перегнали обе лодки на ту сторону. На ночевку.
Прошло еще два дня. Погода установилась на редкость. В этот год были ранняя весна, раннее цветение трав и кустарников. А сейчас и листва была большой, и трава - впору косить. В одну из ночей старику опять было плохо. А утром Иона и Нюрка ушли в лес, на дальние поляны, посмотреть свой покос.
Чанов был страстным рыболовом, но и рыбалка что-то поднадоела: уж слишком легко ловилась тут рыба, только закидывай. Он решил побродить по лесу, сделать перерыв в рыбалке. Сначала думал отправиться с хозяевами, а потом решил походить один.
Он пошел к лесному озеру, молчаливому, спокойному, загадочному. Обошел его кругом где по сухому и приятному берегу, где по валежинам, по чмокающей болотине. Спугивал уток и куликов. Было очень жарко, и донимала всякая мошкара. Чувствовалось, приближается гроза. На небо выплывали белые пушистые, но не очень мирные с виду тучки.
Когда он возвратился к дому, старик сидел на берегу на бревне. Чанов оглянулся на лес и-увидел, что по просеке возвращаются Иона с Нюркой. Просека была пряма и длинна. И в зеленом коридоре по зеленой траве шли двое. Нюрка в белом платочке, Иона с открытой головой. И так они были похожи друг на друга сложением, ладными фигурами, видимым здоровьем, что у Чанова спазма прошла по горлу. "Вот, - говорил он себе, - пара-то! А этот…" И с явной неприязнью покосился на старика.
К вечеру совсем стало душно. Наползли тучи. А когда легли спать, увиделось в окошко, как зеленой полосой просверкнула молния.