Одно время поговаривали, что у Джетагажа уйма денег на сберкнижке. Неизвестно, кто распустил слух. Люди, конечно, удивились: откуда могут быть сумасшедшие деньги? Гадацци как-то напрямик его спросил:
"Джетагаж, дорогой! Скажи, сколько на твоей сберкнижке?"
"Ровно столько, сколько ума в твоей голове", - ответил Джетагаж.
Понимай, как хочешь!.
- Однажды был такой случай, - начинает Гажмат новую историю. - Как раз на праздник святого Георгия такой дождь прошел, что река разлилась. А людям надо на другой берег. Стали искать брод. Не нашли - все затопило! Джетагаж и говорит: "Если бы этот святой был действительно святым и мог чудеса творить, он бы не дал разлиться реке. Я возвращаюсь". - Повернулся и пошел домой. За ним и остальные.
- А как он сказал одному плотнику, который все жаловался на разные болезни? - спрашивает Бимболат.
Гажмат посмеялся, вспомнив:
"Вот, - говорит, - все потею, слабость одолела".
А Джетагаж ему: "Так твое ли дело - строить мосты? Брось ты их к дьяволу!"
Все засмеялись: понравилось, как Джетагаж срезал. Это если по-русски сказать - не смешно, а по-осетински другое дело, потому что слова "пот" и "мост" и пишутся и звучат одинаково.
- А как в его огороде ветром кукурузу повалило?
- И это было. Однажды ночью сильный ветер с дождем прошел. Рано утром Джетагаж возится в огороде, а сосед его спрашивает через плетень: чего, дескать, делаешь? "Да вот сам господь Бог мой огород облюбовал, чтоб ночь переспать… А глядя на твой, не скажешь, чтобы он ему понравился: кукурузы-то от земли не видать и прилечь негде!"
Тут и сам Джетагаж показался в конце улицы. Подошел - люди смеются. А Гажмат прямо покатывается.
- Легок на помине!
Джетагаж тоже улыбнулся:
- Знаю, ничего хорошего обо мне не скажете.
Ушанка на голове сидит как ей вздумалось, одно ухо вперед свисает, лицо заросшее, сапоги в грязи по самые голенища…
- Ей-богу, ничего плохого, - отвечает Гажмат. - Все, что от тебя самого слышали!
А вообще-то в этих историях выдумки больше половины. К тому, что действительно было, люди небыль присочинили. Одно от другого теперь не отличить. Да и зачем это нужно? Было бы смешно.
- Хотите, расскажу, как я был в Ардонс на похоронах?
- Конечно! - за всех отвечает Гажмат. - Кто тебя выслушает, как не мы!
- Сам слышал, а если бы не слышал, не говорил бы. Собрались все у могилы, один человек берет слово. "Царствие тебе небесное, дорогой Илико! Да будет пухом тебе земля. Чтобы всего было у тебя вдоволь, пока над долиной солнце ходит и в горах реки текут. Чтобы жареный поросенок всегда был перед тобой на том свете! Чтобы черный конь топтал поле твоего врага. Чтобы твои чувяки были смазаны, за поясом у тебя торчали, чтоб ты всегда мог обуться! Вот тебе трубка - кури! Вот пажа тебе, чтоб не споткнулся на дороге в лучший из миров! Кошку тебе желаю - если мышь подкрадется к хлебу твоему, не даст кошка хлеб опоганить… Ах, жаль, Илико, не слышишь меня! Но пусть будет с тобой и наша черная собака. Залезет вор украсть с твоего стола, собака разбудит тебя, чтоб ты не остался голодным…"
Люди улыбались, слушая. А под конец хохотали, держась за животы. Хоть и много сегодня говорили о похоронах, но порой так бывает, что об умерших вспоминают с улыбкой, а о живых - со слезами. Я не раз слышал это от Дзыцца.
XII
Когда Дзыцца в хорошем настроении, она поет такую песню:
Самый лучший Из парней -
Искроглазый Урыжмаг.
Гей!
На гармошке ей никто не подыгрывает, хотя поется это под Алагирскую хонгу - танец приглашения. Дзыцца вся отдается песне, никого не видит и не слышит, словно одна на всем свете.
Я стараюсь не мешать. И сестрам не позволяю, погрожу им пальцем: чтобы ни звука! Они помалкивают или идут играть на улицу.
Дзыцца всегда поет, если занята каким-нибудь делом, не требующим хождения туда-сюда. Сядет у окна или под лампой, вяжет носок и поет. Я сначала не знал, что она в это время думает о своем, и несколько раз окликал: "Дзыцца, Дзыцца!" Она вздрогнет и обернется. Посмотрит пристально, а мне кажется, совсем она и не видит меня. Глаза как бы внутрь глядят - куда-то глубоко-глубоко. И не могут оторваться…
Интересно, кто такой этот Урыжмаг? И почему он самый лучший? Оттого, что искроглазый? Может, Дзыцца Баппу вспоминает?
Я не спрашивал, не смел.
Иногда Дзыцца засматривается на Бади. И глаза у нее при этом грустные и задумчивые. Может, она смотрит глазами Баппу? Когда он уходил на фронт, Бади не было еще и в помине. А теперь вон какая, ростом догнала Дунетхан! Скоро закончит четвертый класс, и учительница Фатима скажет ей "до свидания". У Бади в пятом классе будет много учителей.
Дзыцца каждый вечер спрашивает, кто из нас какую оценку получил.
Недавно Бади вернулась из школы в слезах. Дзыцца сразу поняла, что двойку получила.
"Ты за двойками в школу ходишь? Двойку-то и я могу поставить!"
Однажды я тоже принес домой двойку. Вечером у нас был Куцык. Вздумалось ему закурить, а газета вся кончилась. Он и вырвал из моего учебника лист на свою цигарку. Как раз тот самый, что нам задали выучить. На другой день меня вызвали к доске. Я встал и сказал, что не знаю.
"Почему?"
"Мою книгу Куцык искурил".
Класс засмеялся, а Фатима мне поставила "два". Подумала, я так сказал, чтобы рассмешить.
Вообще-то Бади учится хорошо, двойку случайно получила. И дома старается помочь Дзыцца. Два раза ее не надо просить. Что может, все мигом сделает. Посмотрит на нее Дзыцца и покачает головой: "Вот бы мальчиком кому родиться!"
Не пойму, почему она так говорит? Мной недовольна? Или тоскует по сыновьям? Сейчас они были бы взрослыми… Кто знает, может, и Баппу мальчика ждал, а родилась девочка. Мне тоже было бы неплохо, если б Бади была мальчиком. Были бы у меня и брат и сестра. Им-то лучше, чем мне, Дунетхан и Бади: у каждой из них есть сестра и есть брат.
Я и Дунетхан родились дома, а Бади в городе Ардоне. Как сейчас помню, когда Дзыцца с ней вернулась домой. Они вместе спали на одной кровати. Дзыцца под подушкой держала конфеты, которые привезла с собой. Подзовет меня, сунет руку под подушку и даст одну. Конфеты были обернуты блестящей бумагой, я делал себе "золотые зубы".
Заходили соседские женщины и приносили Дзыцца всякие вкусные вещи - кто уалибах в масле, кто сыр, кто даже дзыкка в тарелке. В ту пору еще у людей все было.
До войны, говорит Дзыцца, жили богато. Столько хлеба получали на трудодни, что некуда было засыпать. Многие до весны откладывали полный расчет с колхозом. Но и колхозные амбары ломились от зерна. Начальство ничего слушать не хотело: привезут во двор полную бричку и ссыплют прямо на землю. Думайте сами, дескать, как поступить со своим добром.
Я и Дунетхан к тому времени уже ходили в школу, маленькая Бади оставалась дома одна. Дзыцца работала в поле и поначалу очень беспокоилась, места себе не находила. Но как-то все само собой обошлось. Бади спокойным была ребенком, уходя в школу, посадим ее на печь - она так и сидит, играет с кошкой.
Потом почему-то стала плакать, когда ее снимали с печки. Поднимет рев, и слова от нее не добьешься. А оказалось, девочку мучил нарыв под мышкой… Говорить еще не умела. Да и умела бы - все равно не сказала, где болит. Она и подросши немного, осталась молчуньей.
Только в три годика бросила грудь. Еле-еле Дзыцца отвадила. И поздно пошла. А говорить - совсем не говорила. Мы уж стали бояться: может, немая уродилась?
Но соседка Кыжмыда успокоила:
"Подождите, еще заговорит - не остановите!"
Так и получилось. Теперь слова никому не даст сказать. Вот что вышло из молчуньи!
Мы ей все прощали - младшая. Сделаем Бади что-нибудь хорошее и сами радуемся. И конечно, знаем, что и Дзыцца будет приятно. Даже хвастались перед Дзыцца, когда кто-либо из нас подарит сестренке игрушку.
Однажды мы с Дзыцца пропалывали колхозную кукурузу, я шел впереди, в самой гуще сорняков, и вдруг прямо у меня из-под ног выскочил зайчонок. Выскочил и притаился в нескольких шагах. Сидит, прижал дрожащие уши… Мне ничего не стоило его поймать! Я побежал показать Дзыцца: смотри, какой маленький, как перепугался!
"Отпусти, - сказала Дзыцца, - его мать будет искать и не найдет".
Я пообещал завтра утром отнести на то же место, а пока пусть он у нас побудет.
Радости Бади и Дунетхан не было конца! Носили его на руках, кормили травой, хлебными крошками, давали молока, только зайчонок ни к чему не притронулся.
Бади и на ночь уложила его рядом с собой. А утром мы нашли зайчонка мертвым. Как Бади плакала! Я тоже очень жалел. Послушался бы Дзыцца, зайчонок был бы жив, прыгал бы на воле… Дунетхан и Бади выкопали в огороде маленькую ямку и похоронили зайчонка. Сделали над ним холмик, обложили камешками.
Они обе жалостливые, мягкосердечные. В прошлом году птенец ласточки выпал из гнезда и убился. Они его подобрали и тоже вот так похоронили…
…Дзыцца пела, сидя возле окна. Она шила мне новые чувяки. Я тихонько примостился с книгой в углу. Читал и слушал, как Дзыцца поет. Уже темно было читать, когда она дошила чувяки и допела свою песню.
- На-ка обуй, - сказала Дзыцца. И бросила мне под ноги готовые чувяки.
Я стал натягивать на левую ногу.
- Надо сперва на какую? - напомнила Дзыцца, легонько шлепнув меня по затылку.
Всякий раз забываю, что новую обувь примеряют на правую ногу. Сколько раз Дзыцца мне говорила! А я никак не запомню.
Я сунул правую ногу и потянул за задник.
- Не налезает!
- А ты сильней потяни! Новый всегда туго надевается.
С правым я намучился, зато левый чувяк сразу пришелся по ноге. Хорошие Дзыцца сшила мне чувяки. С кожей у нас теперь никаких забот. Кабана зарезали перед зимой, без мяса и сала не насидимся, как бывало. И кожи хватит надолго.
- Где же наши девочки? - спросила Дзыцца, убирая со стола дратву и шило.
В это время хлопнула дверь, и в коридоре послышался смех Дунетхан. Она и вошла, заливаясь. Когда Дунетхан разбирает смех, лучше ни о чем ее не спрашивать. Уж и дышать не может, слезы из глаз, а никак не остановится. Смеется и смеется.
- Что случилось? - спросила Дзыцца, улыбаясь. - Что тебя так насмешило?
Дунетхан вытерла глаза, перевела дух. И опять закатилась.
- Когда смеются втроем, - сказала Дзыцца, - то это над кем-нибудь. Вдвоем - так друг над другом. А кто один смеется, тот смеется над самим собой.
- Ничего я не смеюсь над собой!
- А над кем же тогда? Расскажи, мы тоже посмеемся.
- Агубе опять бабку Гуашша довел, так ее разыграл, так разыграл!.. - прыская, начала Дунетхан.
Дзыцца нахмурилась: она недолюбливала эту старуху и нам запретила ходить в их дом. "Чтоб ноги вашей там не было!" Я думал, она отругает Дунетхан, но Дзыцца только нахмурилась и ничего не сказала.
- Гуашша села под тутовником, - рассказывала Дунетхан, - набегалась за утками с хворостиной, устала. Агубе подходит и спрашивает: "Бабуль, отца дедушки звали Камболат?" Гуашша встала и перекрестилась. "Царствие ему небесное!.. Да, говорит, а что?" - "А его отца - Кашполат?"
- опять спрашивает Агубе. Гуашша, конечно, встает, говорит "царствие небесное", и видно, что злится. Она всегда так - услышит имя старшего в роду, вскакивает и крестится. Агубе нарочно спрашивает и спрашивает! "Это, - говорит, - старший брат Кашболата медведя поборол?" Гуашша кряхтит, а все равно со скамейки поднимается: "Царствие небесное!" - "Может, это Кашай был, младший брат?" - говорит Агубе. Старуха то встанет, то сядет, то встанет, то сядет… "Так кто же был, - спрашивает Агубе, - младший брат или старший?" Вот смеху-то!
Дзыцца ни разу не перебила, а когда Дунетхан кончила, сердито сказала:
- И вам обоим не стыдно? Агубе из бабки сделал игрушку, а тебе смешно?
Я знаю, как Дзыцца сердита на Гуашша, не разговаривает с ней. А сейчас вступилась за старуху. Какая бы ни была - разве можно издеваться над человеком!
XIII
Как-то я застал Бади грустной. Спрашиваю:
- Что ты?
Молчит, по щекам слезы…
- Тебя кто-нибудь побил?
- Пусть только тронет! - выкрикнула Бади и вскочила. - Скажу вот ему - он покажет!
Это у Бади самая страшная угроза: "он покажет!" Никогда не скажет, кто - "он", но, по-моему, это Баппу. Вся надежда на Баппу, который вернется и защитит…
- Кому покажет? - спросила я.
- Сторожу Караше, вот кому!
- Да что же он тебе сделал такого?
- Он у меня кукурузу отобрал!..
- Какую кукурузу?
- Я в мешочек насобирала. Из сеялки просыпалась - я и набрала. Все равно грачи поклюют. А он отнял…
У Бади уже заботы по дому. Дзыцца считает, что она все еще ребенок. И мы с Дунетхан тоже так думали. А она - смотрите-ка!
Караше не о колхозной кукурузе печется. Отобрал у девочки две горстки - урожай спас! Это он мстит. За ишака, которого нам подарил дядя Алмахшит. Однажды я вывел ишака за село и оставил пастись. А вечером вернулся за ним. Ишак тем временем и к пшеничному полю подобрался. Я за ним, а Караше был верхом, увидел ишака, завернул его у самого поля и погнал перед собой. Я кричу: "Отдайте, нам в лес ехать за хворостом". Караше и слушать не хочет: "Штраф платите!" Так и не отдал.
Я вернулся домой с пустой веревкой. А вечером к нам в окно постучал Джетагаж:
- Сидишь?
- А что мне делать? - чуть не плача спросил я.
- Иди взгляни на этого дурака Караше!
- Чего мне на него глядеть?
- Поглядел бы все же!
- А что случилось?
- Что случилось - спроси ишака.
- Какого ишака?
- Которого Караше загнал на хоздвор.
- А что? - опять спросил я Джетагажа, потому что ничего не понял.
- Да вот, - сказал, посмеиваясь, Джетагаж, - хотел он связать ноги твоему ишаку, а ишак оказался поумней его, так лягнул, что пришлось Караше зубы собирать! Люди будут ишаку благодарны!
- За что благодарны, дядя Джетагаж?
- Ха, за что! Ишак всех умней оказался. Ведь до сих пор такая простая мысль, как проучить дурака, никому на ум не приходила. А тут - копытом!
В самом деле - двух зубов не досчитался Караше. И губы ему здорово рассекло. Но недолго ходил Караше без зубов. Вставил железные. Джетагаж смеялся над ним и людей смешил:
- Дай Бог долгих лет умному ишаку! Так бы и остался Караше с гнилыми зубами!
Караше бесился:
- Погоди, доберусь до тебя. Попридержи длинный язык!
- Что ты мне сделаешь! - ответил Джетагаж. - Говорить правду не запретишь? И болезнь тебя не берет, а помирать все равно будешь. Никто над тобой слезинки не уронит… Зачем обидел семью фронтовика? Был бы он здесь - посмел бы ты, как же! Иди командуй над свиньями! Да наверно, и те скоро станут лягаться…
Сегодня в первый раз подкапывали картошку. Это скороспелка, которую Дзыцца купила на базаре в Христиановском, там этот сорт лучше, чем в Джермецыкке. Мы посадили несколько грядок. А сегодня подкопали три куста, клубни большие, картошка хорошо уродилась.
Молодую картошку чистить одно удовольствие: чуть поскобли ножом - и в чугунок с водой. А когда закипит, такой запах на кухне! Слюнки глотаешь.
- Дунетхан, пойди-ка принеси из огорода фасоли и кинзы, - говорит Дзыцца. - Ох, и суп будет у нас из молодой картошки!
С фасолью, конечно, еще вкуснее. Пока она еще мягкая - для супа очень хороша. А особенно если приготовить со стручковым перцем и сметаной. Вкуснее ничего не придумаешь.
Мы если за стол. Дзыцца сказала:
- Пусть картошечка на радость нам будет, пусть осенью уродится! Чтоб была и в будни, и в праздники…
Не знаю, накроем ли мы когда-нибудь праздничный стол. Кому праздник, а кому сплошные будни. Конечно, таких, как мы, в нашем селе немало. Вот к старухе Фарижат какой-то мулла приехал из Елхотова, зовут Володя (я никогда не думал, что у муллы может быть такое имя) - пришлось хозяйке зарезать быка, которого откармливала к приезду сына. Чтоб быстрее вернулся, сказала. Володя этому поспособствует.
Люди отовсюду потянулись в дом Фарижат. Больше те, у кого муж или сын еще не вернулись с войны. Может быть, утешит мулла? На улице его никто не видел, сидит этот Володя в старухиной темной кладовке и ворожит. Не задаром, а за деньги. Он всех обнадеживал. Я тоже однажды постоял у дверей. Из кладовки слышалось хлопание крыльев и бормотание Володи. Я ни слова не разобрал. Одна из женщин воскликнула:
- Господи, да это же он со святыми, с ангелами разговаривает!..
Перепуганные женщины не знали, верить им или не верить. Некоторые даже крестились, позабыв, что Володя-то мулла. Мусульмане ведь не крестятся! Как говорит Дзыцца, и смех и грех.
А по-моему, никакой он не мулла, этот Володя.
Несколько недель у нас не было дождя, такая сушь стояла, что люди испугались, как бы посевы не погибли. Володя подсказал "верное средство": зарезать черного быка с белым пятном на лбу да помолиться.
Сложились, купили быка и зарезали во дворе Фарижат. Целый день ели, пили, ведрами таскали воду из родника и обливали друг друга: чтобы дождь накликать, в старину, мол, так делали.
Неделя прошла, а ни капли не упало. В удивительном месте расположено наше село! Вокруг будут громы греметь, молнии сверкать, черные тучи будут себя выжимать, поливая дождем окрестности, а над селом - синее чистое небо. Соберутся реденькие облачка - тут же наскочит на них ветер, примчавшись из горных теснин, погонит перед собой, как пастух отбившихся от стада овец…
Джетагаж так сказал:
- Давайте поставим высокий плетень, обмажем коровьим пометом. Может, удержим ветер.
- А я думаю, - ответил Бимболат, - дело не в ветре.
Его приготовились слушать, потому что Бимболат был неглупый человек.
- Помните, когда сюда переселялись с гор? - спросил он.
Можно было не отвечать: те, кого спрашивал, были ему ровесники. Конечно, они помнили.
- А помните дремучий лес, который тянулся до самого Джермецыкка? - продолжал Бимболат. - Кто, как не мы, его вырубил! Сколько зверья там было, трава какая росла!.. Теперь только пни. И ни зверья, ни травы. И ни одного родника! А когда был лес, боялись ли мы засухи?
Никто не возразил Бимболату. Все было так, как он сказал.
- Ну, а потом? Пошел год за годом, один хуже другого. Дожди над лесами собираются. Где дерево - там и влага. Сами мы во всем виноваты! Сколько родников было напротив дома Байма! Чистых, как слеза. Где они теперь? Росла осока, а сейчас голо.
И Дзыцца так говорит. Много было родников вокруг села. А в низинах стояли болота. Привыкшие к чистому горному воздуху, люди стали хворать: то малярия, то легочные болезни… Уходили на все лето в горы. Пили парное молоко со льдом и осенью возвращались здоровыми. Знающие люди уверяли, что в горных ледниках целебные свойства.
И только на вторую неделю хлынул дождь!
Кто как мог отводил на свои огороды мутные уличные потоки. Пока канава полна, надо поторопиться - ливень короток и солнце быстро подсушит землю…