В квартире царил продуманный, раз навсегда установленный беспорядок. Кипы старых газет лежали на продавленном диване: Павел знал, что Варг занимается историей русского флота. В углу были свалены северные безделушки - позвонок кита величиной с табуретку, пластина китового уса, череп моржа с выщербленными клыками и прочие предметы, которые должны были вызывать у посторонних уважение и зависть.
А над большим рабочим столом висели фотографии Нади и Вениамина. Надя стояла на мостике отцовского буксира, щурила глаза и улыбалась. А Веня был заключен в овальную медную рамку. Рядом, в таких же рамках, висели фотографии старых друзей капитана, погибших во время войны.
- Разговаривать будем за столом, - сказал Варг. - Разносолов не ждите, но кое-что есть.
Он вынул из холодильника тарелку с мочеными яблоками. Потом немного подумал и достал запотевший графин с водкой.
- Разбаловала вас столица, - сказал Павел. - К рюмочке прикладываетесь. Мне, к сожалению, нельзя, я за рулем.
- А я тебя и не уговариваю, - проворчал капитан. - Водка в доме стоит для неожиданных и радостных встреч, а ты - какая же ты неожиданная встреча? Мы выпьем с Ниной. По наперстку.
- С удовольствием, - сказала Нина.
- Вы умеете готовить салат из капусты? С яблоками и с клюквой. И с прованским маслом, конечно.
- Наверное, - сказала Нина. - Я попробую.
Варг увел ее на кухню, потом снова вернулся в комнату. Сел напротив Павла.
- Ну, - спросил он, - что нового?
- Да ничего вроде.
- Как Татьяна?
- Живет. Что с ней случится…
- И то верно… С ней ничего случиться не может, потому что она человек не тебе чета, у нее жизнь на серьезную ногу поставлена.
- За то и ценим.
- Правильно… Вы еще себе дачу не присмотрели? Положительные северяне в вашем возрасте уже о старости думают. Будешь крыжовник разводить. Собаку заведешь. Не баловства ради, а чтобы соседских ребят в строгости держать… Не присмотрели?
- Нет еще, - рассмеялся Павел. - Не присмотрели… Что-то все сегодня меня воспитывать взялись, на путь истины наставлять. Только у вас это получается неуклюже, капитан. И, между прочим, коли вы о даче разговор развели, у вас тут, я вижу, тоже не шалаш. Богатые хоромы.
- Еще бы не хоромы, - сказал Варг. - Аристократы, чай, живут.
- Какие аристократы?
- Настоящие. С родословной, уходящей во тьму веков. Графья. Одного из них ты, кстати, знаешь.
- Ну, вряд ли. Я как-то стесняюсь с графьями общаться.
- Не сказал бы. Помню, как ты стеснялся, когда один пожилой граф у тебя резиновую лодку о камни распорол.
- Так это Запольский? Геолог из Мечкарева?
- Он самый. Потомственный граф. Отец его держал в Ницце виллу, яхту имел, все как полагается. Только потом завелся в нем червь сомнения. Сразу же после революции он распропагандировал свой полк и перешел на сторону Советской власти. Каким-то путем ему удалось реализовать свое имущество за границей, и все денежки он тоже вложил в дело революции, передал государству… Ну квартиру ему, как видишь, оставили приличную. Помер он совсем недавно, а Семен Запольский с женой сейчас в Африке. Вот я и пользуюсь пока…
- Сроду бы не подумал, что он из графьев… Голубая кровь, а тушенку из банки ножом лопает. И бородавка на носу… Измельчал нонче граф.
- Не привередничай. Вутыльхин тоже с ножа тушенку ест.
- А при чем тут Вутыльхин? - спросил Павел, но тут же спохватился, что действительно Варг вспомнил о нем к месту. Их общий друг, бригадир звероводов Василий Васильевич Вутыльхин хоть и не был сыном графа, но зато был сыном одного из самых богатых оленеводов западно-чукотской тундры и сам еще в начале тридцатых годов имел несколько тысяч оленей, а это по тамошним масштабам было не меньше, чем иметь виллу в Ницце.
Потом, когда на берег Чаунской губы пришла Советская власть, отец Вутыльхина, к ужасу соседей, первым записался в колхоз, а сам Василий Васильевич, тогда еще не имевший ни имени, ни отчества, стал каюром красной яранги, или, проще говоря, кочующего по тундре клуба.
"Чего это вы с отцом так быстро от богатства отказались? - спросил его однажды Павел. - Могли бы повременить. Другие вон откочевали подальше и еще несколько лет хозяевами были".
"А я не знаю, - сказал Вутыльхин. - Мне отец говорит: давай на Чаун подадимся, там колхоз будет. Какой, спрашиваю, колхоз? Не знаю, говорит, какой, вроде все в кучу, только давай и мы туда. Я думаю: давай. Вот и все…"
- Да, Вутыльхин… - сказал Варг. - С ним не соскучишься. Помнишь, как он на свадьбу все яблоки в магазине закупил?
- Так я же не был на свадьбе.
- Ах, да…
- Зато я помню, как он в Магадане заблудился.
Они не виделись всего два месяца, но сейчас говорили как люди, расставшиеся по крайней мере несколько лег назад: вспоминали смешные подробности, истории, о которых на Севере не принято говорить, настолько они кажутся обычными и будничными, и все это произошло потому, что встретились посредине Москвы два северянина, которым очень вдруг захотелось домой.
- …А помнишь, как у Вени самолет разрисовали, когда он из-за погоды на Лабазной заночевал?
- Еще бы! Я даже знаю, кто это сделал: старшая дочка Вутыльхина, Катерина. Написала мелом на фюзеляже: "Веня плюс Надя равняется любовь". А потом кто-то сердце изобразил… Венька целый час тряпкой орудовал, еле отмыл.
- Это я тоже помню, - сказала Нина. - Мне Венька писал.
Она стояла в дверях и ела кочерыжку.
- Я смотрю, Веня держал вас в курсе, - улыбнулся Варг. - Ну как, готов салат?
- Почти… Сейчас я доем кочерыжку, потом побью капусту с солью меж двух тарелок, она даст сок, - правильно, Александр Касимович? - мы его сольем, чтобы убрать горечь, и вот тогда можно будет сказать, что еда готова.
- Нехорошо получилось, - сказал Варг, когда Нина снова вышла на кухню. - Я ведь давно собирался навестить семью Вени, да вот, знаешь, болячки меня проклятые замучили… Ты молодец, что привез Нину ко мне.
- Я тоже только сегодня выбрался к ним, - признался Павел. - Суета, Александр Касимович. Заботы. То да се… Сами понимаете.
- Не понимаю, - жестко сказал Варг. - Нет таких забот, за которыми можно было бы забыть о Вене.
- Александр Касимович! Это уж вы напрасно… Я всегда помню о нем.
- Черта стоит такая память! - Варг встал, заходил по комнате. - Тебя суета заела, меня болячки… К Нине-то нам следовало поехать в первую очередь. Сперва к ней, а потом уж ко всем остальным. Ты в бутылку не лезь, слушай. Напомнить хочу, что все мы, мужики, народ жилистый, на полюс летаем, врагов колотим, а придет главный час в жизни, когда не храбрость нужна, не сила, а мужество нужно самое настоящее - тогда и выходит, что не всегда ты самый главный… А вот эти ручки наманикюренные, они не только на фортепианах играть могут, они и от края могут отвести. От самого края…
Павел удивленно посмотрел на Варга: капитан никогда раньше не говорил таких слов.
- Ты многого не знаешь, Павел. Веня человек гордый, ему тяжело было все время помнить, что он в трудную минуту где-то не выдержал, сломался; он хотел забыть об этом и потому молчал. Тут его судить не надо - все только со стороны просто… Когда он упал с парашютом и врачи даже не скрывали, что он всю жизнь будет хромать, - это в лучшем случае, а в худшем - всю жизнь будет прикован к кровати, ты знаешь, что он тогда сказал Нине?
- Нет… Я, наверное, действительно многого не знаю.
- Он сказал: "Я не Маресьев, героя из меня не получится. А гнить заживо - благодарю покорно. Постараюсь умереть достойно". Ты понимаешь? Это конец, если человек смирился. И вот смотри - мне самому понять трудно: девчонка, пигалица, можно сказать, шестнадцать лет - она не только на себя все заботы взяла, когда мать свалилась, она его из этой слабости вытягивала, и как! Высоты боится до смерти, на балконе голова кругом идет, и все-таки учится прыгать, летать, и все затем только, чтобы быть с ним на равных, чтобы иметь право говорить ему: "Ты должен летать! Ты будешь летать!"
Варг замолчал. Павлу вспомнилась фотография над Венькиной кроватью. Его слова: "Это не первая любовь, это любовь на всю жизнь", и то, как яростно торговал он у знакомого охотника медвежью шкуру, потом, заплатив за нее месячным запасом спирта, долго выколачивал на снегу, ревниво осматривал - нет ли где залысин; как упаковывал в ящик, предварительно обернув заранее припасенными тряпками, - и это делал Веня, который не успевал купить себе шарф или зубную щетку, для которого даже письмо написать - и то было целым событием.
- Вот такие пироги, Павел… - Варг ходил по комнате, переставляя с места на место свои сувениры. - Вот такая ситуация… Ты когда домой возвращаешься?
Только теперь Павел вдруг сообразил, что Варг уже несколько месяцев на материке, что он и знать не знает ни о Танькином отъезде, ни о его назначении в Ленинград, и даже когда поддразнивал его, говоря о даче и видах на будущее, имел в виду действительно будущее, которое всем им, северянам, видится где-то в далеком пенсионном возрасте.
- Когда отпуск кончается? - снова спросил Варг, но в это время Нина позвала его на кухню.
"Когда отпуск кончается? - повторил про себя Павел. - Да уже кончился. Все. Амба. Вышло время летних отпусков на шесть месяцев. Теперь будут обыкновенные, как у всех советских служащих. И будет он по вечерам слушать сводку погоды, будет каждый раз вздрагивать, когда диктор скажет, что на Чукотке оттепель, идет дождь: если это случится весной, значит, его приятель пастух Эттугье снова гонит свое стадо по обледеневшему насту, спешит в распадок Эргувеема, где с осени припасены на этот случай корма; если диктор скажет, что на Чукотке сильный ветер, переходящий в штормовой, он увидит, как срывается с пологой сопки возле Певека сумасшедший "южак", от которого нет защиты, кроме разве самой простой - не выходить из дому, А если диктор… Да к черту эти метеосводки, он ими сыт, он будет теперь любоваться туманной перспективой Невского и бликами солнца на Адмиралтейской игле".
Вот только сказать об этом Варгу он не может. Язык не поворачивается. Дернуло его со своими расспросами. Лучше бы он продолжал говорить о Нине. Павлу хочется слушать о Нине, ему приятно, что Варг так говорит о ней…
- Посмотрим, посмотрим, что вы тут наготовили, - сказал Варг, входя вслед за Ниной в комнату. - Ну-ка, Павел, хоть ты и непьющий нынче, налей нам по стопке.
Нина стояла в коротком фартуке, с засученными рукавами и держала на вытянутых руках блюдо с салатом. Вид у нее был трогательный и торжественный.
- Только уж судите не строго…
Павел встал и взял у нее поднос.
Ему вдруг захотелось грохнуть его об пол. Чтобы нелепым этим поступком вернуть себя к действительности. К фактам. К машине за окном. К приказу, что лежит у него в кармане. К завтрашней Нининой свадьбе, к своей ленинградской квартире, где ждет его выбранная им женщина, - вернуть себя ко всему этому, потому что в ту секунду, когда вошла Нина, он очень явственно представил себе, что вот сейчас возьмет ее за руку и уведет. Совсем уведет. К себе. Уведет на глазах у Варга, и Варг не удивится.
Варг не удивится. Потому что он еще из той жизни, что осталась позади, из тех дней, когда все они, и Павел тоже, больше всего боялись, чтобы не пришли к ним сытое благополучие и самодовольство. "Самодовольство - когда ты стоишь посередине мира и весь этот мир для тебя. И самая жирная кость, и самая теплая конура".
- …А вот когда идет горбуша где-нибудь в крохотной речке - это, доложу я вам, Нина, зрелище! - рассказывал Варг. - Это неправдоподобно. Представьте себе…
- Капитан, - перебил его Павел, - я расскажу это Нине по дороге. Нам пора. Склянки пробили время.
Он шутливо взял под козырек.
- Ну, чепуха какая! - разволновался Варг. - В кои-то веки…
- Нам действительно пора, - сказала Нина. - Но я еще приду к вам, Александр Касимович. Вы позволите?
- Конечно же, Нина! А ты?.. - он повернулся к Павлу. - Ну с тобой мы увидимся скоро. Я ведь их обманул, ты знаешь? Пенсия пенсией, но зачем же человеку умирать в чужом лопушином дворе? И вот я еду обратно, буду теперь капитаном порта. Уже билеты заказал на поезд. В международном поеду, с зеркалами.
- На поезд? - удивилась Нина. - Я думала, к вам только летают.
Павел хмыкнул. Он-то знал, в чем дело.
- Видите ли, Нина, - доверительно сказал капитан. - Если вам Веня про меня рассказывал, то вы, должно быть, знаете, что я ни разу не тонул. А если буду тонуть, то выплыву. Море все-таки. А самолет… Он очень высоко летает. Я боюсь самолетов, Нина… Вот какая у меня беда.
Он проводил их до машины.
- Если будешь дома раньше меня, - сказал он Павлу, - посмотри, пожалуйста, как там мои кактусы. Надюшка-то сейчас в Магадане. Экзамены сдает. Ну до встречи на мысе Кюэль!
Когда они немного отъехали, Нина сказала:
- Вот и вечер. Я никогда не думала, что день может быть таким длинным… Скоро ко мне приедут гости, может быть, уже приехали. Я вернусь домой и буду их развлекать, Вам хорошо, вам не надо никого развлекать.
- Да, - сказал Павел. - Нам хорошо.
- А вы что будете делать?
"А я, Нина, приеду домой и напьюсь. В одиночку. Пусть отец посмотрит, как его солидный сын танцует джигу… Но тебе я буду говорить другие слова - тебе незачем знать, что мне сейчас очень трудно ехать домой, остаться одному, делать что-то по привычке, укладывать чемоданы, звонить в Ленинград, говорить всякие слова. Мне очень трудно все это делать, потому что я знаю, что ты существуешь. Ты есть. И всегда была такой, какой я узнал тебя сегодня. Ты была не просто сестрой Вени все эти годы. Ты была частью его самого. И все, что было в нем, он оставил тебе. Завещал тебе быть его продолжением. Жить за него.
Очень глупо, что я приехал поздно. Но я приехал поздно. Вот почему я буду говорить тебе правильные и взрослые слова. Ты их забудешь. А мне иначе нельзя…"
- У вас еще, наверное, много дел. Мне даже совестно, что вы так много времени потратили на меня.
- Ну, чепуха какая… Иногда надо просто встряхнуться. Собаки эти ваши, действительно, очень милые. Особенно тот, с лохматой мордой… А дела мои все переделаны, я человек предусмотрительный.
И он стал рассказывать ей о том, что работа, которая его ждет в Ленинграде, очень ответственная и важная, полезная для народного хозяйства, и напрасно некоторые думают, что это занятие для чиновников, тут нужны большой житейский опыт и творческая зрелость, закалка, поэтому он гордится, что ему оказали доверие…
Он говорил все это, чтобы не было паузы. Чтобы она снова сказала что-нибудь несуразное - у нее это хорошо получается, тогда уж ему не отмолчаться, не отделаться шуткой. И потому он досадливо поежился, когда она спросила:
- Павел, почему вы не сказали капитану, что не вернетесь?
- Не успел.
- Ой, нет! Вы боитесь, что он будет переживать? Мне кажется, он особенно не будет. Ведь он домой едет. А вам что, правда очень нужно в Ленинград?
- То есть как это - нужно? Ничего себе вопросик…
- Да вы же удерете. Вы приговорены к Северу, вы просто сами еще не понимаете.
- Ниночка! - он обернулся к ней. - Милая вы моя девочка, вы что, наслушались сказок? Романтических историй? Так это пройдет. Завтра вы проснетесь и забудете, что он существует, этот Север, потому что хлопот у вас будет - успевай поворачиваться. И все станет на место. Сказки вы уберете на полку, будете жить заново.
- А вы?
- И я тоже… Тоже буду учиться что-то делать заново.
- И вам уже не захочется приносить в авоське луну?
- Нет, я буду носить капусту, - сказал он с раздражением и чуть было не врезался в хвост идущей впереди машины.
- Знаете, Павел, у вас такое выражение лица, будто вы задумали совершить какой-то главный поступок и боитесь, что вас отговорят. Правда, правда… Вы нервничаете, да? Вы уже знаете, что придет время и вы все-таки будете просыпаться по ночам и думать, что получилось как-то не так?
- Договаривайте же..
- Да вы просто задохнетесь в этой вашей новой жизни! Вы не для нее. Ведь если…
- Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью: а что, если я брошусь?.. Так вот этими "если" можно вымостить всю человеческую жизнь.
Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно, Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что если… Если когда-нибудь он будет ей нужен - он придет. Откуда угодно…
- Нина, - сказал он, - если когда-нибудь…
- Не надо, Павел! - она взяла его за руку. - Вы правы. Самое главное в жизни - соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно… Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.
- Но… почему? Я довезу вас - у меня еще есть время.
- А у меня нет. - Она смотрела на него спокойно и тихо. - Не надо… Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. И не говорите, пожалуйста, своему отцу, что мне не понравился Домье. Ладно?
Она затерялась в толпе.
Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался на ветровом стекле. Кто-то приоткрыл дверцу и тихо спросил, не подвезёт ли товарищ до Чистых прудов, за плату, разумеется.
- Идите к черту, - сказал Павел, не оборачиваясь, и поехал в шашлычную, но не доехал, свернул к дому, поднялся на третий этаж и снова вернулся в машину. На заднем сиденье лежал Домье… А где-то "шлепает" посадки Олег. И он когда-то "шлепал". Собирался обогнуть Чукотку, отыскать северного Несси. Совсем недавно, год назад, он ходил и вздрагивал от радости, что живет, что выпал первый хрусткий снег, что скоро откроется зимник и они пойдут за архаром… И говорил, что любовь состоит из абсурда и полового влечения, которое, по сути дела, тоже абсурд: главное - продолжить род, а с кем его продолжить… Главное - не привести в дом чужого человека. У них с Танюшей оптимальный вариант, без черемухи, зато и без неожиданностей. Он гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо.
И он не верил, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Не верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев…
Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сиденье, закрыл на минуту глаза. А потом развернул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел и замахал ему.
- Прости меня, моя милиция, - сказал Павел и юркнул в поток машин. - Один только раз прости. Мне некогда. Склянки пробили время…