Огонь трещит. Уалибахи пекутся в духовке. Мы еще в дом не перешли, готовим в летней кухне. Правда, к вечеру здесь уже холодно, к тому же и окна разбиты, и щели в полу. Отовсюду дует, поэтому мы жмемся к печке. Возле очага у нас у каждого свое место: Дунетхан и Бади занимают местечко получше, поближе к огню. Пускай им будет теплее. И опять думаю: не зря дрова-то возил летом. Вот и пироги для Жамират на этих дровах пекутся.
Сваты от Гажмата ходили к Жамират несколько раз. Я уж думал, что ничего не получится. Но вот в то воскресенье помолвка все-таки состоялась. И сразу все село об этом узнало.
Я, правда, как услышал об этом, огорчился. Будто Жамират в чем-то обманула меня, что она теперь уже не будет со мной так мягка и приветлива, что и с Дзыцца она уж не будет дружить и что вообще она больше к нам не придет… Я считал, что в нашем селе нет парней, достойных Жамират. Мне хотелось, чтобы она вышла замуж за какого-нибудь моего родственника. Эх, если бы у меня был старший брат! Дзыцца уговорила бы ее, и она бы стала нашей.
Но что делать! Это только мечты. Не то что в одной семье - даже на одной улице жить не придется. Гажмат, конечно, хороший человек, не зря же она его выбрала. Но Жамират все равно лучше.
Теперь ее уже окружили женщины, соседки Гажмата. И, как в таких случаях бывает, разглядывают ее без стеснения, будто она кукла какая-то, а не живой человек.
А невеста теперь молчит, как немая, даже и не подумаешь, что она вообще может разговаривать. Таков обычай. Что бы ей ни говорили, она должна молчать. Жамират, бедная, и без того стеснительна. Наверно, стоит, потупив голову, и выслушивает все, что болтают эти острые на язык женщины, все их шутки… Шутки эти обычно добрые, но бывают такие, что могут задеть. Но Жамират никому не смеет ответить.
Во дворе Жамират во всю длину поставлены столы. Во главе стола сидит Шахмаржа. Он всегда занимает это место и на пирах, и на свадьбах, и на поминках. Перед ним стоит блюдо с мясом, пироги, шашлык… И тут же самое почетное угощенье - бычья шея и бычья голова. Но до них никто не дотрагивается. Можно подумать, что все это только для вида поставлено. Будь я на месте Шахмаржа, я бы не мог так спокойно смотреть на эти кушанья. Я всегда удивляюсь выдержке Шахмаржа. Каждый раз перед ним ставят столько яств, а он будто даже и не замечает их. Наверно, старейшины наши ведут себя так сдержанно для того, чтобы и молодые учились у них и подражали им.
Шахмаржа встал, произнес речь.
- Аммен! - дружно откликнулись гости, да так громко, что на соседней улице было слышно.
Шахмаржа дрожащей от старости рукой взял рог с аракой. И пока рог не коснулся носа, Шахмаржа не опустил его.
Затем он вытер сначала один свой белый ус, потом другой и, передав рог молодому человеку, положил в рот кусок мяса. И больше уже ни к чему не прикоснулся.
Налетел ветер, сорвал с яблони красно-зеленые листья и кинул их прямо на стол. Шахмаржа поднял голову, посмотрел на небо. На небе появились тучи. Как бы дождь не пошел. Вот будут тогда дразнить Жамират, что она тайком по кастрюлям лазала, вот Бог и наказал ее.
Дзыцца в дальнем углу двора, в летней кухне, возится с пирогами. Языки пламени вырываются из большой печки. Духовка пышет жаром, и уалибахи пекутся очень быстро. Около Дзыцца суетятся женщины, помогают ей. Дзыцца, обжигая руки, выхватывает из духовки горячие уалибахи и один за другим укладывает их в миску.
Вот уже и последний уалибах - пышный, румяный… Дзыцца сняла передник и стряхнула с него муку.
Гости встали из-за столов. Смотрят на Шахмаржа.
А Шахмаржа снова держит речь, желает счастья двум породнившимся семьям, желает счастья молодым. И как же хорошо он говорит! Гости еще и "аммен" не успевают произнести, а он уже снова начинает.
Но вот Шахмаржа кончил свой тост, передал бокал младшим. Однако ему тут же опять подали рог, полный араки.
И он начал новый тост. Но уже голос его звучал глухо. Договорил и сел. Сели и гости. После того как рог прогулялся вокруг стола, разговоры пошли веселее.
Из дома донеслось пенис, все повернулись туда - невесту ведут. Вот она осторожно спускается по лестнице. А во дворе уже столько народу, что и не пройти. Все побросали свои дела, прибежали посмотреть на Жамират. Кое-как ее провели к столу, где сидели старшие. Шахмаржа взял полный рог и начал говорить…
Но я уже не слушал его. Как увидел в глазах Жамират слезы, так у меня горло перехватило, и я тут же выскочил на улицу.
Может, она не хотела замуж!
VIII
Дзыцца уже несколько дней на уборке кукурузы. Теперь у нас опять появился кукурузный чурек. Дзыцца иногда приносит с поля несколько початков, мы вышелушиваем зерна и мелем на ручной мельнице. Мелкая мука идет на чуреки, а более крупный помол - на кашу. Давно уже мы не ели ни каши, ни чуреков из чистой кукурузной муки!
Дзыцца говорит, что в этом году кукурузы уродилось много. Но, может быть, как и в прошлом году, привезем всего два мешка початков. Надолго ли нам опять хватит? Впрочем, тогда была засуха и людям на трудодни почти ничего не досталось.
Наш дом стоит на окраине села, и со двора хорошо видно ближнее поле, где нынче работают колхозники. Солнце уже заходит. Посмотришь на Джермецыкский хребет, и глазам делается больно от красных солнечных лучей. Скоро стемнеет, и колхозники пойдут с поля.
"А почему бы мне не встретить Дзыцца?" - подумал я.
Тень от акации на нашей улице в эти закатные часы ложится на десятки метров. Я решил пройти по этой длинной тени до самого поля. Но… шел, шел, а ей все конца нет. Да еще попал в бурьян, в колючки, ободрал ноги. Бросил свою затею и снова выбрался на дорогу.
Дзыцца испугалась, увидев меня: уж не случилось ли что-нибудь дома? Но я успокоил ее: просто мне захотелось ее встретить.
Домой мы шли вместе.
Только мы открыли калитку, как наши куры, утки, петух - все бросились к нам, окружили нас. На меня-то они не обращают внимания, они радуются Дзыцца, знают, что она накормит их.
Хуыбырш спал у плетня. Птичий гомон разбудил его. Он даже подскочил спросонок. По его глазам было видно, что он очень рассердился на них. Даже заворчал. Но, увидев Дзыцца, завилял хвостом и тоже подбежал к ней. Дзыцца устало опустилась на ступеньки и начала рыться в карманах. Куры полезли к ней на колени.
- Нате и отстаньте от меня!
Она высыпала им пригоршню кукурузного зерна. Куры и утки, прыгая друг через друга, бросились их подбирать. Они моментально склевали кукурузу и вновь стояли перед Дзыцца, вытянув шеи.
- Да вы скоро и меня съедите!
Она замахала на них руками. Куры с криком разбежались. Они постояли еще немного поодаль, но, поняв, что уже больше ничего не получат, разбрелись по двору.
- Байма! - услышал я чей-то голос.
Как мне приятно услышать имя отца. Вот уже сколько лет его нет дома, но, когда приходят к нам люди, они каждый раз, окликая хозяев, называют его имя. Он ведь старший в нашем доме, а по нашему обычаю обращаться надо только к младшему из мужчин. Но люди, называя имя отца, стараются сделать нам приятное.
- Иди посмотри, - попросила Дзыцца.
Я побежал к воротам.
- А с каких пор ты без стука к нам не входишь? - сказал я, увидев Царадзона. - Хуыбырш не то что укусить, он и лаять на тебя перестал. Входи, открыто же!
Но Царадзон не трогается с места. Видно, хочет что-то сказать мне, чтобы Дзыцца не слышала. Я вышел к нему.
- Собака Цымыржа… теленка вашего… укусила.
Я растерялся. Даже не спросил, как и что. Сразу побежал вниз по улице, к ручью, где пасся наш теленок.
- За калиной ходил в рощу, - рассказывал, задыхаясь на бегу, Царадзон, - вдруг гляжу - собака Цымыржа. Я испугался - бежит прямо на меня. А потом свернула в заросли. Немного погодя оттуда выскочил ваш теленок, а собака за ним! И прямо на ходу кусает его. Теленок хотел через ручей перепрыгнуть, да поскользнулся, упал. Собака с разгону мимо проскочила, а потом повернулась и накинулась на него. Ворчит, злится… А теленок замычал так жалобно… Я даже глаза закрыл…
Вот и мост. В другой раз я бы уже выдохся. А сейчас даже не чувствовал, что бегу от самого дома.
Теленок лежал там, где его видел Царадзон. Я присел около него на корточки.
- Гыдзо!..
Услышав свое имя, теленок посмотрел на меня. И снова закрыл глаза.
- Гыдзо, пойдем домой!
Я осторожно потолкал его, но теленок и не думал вставать.
- Смотри, что она с ним сделала. - Царадзон показал на его истерзанную заднюю ногу.
И бок у теленка был весь в крови. Я дотронулся рукой - что-то мягкое, горячее… Кишки вывалились.
- Гыдзо, ничего… Гыдзо, ты еще поправишься…
Я погладил его голову. Но теленок на этот раз даже не посмотрел на меня. Вижу - потеряем мы его… Напрасно Дзыцца планы строила. "Корова, - говорит, - уже старая. Надо теленка растить…"
Слезы у меня подкатили к горлу. Царадзон побежал набрать соломы - подстелить теленку. Он понимал мое состояние. Я вытер глаза. Мне было очень жалко теленка. И Дзыцца жалко. И себя. Вот уж сколько лет подряд у нас телята не выживают. А ведь они не хуже соседских, и корма даем им довольно, и пасутся вместе с другими телятами. А все равно - проходит какое-то время, и теленок у нас заболевает. И ветеринар не спасает. Правда, и приходит-то он, когда теленок уже мертвый. Составит акт. Дзыцца потом в какую-то контору шкуру отнесет, получит несколько рублей. И все.
А теперь вот Гыдзо… Почему мы такие невезучие? Дзыцца не зря говорит, что когда распределяли счастье, наш дом обошли.
Гыдзо я любил больше всех наших телят. Он появился в трескучие морозы, но был крепким, ел хорошо и рос быстро. Дзыцца другим телятам обычно насильно совала в рот отруби или куски чурека. А этого никогда не нужно было упрашивать. И вот, пожалуйста… Неизвестно, выживет он или нет. У несчастий дорога проторена в наш дом, иначе почему именно нашего теленка нашла в зарослях собака?..
Мы вернулись в село. Я остался за огородом. Царадзон побежал за тележкой.
Все-таки он хороший парень, Царадзон. Знает, что у нас вышло с его отцом, но дружбу со мной не порвал. Правда, отца он остерегается, старается, чтобы Гадацци не видел нас вместе. И за тележкой один побежал - наверно, боялся, что если Гадацци увидит меня, то и не даст тележку.
Гыдзо лежал все так же, как мы его оставили. Изо рта у него шла кровь. Что будет с Дзыцца, когда она увидит это? А как будут плакать Бади и Дунетхан… Чтоб тебе боком вышло наше горе, Цымыржа!..
Мы с трудом подняли теленка и положили на тележку. Дорога неровная, с колдобинами. Мы стараемся везти его медленно, осторожно, там, где помягче, по целине…
От Дзыцца уже больше нельзя было скрывать того, что случилось. Я позвал ее. Втроем потихоньку внесли теленка в сарай, опустили на солому.
До полуночи мы с Дзыцца просидели около Гыдзо. Дзыцца обмыла его раны теплой водой.
- От укуса собаки, говорят, хорошо прикладывать ее шерсть, - сказал Дзыцца, - но где теперь найдешь этого зверя… Чтоб его хозяина волки съели!..
Я принес из сада свежей травы, но Гыдзо не притронулся к ней. Приготовил пойло из кукурузной муки - он даже не посмотрел.
- Оставь, не до пойла ему, - сказала Дзыцца. - Счастье не догонишь, если оно само не идет за тобой… Пусть не будет удачи этому самому Богу, который мне такую судьбу предопределил!
Эти слова так и резанули по сердцу. Я все еще думал, что заботливые руки Дзыцца поднимут на ноги Гыдзо. Но если Дзыцца уже не надеется, значит, его не спасти. Неужели нет такой силы, которая бы спасла Гыдзо?
Значит, нет. Иначе бы Дзыцца не сидела тут, рядом со мной.
Лампа горит всю ночь. Нынче мы и керосин не экономим. А мысли только вокруг Гыдзо…
Была зима. Мы с Дзыцца той ночью совсем не спали. Шауи должна была вот-вот отелиться. Дзыцца все время ходила проведать ее - холода стояли сильные и она боялась, что теленок замерзнет. И я с ней ходил, держал лампу. Наконец мы увидели теленка. Теленок показался мне каким-то противным - голова да ноги, мокрый… Но Дзыцца принесла соли в чашке, осыпала теленка. Шауи тут же принялась его облизывать своим шершавым языком. И теленок сразу стал другим. Утром я уже не мог им налюбоваться.
Бади тогда болела - где-то опять простудилась и уже несколько дней не вставала с постели. А в это утро, когда родился Гыдзо, она сразу выздоровела.
- Добрая скотина, - сказала Дзыцца, радуясь, - как появился у нас в доме, так и малышка моя выздоровела!
А теперь Гыдзо умирает…
Маленький он тогда был, еще не умел щипать траву. Он так весело скакал по двору. Разгонит всех кур и бежит в сарай, высоко подбрасывая ноги. А то еще вот как было. Иду из школы и вдруг вижу - на задворках Гыдзо сосет Шауи. Видно, кто-то забыл закрыть за собой калитку, он услышал мычание матери и прибежал к ней. Я бросил сумку, кинулся отгонять его. А он будто и не слышит. Тогда я хлопнул Гыдзо ладонью по боку…
Лучше бы я и не вспоминал об этом. Опять комок застрял в горле. Зря я тогда ударил его. Если бы знал, что с ним случится, я бы даже и не замахнулся на него ни разу…
Как я хотел, чтобы Гыдзо выздоровел! Я бы ему таскал такую траву, какой ни один теленок на нашей улице не пробовал. Водил бы его к речке, где мы купаемся - пусть бы пасся вдоволь! А собаку Цымыржа я бы наказал как следует.
Но все мои мечты и решения были напрасны. Гыдзо так больше и не взглянул на меня, не услышал моих слов…
Я лежал в постели и плакал. Дзыцца меня утешала:
- Не плачь, Габул! Что поделаешь… пусть все наши беды уйдут с ним. Лишь бы вы у меня здоровыми были, а так не пропадем. Что поделаешь, не везет…
Цымыржа не признался, что выпустил собаку. Мы с Дзыцца вместе ходили к нему. А он еще и нас самих обругал. Дзыцца, конечно, ругаться с ним не могла. Только сказала:
- Пусть наше горе, наши беды все к тебе перейдут. Вот мое лучшее пожелание!
Наступила зима. Я нетерпеливо ждал Нового года. Но время тянулось так медленно!
И вот наконец Новый год пришел. Дзыцца, как всегда, поднялась раньше всех. Мы даже и не слышали, когда она встала. Меня разбудил скрип двери. Это Дзыцца вошла со двора. В дверь дохнуло таким холодом, что я спрятал голову под одеяло.
- Чтобы столько лет жили весело! Чтобы столько счастья пришло к вам!
Так у нас начинается каждый Новый год. Тот, кто первым выйдет на улицу, должен, вернувшись, что-нибудь принести с собой - щепок, кукурузных зерен, семечек… Все равно что - лишь бы было много.
Я высунулся из-под одеяла. Что принесла Дзыцца?
- Чтобы столько лет жили весело! - приговаривала Дзыцца, рассыпая по полу кукурузу. - Чтобы столько счастья пришло к вам! Чтобы вы прожили столько лет, сколько зернышек покатилось по углам!
В прошлом году у нас кукурузных зерен даже для ручной мельницы не было. И тогда Дзыцца набрала побольше щепок в сарае и с ними вошла в дом.
Хорошо, что кукуруза у нас теперь уже не такая редкость. Того, что мы с Дзыцца получили на трудодни, хватило нам до Нового года. Кроме того, у нас есть овощи, что в огороде вырастили. Если даже не хватит нам до нового урожая, все-таки в этом году куда легче, чем в прошлом. Наверно, поэтому мне так приятно слышать, как стучат зерна, падая на пол. Пусть они себе катятся, все равно не пропадут. Сметем веником в кучку и отдадим курам.
Вчера мы сидели допоздна. Дзыцца, как всегда под Новый год, напекла нам из теста разных фигурок - забавных человечков, туров с большими рогами, кур, уток… В прошлом году для этого кукурузной муки и то еле наскребли. А вчера Дзыцца пекла из пшеничной. Люблю я смотреть на эти фигурки. Однако на этот раз я ни одной не взял себе, отдал свою долю Дунетхан и Бади. Я уже не маленький. Бади была очень довольна. А Дунетхан теперь будет целую неделю играть этими фигурками.
- Вставайте! - сказала Дзыцца. - Скажите Новому году:
"Здравствуй!" Агубе тебя обставил, Габул: он уже давно развел костер!
Ох, кажется, я в самом деле отстал. Я вскочил, быстро оделся и принялся за костер. Вот этот "стреляющий" бурьян я еще осенью заготовил, и теперь он совсем сухой. Жаль, что Агубе опередил меня, его костер горит вовсю. Даже мне слышен треск. Но ничего, мой костер будет лучше, пламя до неба достанет, а трещать будет - дай Боже!
- Разжигай скорее, - торопит меня Дзыцца, - пускай все наши беды сгорят в этом костре! Вот, возьми на шашлык.
Она протянула мне несколько кусков фиу - коровьего жира.
А кто-то на своем новогоднем костре жарит шашлык из свежей баранины. У нас баранины нет, опять, как в прошлом году, кусочки фиу - и все.
Ну ладно. Дзыцца говорит, что в первый день Нового года грустить нельзя. Костер Агубе уже сник, и за плетнем его не видно. Сам Агубе отошел от него и молча наблюдает за моим костром. Бурьян разгорелся, и его треск далеко слышен.
- Дзыцца, это тот самый бурьян, который я принесла! - с гордостью заявила Бади.
Я скосил бурьян за нашим огородом. Он был мягкий, высохший. Дал охапку Бади. Она, пыхтя, доволокла его до сарая. И теперь гордится, глядя на костер.
Мы, кажется, зажгли костер позже всех. Но, по-моему, это получилось даже лучше - его все увидели. Соседские мальчики пришли к нам - у них костры уже потухли. Первым прибежал Агубе. Потом появился Хаматкан. Костер у меня разгорелся так жарко, пламя поднялось так высоко, что до верхушки его я уже и палкой не доставал.
- Близко не подходите! - кричит нам Дзыцца. - Обожжетесь!
А я и вправду чуть не обжегся. Хотел перепрыгнуть через костер, разбежался, а в последнее мгновение раздумал. Но уж занес над костром ногу, и огонь тут же подхватил мою штанину. Я еле сбил пламя.
После обеда мы отправились в Уалмардтыбыл. Здесь хорошо кататься на санках. Так весело лететь с высокого бугра! Правда, потом подниматься с санями наверх мало приятного. Но что поделаешь!..
Лучших саней, чем у меня, нет ни у кого. Еще бы! Мне их Баппыдз сделал. Он мастер на все руки. Он в кузнице работает, Дзыцца жалеет его: он, бедняга, болен, припадочный, потому и не мог получить образование. Иначе он обязательно стал бы каким-нибудь конструктором, изобретателем. Наш директор Хаджумар считал его лучшим учеником в школе. Будь они прокляты, эти фашисты! Он из-за них заболел. Когда фашистов выгнали из нашего селенья, Баппыдза и еще нескольких молодых парней позвали в сельский Совет.
В Фашкаууате прошли жестокие бои. И теперь надо было собрать документы погибших советских воинов и отправить в военкомат, чтобы потом сообщить семьям об их героической гибели.
Наутро молодые люди отправились в Фашкаууат. Сколько же там было мертвых тел! И наших, и немцев. Начали собирать документы павших советских воинов. Баппыдз взял документы у нескольких солдат. Подошел еще к одному. У него руки были сложены на груди, они закрывали карман. Баппыдз отвел в сторону одну руку, прижал ее камнем. Взялся за другую. В это время камень соскочил, и мертвая рука дала пощечину Баппыдзу. Он потерял сознание. И с тех у него начались припадки…