- Гниет это чудо, - рассказывал я. - Почем зря пропадает.
- Этакие-то яблоки?!
- Да, этакие-то.
- Их не сравнить с импортными, те чаще всего пресные! - начинали они возмущаться, будто бы от меня что-то зависело.
- И много там пропадает?
- Достаточно. Скотину кормят. Но большая часть просто гниет…
- Это что же, мы хуже свиней? - переставали жевать знакомые и живо заменяли серьезное дело хохотком и хохотом. Под конец и они задумывались.
Со временем чаще и чаще настигало меня удивление: покупая среди зимы красные яблоки, теряя из-за них время в очередях, я будто ощущал забытый запах крупной антоновки.
И порой приходила вдруг шальная мысль: бросить свои дела, к которым прикипел, давно привык, и уехать разводить антоновку, чтобы бесконечными машинами и вагонами развозить ее в разные концы огромного нашего Отечества - по детским садам, по магазинам и рынкам и в чужие страны, другим народам - пусть испробуют редкое ароматное наше чудо.
И еще одно не давало покоя. Однажды в южном санатории я прослушал лекцию о сосудистых и стрессовых заболеваниях. По словам профессора, их практически не знают, а если и болеют, то в меньшей степени люди, употребляющие круглый год фрукты и разную зелень.
- И кроме того… - сказал лектор и загадочно приумолк. - Исследованиями установлено, если съедать в день по одному антоновскому яблоку, вас также не будут беспокоить эти болезни. И всего лучше есть яблоко то, которое выросло там, где вы родились, как и пить воду - в родных местах…
В зале, - этого следовало ожидать, - загомонили, загалдели: где она нынче, антоновка?
И подумалось в тот раз вот о чем. Если верить профессору, - а не верить ему как будто нет оснований, - то любой сад, в котором растет антоновка, обойдется куда дешевле лечения сосудистых болезней торопливого века. Это с экономической, хозяйственной, так сказать, стороны.
Со всех же других сторон - и говорить, вероятно, нечего.
Переполох
По давней своей привычке - проводить отпуск в родных местах, Вовка Жернаков и на этот раз приехал в деревню к отцу с матерью. Но уже не один, как прежде, а с женой Ниной нагрянул шумно и весело в разгар лета. На работе, в строительном управлении, к молодой чете - экскаваторщику Жернакову и табельщице Нине - отнеслись с пониманием, дали отпуск в самое сезонное время.
Родители, обрадованные приездом сына с невесткой, заботливо потчевали молодых и втайне радовались, что наконец-то их Вовка перестанет дурить да шалить, как бывало: жена его, непутевого, остепенит быстро. Будет Вовка под ее глазом покладистым, смирным, сговорчивым.
Так им хотелось. Но у отпускника сына было на этот счет свое разумение. Перед завтраком, обедом и ужином начал Вовка заглядывать в местный магазин, чтобы отметить женитьбу и начало отпуска. А потом это вошло в привычку. У магазина появлялся в одно и то же время - хоть часы проверяй.
Кроме бутылки, что приносил домой, распивал одну и с местными мужиками, хвастал про заработок экскаваторщика и городское жилье свое после армии. Мужики поддакивали, и это раззадоривало Вовку.
Однако же деревенские бабы отнеслись к угощению их мужиков настороженно. А увидев, что оно затянулось и вылилось даже в загул, не на шутку встревожились. Вначале думалось бабам, что "женатик", как окрестили Вовку в деревне, и сам быстро угомонится. Но заработок у него, видать, был немалый - разгул на траве у деревенского магазина не прекращался. Забеспокоились, всполошились бабы, а что предпринять, не знали; для начала поговорили с Ниной, сказали отцу с матерью - но не впрок разговор.
Из-за выпивки-то и допустил вскоре Вовка непростительную для себя ошибку…
Первые дни молодые спали больше на сеновале. Пьянка, однако, надоела жене, - перегарное сивушное облако почти постоянно обволакивало Вовку, - и Нина, не выдержав, перебралась в дом. Вовке же на сене дышалось легче, и хмель к утру исчезал, словно бы выпаривался сам собой.
Трудным оказывался рассвет.
Вовка вдруг просыпался. Мнилось, что на другом конце деревни, на одной из ее отдаленных улиц, стучит дизель, словно бы нарочно запустили его, чтобы будить в летнюю рань деревню.
Не однажды вскакивал Вовка и припадал к щели сарая - трактора он нигде не видел. Звук меж тем, казалось, был рядом. И однажды Вовка сообразил: на высокой березе через дорогу, напротив дома, трещит клювом аист - в черном и белом оперении. Его треск и раскалывал хмельную Вовкину голову.
- Ну, погоди, клоун!.. - погрозил Вовка птице. - Допоешься у меня.
Аисты просыпались первыми и, как пахари и агрономы, спешили обследовать на рассвете луга и поля. В гнезде подрастали их аистята, надо было поспевать носить корм. Три птицы уже делали на гнезде подлеты, изучающе разглядывали зеленые места за деревней и полог синего неба. А родители, покинув их, величаво стояли на одной ноге у водокачки, пристально следя за березой.
Вовка лежал на сене и думал. Грохот любой техники им спокойно переносился, а тут от клекота аистов одолела бессонница. Скажи - не поверят: чтобы в своей же деревне, на свежем воздухе так действовала на нервы поселившаяся вблизи птица.
В голову лезла разная блажь. Особенно почему-то хотелось прогнать аистов с березы - пусть бы селились в другом месте. И Вовка робко, а затем увереннее стал думать, как избавить березу от них, и лучше всего - прямо сейчас, пока отпуск не кончился.
Вначале ему взбрело в голову перестрелять их. Но помешала жена.
- Ты куда это? - встревожилась Нина, увидев в руках мужа ружье.
- Поохотиться.
- Какая охота среди лета?
Нина мигом усекла по взгляду, брошенному в сторону гнезда, что затеял Вовка недоброе и надо удержать его.
- Оставь свою охоту! Пять лет за нее получишь. Меня пожалел бы…
- То-то не жалею?
- Честно говорю, угодишь в тюрьму. Аисты теперь вроде как на учете. Гнезда их, говорят, переписаны.
- Читала ты, что ли?
- Нет. Но слышала. Зря говорить не будут. Пальнешь на свою голову, Вовик…
Нина урезонивала мужа, как могла. Он задумался. Рассуждала Нина, пожалуй, верно: выстрел и в самом деле привлек бы внимание; не ровен час, и отцу с матерью неприятность будет. Он отнес в дом двуствольное ружье, и пыл его на некоторое время вроде бы поостыл. Но не тем слыл он парнем, чтобы отступать от задуманного.
Привычно потянуло на взгорье к деревенскому магазину. По дороге быстро созрел новый замысел. Не спать из-за птицы?.. Нечто мальчишеское и бесшабашное нахлынуло вдруг на Вовку. План, пришедший на ум, был прост в осуществлении: втихую залезть на березу и, не мешкая, повышвыривать из гнезда птенцов. Упадут под дерево, а обратно не взлетят - малы еще. Их родители найдут гнездо пустым и покинут, перестанут на березе селиться. Не зря же слывут они сообразительными.
Казалось, некому помешать такому намерению. После завтрака, покуривая, тайком наблюдал Вовка за деревом, выжидая, когда снимется и улетит к водокачке взрослая пара. Момент назревал удобный: люди ушли на прополку, на сенокос, а дома остались старухи да дети. Тишина, только куриное кудахтанье там и сям разносилось из палисадников и пустых хлевов.
Вот и улетели наконец взрослые аисты. Вовка спешно метнул окурок - не к чему терять время. Нина возилась на кухне - обед готовила.
Вовка предусмотрительно покосился на всякий случай по сторонам - улица пустовала, самое время было взбираться.
На траве под деревом и на листве березы белел сизый птичий помет. Цепляясь за сучья, Вовка то и дело на него натыкался, несколько капель упали ему на плечи и голову: аистята как бы смеялись над его намерениями. Это еще больше подхлестывало хмельное Вовкино рвение. Сноровисто и ловко, как по чердачной лестнице, карабкался он по сучьям к гнезду.
Будто совсем рядом и просто вроде бы добраться до него, но заглянуть внутрь не удается. Сооружалось гнездо когда-то на совесть и с немалой премудростью. Ветвистые сучки вокруг него кто-то спилил, что совершенно обескуражило Вовку. Широкое, с хворостяньм настилом гнездо нависало над головой слипшейся глыбой, мешало лезть дальше.
Держалось оно к тому же еще на колесе от телеги, плотно насаженном на спиленную верхушку дерева. Подновляя жилище, аисты наносили на колесо такую уйму хвороста, что разрушить или своротить его понадобились бы трос или трактор. Сейчас бы был кстати маленький ломик или топорик.
Пробуя крепость гнезда, Вовка снизу ткнул в него кулаком. И в тот же миг из-под каждой почти хворостины, из щелей с невообразимым чириканьем метнулись воробьи. Крупная птица, получалось, соседствовала с меньшей, и никто никому не мешал, жили они в ладу и согласии.
Удивленный этим, Вовка даже растерялся от воробьиного густого чириканья. Оно осыпало его со всех сторон, словно за каждым листком пряталось по воробью и каждый старался кричать громче другого. Птичий переполох разносился во все стороны от березы.
Соседка, тетка Мария, которую Вовка не сразу приметил, возилась в своем огороде и, как только воробьи расшумелись, подняла голову. Такого гвалта она не слышала ни разу. Что-то да значил он - воробьи без причины кричать не будут.
Тетка Мария пригляделась, сощурилась от яркого солнца и тотчас увидела, как над березой беспокойно закружили аисты. Затем вместе с аистятами они стали на край гнезда, призывая к спасению. Тревожный крик воробьев передался, должно быть, и аисту с аистихой, искавшим корм на лугу за огородами.
Под гнездом на дереве тетка Мария узрела человека.
- Тебе что там надо? - прокричала она, узнав отпускника.
Вовка притих, затаился, рассчитывая, что соседка, пошумев, успокоится. Но тетка Мария сразу поняла: птицам грозит беда. Она привыкла к их прилетам, отлетам, словно бы помогавшим ей в повседневных трудах и заботах.
- Не трожь их! Слезай сейчас же! Не то худо будет!
- Пошла ты… - отозвался, как показалось ему, негромко Вовка.
- Я те покажу сейчас! - пригрозила тетка Мария и, стряхивая с ладоней землю, быстро направилась из огорода к хлеву. - Я те покажу! - повторила она, спуская с цепи пса и одновременно натравливая: - Ату его! Ату!..
Взяв вдобавок стоявшую у сенных дверей палку, соседка вышла на улицу и стала пронзительно зазывать соседок:
- Бабы! Идите-ка сюда-а-а! Полюбуйтесь, гляньте на жернаковского отпускника!
Бабам, казалось, только этого и надо было. Они появились из дворов, будто нарочно прятались, пока не окажется Вовка на дереве под гнездом. Выходили на улицу, спрашивали, что стряслось.
- Вы поглядите-ка только! Гнездо с березы сваливает! - поясняла тетка Мария. - Кричу, а он не слезает!
- Совсем уж спятил!
- От пьянки, поди!
Бабы дружно, как сговорившись, принялись ругать Вовку; подбадриваемый голосами пес залаял у березы, царапая когтями кору. Сплошные бабьи крики, сгущаясь и нарастая, приближались. Только теперь до Вовки стало доходить происходящее.
Самым разумным было бы спрыгнуть и убежать. Но свались с такой высоты - не то что ноги, а и голову сломаешь. Мысль Вовки лихорадочно заметалась: не будь у березы пса, он так или иначе спрыгнул бы. Пес же пугал Вовку.
- Убери собаку! - крикнул он тетке Марии. Вовка смекнул: начни он убегать - собака сразу покусает его.
Соседка и ухом не повела, она и не думала торопиться, выжидая, когда бабы плотнее обступят березу, чтобы миром решить, как быть с супостатом Вовкой.
И с трезвой, небывалой до этого ясностью, понял он вдруг свое положение: главное - не обозлить баб, дать им успокоиться, как-то выдохнуться их гневу, а там попытаться уладить все подобру-поздорову.
Женщины меж тем не унимались. Тетка Степанида, с той же улицы, даже запустила в Вовку палкой, но не достала: он, обхватив ствол, укрылся за ним. Вовка ждал, терпеливо ждал, когда угомонятся внизу бабы, когда иссякнут их ярость и возмущение, минует взрыв и они начнут расходиться.
Неизвестно, чем бы вообще дело кончилось, если бы не вмешалась жена.
Нина вышла из дома на голоса и шум. Одного взгляда хватило ей, чтобы понять происходящее. Не теряя времени, кинулась спасать Вовку.
- Оставьте вы его, дурака! С похмелья он!
Деревенские тетки, однако же, не спешили расходиться: какая жена за мужа не вступится? Они лишь повернули настороженно головы к Нине.
- Мы его сейчас протрезвим, - многообещающе заметила тетка Степанида, отыскивая в траве ссохшийся ком. - Быстро образумим паршивца!
- Запомнит, как разорять невинную птицу! - добавила и тетка Мария.
Дело принимало оборот самый что ни на есть неблаговидный: женщины, совещаясь, поглядывали снизу на Вовку, держа бедолагу словно бы на прицеле. Тетка Мария, поднявшая переполох, первая же и высказала Нине:
- Мы, конечно, можем его и не тронуть…
- Вот спасибо, тетя Мария!
- Ты погоди с благодарностью-то! Лучше обещай нам, что завтра же увезешь муженька.
Бабы поддержали:
- Увози его, увози скорее!
- Развел тут пьянство!..
Последнее замечание задело Вовку особенно, от возмущения он чуть было не крикнул, что пили мужики и до него и после будут, но такая справедливость только бы подлила масла в огонь. Самое лучшее - молчать, сохраняя выдержку.
- Пусть посидит, пока милиция не приедет!
Неожиданный довод хорошего не сулил: из милиции, чего доброго, на работу письмо напишут.
- Вишь ты, какой разоритель сыскался! - доносилась снизу бабья разноголосица.
- Увезу я его, ну увезу! - заверяла Нина деревенских теток. - Только вы прежде-то дайте ему на землю спуститься.
- На землю, говоришь?
- А как же везти-то его?!
- Слезет - и опять за свое?
- Не позволю ему, - убеждала Нина, - в доме запру!
Серьезно и дельно будто бы рассуждала жена, как показалось теткам. Гомон приутих: хотелось и верить Нине, и посочувствовать - мало радостного с жернаковским баламутом.
- Значит, увезешь?
- Да сказала же!
- Ладно, договорились. Поверим тебе.
Условия примирения обеими сторонами были оговорены. Тетка Мария отвела от березы пса. Поскольку "пленник" молчал, отошли на дорогу и бабы. Нина, негодуя, ждала Вовку под деревом.
- Ну слезай! - позвала ома. - Заварил кашу, а я - расхлебывай. Предупреждала ведь! Экскаватор шумит - ничего, а тут птица, видите ли, ему помешала, - ворчала жена.
- Запугать вздумали… - косясь в сторону баб, хмыкнул Вовка, едва ступив на землю. - Не дождетесь моего отъезда, до конца лета назло пробуду!..
И как ни убеждала Нина, сколько ни доказывала, ни упрашивала - стоял Вовка Жернаков на своем: теперь-то бабы ему не страшны, голыми руками его не возьмут.
И в тот же день пустился по новой в загул. И неизвестно, сколько бы длился кутеж, не поползи по деревне слух: жернаковского отпускника высекли за милую душу бабы. И будто бы спустили даже портки и секли в самом что ни на есть естественном виде, били по мягкому общеизвестному месту. Пороли бы, наверно, и дальше, да спасла, выручила Нина. Вроде как силой отняла она Вовку и утащила на сеновал, где и лечила потом исполосованные места.
Мужики, кого угощал Вовка, норовили расспросить, узнать, как было - в подробностях и деталях. Вовка, пожимая плечами, отнекивался, но у магазина сочувствующе спрашивали:
- Так как они тебя-то?
- Ничего не было!
Мужики гнули свое:
- Вначале прутьями, говорят, а опосля крапивой. Или наоборот?
- Да перестаньте же!
Вовка белел, багровел, разубеждал мужиков. Те выслушивали, согласно кивали, а погодя немного спрашивали опять:
- Слышь, Вовка, а моя-то там была?
Вовка таращился, готов был кинуться с кулаками. А мужики как ни в чем не бывало продолжали:
- Ты признайся, чья первой затеяла? Если моя, то я ей!..
- Ты только скажи - зададим трепку!
И мужики хмельно грозились, сжимая в доказательство кулаки.
Вовка насквозь видел их: добивались подтверждения. А зачем оно им? Хоть и было-то на деле не так, а разубеди теперь: плачь, кричи, ведро водки ставь - на своем останутся, потому как на поводу у жен идут.
Мужики и смотреть на Вовку начали как-то особо придирчиво, выискивая перемены в движениях и его походке. Подчеркнуто норовили усадить под стенами магазина, подсовывая пустой тарный ящик, на который, боясь гвоздей, Вовка и присаживаться не хотел, уступая место старшему.
Кругом сразу же лукаво и понимающе переглядывались, истолковывая его робость по-своему: больно, мол.
Упорство мужиков в конце концов доконало Вовку. Он перестал бывать в магазине. И тем самым окончательно подтвердил слух: раз прячется, значит, что-то да было. Последние сомнения теперь на этот счет отпадали.
Слух не минул и родителей. От шалостей сына и крепчавших день ото дня разговоров мать с отцом посмурнели. Одна жена не ругала и не корила Вовку.
Как-то с вечера на сеновале, обласкав и растрогав мужа, уговорила его уехать скорее от местной смуты и переполоха. Вовка едва не всхлипнул - доводы Нины задевали душу.
На следующий день, собрав вещи, молодожены незаметно и тихо отбыли в свою грохотливую, с окнами на проезжую часть, городскую квартиру, надеясь в спокойствии провести там остаток отпуска.
Поезда
В юности перед уходом в армию работал Васька Лазарев старшим железнодорожным кондуктором. Работал недолго, но навсегда запомнил свои ночные, вечерние, зимние и летние поезда. До сих пор не забыл и сигналы, которые подавались, когда прицепляли и отцепляли вагоны. Днем он помахивал над головой развернутым желтым флажком, а ночью фонарем с желтым или белым огнем, и это означало - двигать локомотив вперед. У ног - подавать назад. Вверх и вниз - сдать тише. Круговые движения - остановиться…
В восемнадцать лет мало кто попадал на такую работу. На товарняки еще могли взять, а на пассажирские и говорить нечего: требовался опыт. По мнению же Васьки, работа на пассажирских была куда проще: не сцеплять, не отцеплять - сиди и скучай в закрытом тамбуре. Хотя возить людей считалось, конечно же, делом более ответственным.
Знать и делать на товарных поездах следовало куда больше, чем на пассажирских. В обязанности кондукторов входило правильное размещение и крепление автомобилей, тракторов, леса, контейнеров, шпал, колес и разного другого груза, о котором пассажирские бригады имели лишь смутное представление. Кондукторы же товарного обязаны были это знать.
Да если бы только знать! Самим же приходилось на промежуточных станциях формировать состав - отцеплять, прицеплять. Разное делали они на грузовых поездах. И главное было - не допустить, чтобы поезд по их вине выбился из графика.
Не сразу ставили на товарняки. Побывай в учениках, сдай техминимум, а там посмотрят еще, подумают да прикинут - кто учил. От авторитета учителя тоже немало зависело.