Летом ждала работа в колхозе и дома: очередь пасти стадо, косить сено, возить силос, помогать отцу и матери. И только в самый горячий полдень удавалось метнуться на час-полтора к купальне, побултыхаться в воде, поваляться в песке и, прибежав затем домой, наскоро поесть, чтобы разом со взрослыми впрячься вновь в страдное летнее дело.
Вечером горело лицо, саднило руки и ноги, валил сон, где приткнешься, на что голову приклонишь - там и засыпаешь. Только и была радость, когда привозили кино и показывали его в сельском клубе. С киномехаником ребятня норовила сдружиться, ради кино не принималось в счет никакое недосыпание, никакое ждущее тебя рано поутру занятие. Все нипочем было в вечер кино.
После восьми классов большинство срывались в ПТУ, на разные курсы или подавались, как Божков и Камышкин, учиться строительному ремеслу.
Многое в городской жизни оказалось для них незнакомым и новым.
В клубе училища актеры областного театра показывали как-то для пэтэушников сцены из спектаклей Островского. Впервые видел Игорь настоящих артистов. Они обворожили его, как покоряет человека прекрасное.
Игорь сразу же загорелся посмотреть хоть один спектакль целиком. Посмотреть не одному, а вдвоем с Милой. Купив два билета, он носил теперь их как драгоценность.
Они были приобретены на пятерку, присланную в письме родителями ко дню рождения, отец и мать просили, как обычно, чтобы он приехал к ним на выходной. Воскресенье за воскресеньем отодвигал он поездку. Написать домой рука не поднималась: все надеялся вырваться хоть на один день. Обжигающее нетерпение побывать в театре с девушкой было как вхождение в неоткрытый мир, к которому он рвался. И вот у него в кармане билеты.
- А что там? - спросила Мила после некоторого раздумья, когда пригласил ее в театр.
- "Лес" Островского. Я смотрел отрывки - просто здорово!
- Я должна поговорить с родителями…
- Хочешь, я позвоню им? - оживился он, уверенный, что Милу отпустят.
- Понимаешь, меня уже приглашали на этот спектакль… А вообще-то я видела "Лес", - сказала она как-то потерянно.
- Все мы видели лес… - пошутил он и серьезным голосом добавил: - Тут исключительный случай…
- Какой?
- День рождения!
- У тебя?
- Да.
- Причина уважительная… Давай так. - И Мила тронула его за руку. - Встречаемся в воскресенье здесь. Идем в театр, но там сядем в разных местах…
Игорь взглянул на нее с удивлением и немым вопросом, словно бы рядом шел другой, впервые встреченный им человек.
- Только не обижайся. Так уж получилось. Я пообещала пойти в театр с одним мальчиком. Я просто с ним посижу…
"Там будет видно, - решил он. - Может, и не придет ее мальчик. Это, видно, Дима…"
О Диме он услышал в тот день, когда первый раз был у Сергиных. Виктор Петрович болел, лежал после сердечного приступа.
Игорю поручили показать ему стенную газету, подготовленную для городского смотра профтехучилищ.
Перед дверью квартиры паренек нерешительно затоптался, сверяя номер с записью на бумажке: вроде совпадало. И тем не менее звонить не решался. Вдоль дверного косяка, на уровне ручки, были надписи - столбец кривых слов. Немудрено было бы встретить их в общежитии, в вагоне, на школьной парте, на скамье - где угодно, но не на дверях директорской квартиры. Читать выцарапанное Игорь не решился и в смущении нажал кнопку.
В квартире сполошно заметалась собака, щелкнул замок. На пороге возникла седая дородная женщина. Славянская простота лица и сероватые, вероятно когда-то бывшие голубыми, глаза напоминали ему сельские лица женщин, хотя прическа и седина были типично городскими. Игорь пояснил, по какому поводу приехал.
Очень приятно. Меня зовут Раисой Михайловной, - назвалась она и требовательно сказала: - Мила, встреть молодого человека. Я скоро вернусь.
Женщина ушла, по ее тону Игорь догадался, что - она хозяйка и о приезде пэтэушника знала заранее.
Редко найдешь квартиру, убранную с такой тщательностью, какой выглядела квартира Сергина.
Он вертел головой, оглядывая в красных цветных обоях прихожую, прикидывая, куда бы повесить фуражку, стесненно держа ее в руке. Из дверей комнаты на него сощуренно смотрела Мила.
- Проходи, папа там.
Сергин сидел на диване, прикрыв ноги пледом.
- Сердце, брат, подвело… Кажется, отпускает понемногу. Ну, как наши дела? Что новенького?
Он показал директору стенгазету, пояснил, как и что будет доделывать, дорисовывать, дописывать. Сухощавый Сергин слушал, кивал.
Когда оговорено было все и задерживаться, казалось, незачем, Игорь встал.
- Ты в училище? Не спеши. Почаевничаем. А то, брат, наскучило мне одному быть с женщинами.
- Прямо уж и наскучило, - улыбнулась Мила. - Что бы ты без нас делал?
- Да умер бы с голоду, - в шутку ответил Сергин.
- И умер бы, - подтвердила она, заботливо поправляя плед.
Игорь молча слушал забавную перебранку отца и дочери. В этой квартире, как ему представлялось, каждая вещь располагала к уюту и беззаботности, будь то цветные оконные занавески или стоящие по углам комнаты мягкие кресла. Казалось, немыслимо огорчаться чем-либо в такой квартире или пребывать в плохом настроении; как умудрился Сергин в ней заболеть?
- В самом деле, не уходи. Сейчас мама вернется, и будем чай пить.
- Ну, раз дочь просит, надо остаться, - заключил Сергин. И было видно, что Мила для него немалая в жизни радость. - Ты пока показала бы Игорю библиотеку.
Три больших книжных шкафа доверху заставлены книгами, альбомами, на полках макеты кораблей и парусников различной величины. Сергин служил когда-то на флоте и преподавал долго в морском училище, выправка его и сейчас напоминала военного.
В прихожей вскоре задребезжал звонок, залаяла собака, и Мила пошла встречать мать.
За столом Раиса Михайловна, словно бы между прочим, сказала мужу:
- Витенька, ты бы попросил молодого человека замазать косяк. Вы из группы штукатуров, Игорек?
- Да, - подтвердил он, сказав, что он пока будущий штукатур.
- Я заплатила бы.
Жар опалил щеки. Хотелось ответить, что подновить косяк ничего не стоит, он и так залепит его, затрет - какая тут плата? Только пусть лоботрясы впредь не ковыряют и не царапают там разную чушь. Одновременно же хотелось и до конца прочесть написанное у дверей, что за слова были там, кроме имени Милы, которая молчаливо двигала по тарелке ложкой и то ли вслушивалась в разговор, то ли думала о чем-то своем…
- Я и сама затру, - сказала она матери. - Можешь не волноваться.
- Сиди уж, - рукой махнула Раиса Михайловна, - без тебя управятся.
- А я бы не так поступил.
- А как? - взглянула на мужа Раиса Михайловна.
- Заставил бы затереть того, кто писал.
- Диму?!
- Я сказал: того, кто написал!
- Вот и получается: кто писал - не знаю, а я, дурак, читаю, как в "Записной книжке" Чехова, - отпарировала Раиса Михайловна. - Не звать же Диму…
"Любопытно, что это за Дима?" - подумал Игорь.
Молчание, воцарившееся за столом, нарушил пророкотавший гром. Только тут Игорь заметил, что в комнате потемнело. Зашумели под окнами верхушки деревьев, потом блеснула молния и вновь прогремело - сухо и резко.
- Гроза, - произнесла Раиса Михайловна, закрывая в испуге форточку.
- Просто дождь, - высказалась дочь.
- Это хорошо, когда дождь перед летом, - заключил оживленно Сергин.
Мила поблагодарила мать и встала из-за стола. Она подошла к окну. Игорь проводил ее взглядом. Темные волосы, собранные сзади в небольшой аккуратный пучок, четко обрисовывали голову на фоне окна. Она показалась Игорю очень красивой.
Он тоже встал и, сказав "спасибо", собрался уходить.
- Теперь уж сиди, - посоветовал ему Сергин. - Куда в дождь-то?
- Я трамваем поеду.
- Ну, смотри.
- Можно я провожу? - вызвалась Мила к немалому удивлению родителей.
Видя, как поспешно дочь стала одеваться, Раиса Михайловна попробовала остановить ее. Но вмешался Сергин, и она нехотя уступила.
- Захвати хотя бы косынку, - посоветовала мать.
- Не возьму.
- Почему?
- Да потому, что не нужна. Я так люблю ходить.
- Положи в карман хотя бы…
Дождь сеял мелко и плотно. Мила и Игорь неторопливо шли по улице, не замечая дождя.
- Видишь, большой дом, во-о-он, прямо через дорогу? Это мединститут, - показала Мила на довольно внушительное здание с колоннами. - Я туда поступать буду, - сказала она то ли обрадованно, то ли из желания поговорить.
- Совсем близко ходить, - сказал он, чтобы поддержать разговор.
- Мама настаивает, чтобы я поступала именно в медицинский.
Дождь, однако, продолжал сеять и с монотонной медлительностью шелестел в листве деревьев, словно бы перебирал, пересчитывал каждый листок. Вот и остановка трамвая. Несколько человек ждут под деревьями. Мила предложила:
- Давай еще погуляем.
- Давай, - поддержал он.
- Я люблю дождь. Вот такой теплый, как сегодня. Когда он идет, я брожу долго по улицам. От дождя волосы становятся лучше.
Впереди виднелся кинотеатр, возле которого Игорь, по всей вероятности, мог встретить ребят из своего училища; они бы увидели и потом рассказали, с какой удивительной девушкой ходил он. Но Мила перешла на другую сторону улицы, где почти сплошь виднелись вывески магазинов. Фуражка Игоря намокла, отяжелела, клонила голову, как зрелый подсолнух.
Мила шла чуть впереди, и с темных волос ее стекала вода.
- Зайдем в аптеку? В дождь там мало народу, - тряхнула она головой.
- Ладно, - смирился он без особой охоты: там решительно нечего было делать, да и что покупать, не имея денег.
- Мы на минуточку только.
Оказывается, Мила обещала принести "бодягу" одному мальчишке, которому "поставили" на школьном вечере синяк. Говорят, что "бодяга" помогает, синяк быстрее сойдет. Игорю, признаться, такое откровение пришлось не по душе: как будто знакомый и сам не мог забежать в аптеку. Теперь он плелся под дождем, притихший и сосредоточенный.
Потом провожал Милу домой, до самой двери. На площадке зажгли ненадолго свет, и на дверном косяке светилось выцарапанное. Целый словесный столбец. Мила поторопилась свет погасить и уже в темноте надавила кнопку звонка. Но он успел прочесть. Столбец был из одной и той же повторяющейся фразы: "Я люблю тебя…" И под каждой фразой крупно стояло ее имя.
Досада и сожаление родились в нем. Сделанное таким необычным и странным способом признание читается не только соседями, но и каждым, кто приходит к Сергиным. Но где-то шевельнулось и непонятное, ничем не объяснимое сожаление, что признание исходило от кого-то другого, вероятно везучего и счастливого парня.
Поздно вечером вернулся Игорь в училище. Вахтерша долго не открывала, а открыв, предупредила, что в следующий раз заставит ночевать на улице. На тумбочке, прикрытой бумажной салфеткой, ждал ужин: кусочек мяса, сахар и два ломтика хлеба - черный и белый, принесенные из столовой Антоном Камышкиным.
5
Пока он гулял с Милой и договаривался о театре, в училище объявили: практика в вокзальном доме завершена, комнат для штукатуров больше нет и рано утром всей группе надо ехать разгружать для колхоза платформы с гравием. Новость радовала. За зиму поднадоел сыроватый тусклый. подвал, в котором забрасывали стены учебной глиной. Наконец нарушалась и привычная повседневная работа в ремонтируемом у вокзала доме: дышать воздухом перемен, да еще в такую пору, когда кругом тепло и зелено, а за городом вообще сплошной рай, как было не радоваться.
Большой дом на проспекте оставался теперь без них. И что бы в нем ни случалось, что бы ни происходило - не имело уже к ребятам отношения. Их ждали новые места…
Игорь Божков и Антон Камышкин немало удивились, когда за вагонными окнами замелькали знакомые перелески: поезд, оказывается, шел в сторону их родных мест. На знакомой станции, вблизи деревни и предстояло перекидать на самосвалы несколько платформ песка и гравия для строительства скотных дворов и свинарника, где уже давно работала группа каменщиков. Через день-другой должны были ехать туда и штукатуры, помогать заливать фундамент. На занятиях им говорили: фундамент - всему основа.
Вот и станция, где не однажды бывали Игорь с Антоном. Повалили из вагонов пэтэушники, направляясь к рядом стоящему составу с платформами. Из пристанционного вокзальчика шли люди и с любопытством разглядывали мальцов в синей форме, непонятно откуда взявшихся на этой маленькой тихой станции.
Шуршали песок и камешки, звякали, звенели лопаты, раздавался смех. Под взглядами вышедших на перрон Игорю было не по себе: на этой станции могли оказаться среди пассажиров девчонки, с кем учился прежде в школе. Они, конечно же, не могли не помнить своих ребят, разъехавшихся после школы кто куда. И если случайно теперь они заметили Игоря и Антона, орудующих лопатами на балластной платформе, жди насмешек вроде того, что вот-де герои: в колхозе не остались, а теперь и лопате рады… И будут правы. Им, девчонкам, многое можно простить. Они одни после школы никуда не уехали, жили с родителями и потому с ревностным любопытством следили за судьбами одноклассников. Разгружать платформу мог каждый, этому в ПТУ не надо учиться, добро бы другое толковое дело, которое можно найти только в городе.
Школу они с Антоном вспоминали с нелегким чувством. В памяти тотчас оживали седовато-хмарные осенние дали, зимние сугробистые дороги, однообразно оголившиеся после снега поля и пашни, вынуждавшие дорогой рассуждать ребятню о налаженной городской жизни. Она притягивала и манила. Подобно многим, уехали и Антон с Игорем в другую, шумливую жизнь. И в ней-то, в этой другой жизни, теперь и варились.
К полудню Игорь слез с платформы и отошел к зеленым кустам за откосом; раздольное и щемящее нечто было в этой зелени. Хотя и не солнечный, но теплый, с молодым летним ветром выдался день. Сквозь желтизну прошлогодней травы с броской буйностью тянулась трава новая, молодая.
От зелено-радостного отчего мира сильней застучало сердце. По этим местам он спешил однажды поступать в училище металлистов; не поступил - конкурс не выдержал и выбрал строительное. Потом долгое время чувствовал себя как бы обделенным. Теперь же на практике размышлял по-иному и не жалел, что не попал в металлисты. Он жил бы, наверное, без особых перемен, повседневным ритмом. Вряд ли посылали заводских ребят в разные места, как их. Небось работают за одним и тем же станком, в одном и том же цеху.
В строительном же не заскучаешь.
За месяц с лишним практики привели в порядок дом на проспекте, теперь работают на станции, а их уже ждут в незнакомом дальнем поселке. И так до конца лета, пока длится практика. Тем и хорошо было училище, что делало жизнь разнообразной.
Игорь бродил по зеленым зарослям, пока подавали под разгрузку очередную платформу. Бродил, переполненный радостью и новизной.
По кустарниковой дороге к деревне спешили сошедшие с поезда. И среди них Игорь неожиданно увидел с букетом цветов в руке Светку Сапожникову. И она его увидела, но вида не подала, будто не узнала. Первым порывом было подбежать и спросить, как и что дома? Но он сдержался: узнав, что они разгружают платформы, Светка разнесет по деревне. За себя он совершенно не волновался, жаль Антона, которого Светка и видеть не хотела с тех пор, как он уехал в город. Игорь не сказал Антону о неожиданной встрече, не желая расстраивать друга.
Когда взобрался опять на платформу и поорудовал в охотку лопатой, показалось смешным мнение школьных девчонок, окажись они по какой-либо причине на здешней станции.
Обновленно-весело глядел он на знакомую станцию: старую водокачку, березы с вороньими гнездами, привокзальный скверик и колею рельсов; кругом шла жизнь, всюду вершилось ее ликование.
Два дня ссыпали ребята с платформ гравий. Два дня вольной, радостной жизни. Утром приезжали, вечером оживленно садились в вагоны.
6
Как-то по радио Игорь услышал, что есть на земле облака, которые встречаются летом после захода солнца. Они прозрачны и словно бы светятся изнутри узкой полоской в короткую летнюю ночь. И хотя облака снимали из космоса, но тайну их так и не узнали.
Из той же передачи он узнал и другое: облака хранят одновременно секрет своей серебристости; на высоте, где нет ни воды, ни пара. Тайна облаков - это тайна и жизни.
С приходом лета он наблюдал едва ли не каждый закат. Дневная работа на разгрузке гравия позволяла видеть горизонт и небо незаслоненными.
В город пэтэушники возвращались тем же поездом. Поезд несся через поля, раздвигал мелколесье, и на горизонте справа и слева, то дальше, то ближе мелькали темными силуэтами макушки елок. Они выделялись на фоне густой сумеречной синевы. Нерушимо строгая величественность елок говорила, что вечер безветрен, тих, и все, что еще недавно качалось, двигалось, плыло, - все нежданно утихомирилось и застыло, пребывая в удивлении и покое.
Вершилось немое благословение уходящего дня. Свечением млело на горизонте небо, и успокоенно стоял справа и слева от дороги лес. В стороне заката небо выглядело как-то заманчиво и тревожно. Справа же оно было темным, насупленным, однотонным.
В просвете деревьев то и дело мелькала, мимолетными разливами открывалась полоска закатной багровости. У земли она напоминала розово-бронзовый расплыв воды, всмотреться в который из-за хода поезда было некогда. Зато выше багровой полоски небо излучало непривычные полосы света. Казалось, что в том месте день и вечер неожиданно встретились и в своем упорстве не знали, как поступить: вечеру ли сменить день, дню ли не покориться вечеру.
Эту полоску неба Игорь показал Антону, считая ее серебристыми облаками, о которых слышал по радио.
- Да, красиво, - сказал спокойно Антон, и оба продолжали молча разглядывать ее.
В город возвращались с огнями. Ужинали и вмиг засыпали, сморенные усталостью. Просыпались легко, так же неожиданно, как и засыпали. Поутру на зарядке приходили в себя, завтракали и снова уезжали…
7
Несколько дней все отдыхали, набирались сил для практики в незнакомом дальнем поселке.
Практика такая устраивалась неспроста: учили строить все - от коровника до жилого дома.
В представлении Игоря и Антона поселок был где-то на границе области, никто из ребят не бывал в нем, никого прежде не заносило. И от этого новое место казалось вдвойне притягательным.
Игорю почему-то и хотелось и не хотелось ехать. И это не давало ему покоя. С одной стороны - ждало интересное, полезное дело, с другой же - до самой осени уготовлено расставание с Милой. Мало ли что произойдет без него в городе за целое лето…
Желание видеть Милу хотя бы в неделю раз превратилось в привычку.
В воскресенье Игорь позвонил ей: сегодня как раз и спектакль. Быстро договорились о встрече. Было тепло, и Мила надела в театр красивое красное платье. Оно смотрелось так хорошо, что Игорь в своей пэтэушной форме испытывал даже некоторое смущение и неловкость, что не ускользнуло от наблюдательной Милы.
Вначале она держалась подчеркнуто строго, но, приглядевшись, Игорь заметил, что Мила или огорчена, или чем-то встревожена… Она обеспокоенно оглядывалась, то и дело опускала взгляд вниз, как бы искала невзначай оброненное.