Долго оставаться такой она не умела. Вскоре улыбнулась, и Игорь отметил в ее легкой улыбке важничание и кокетство.
- Как, - спросила она, игриво демонстрируя обнову, - идет?
И хотя он успел уже оценить ее, но коль спрашивала сама, он, отступив на шаг, посмотрел на девушку. С платья перевел взгляд на лицо, подсвеченные солнцем волосы были похожи на ореол. И на самом краешке левого уха темнела едва заметная коричневая родинка. Хотелось протянуть руку и тронуть ее… Хорошо смотрелись не только платье, но и в золотой оправе рубиновые сережки. Глаза Милы были глубокими, как тихие лесные озера, и казались почему-то печальными.
Мила, забавляясь, то отпускала поясок платья, то затягивала, делая это уже привычно и, вероятно, по какой-то рассеянности, и платье то удлинялось, то укорачивалось. Оно как бы дразнило его, это новое красное платье. По всей видимости, забавляясь, Мила старалась не думать о чем-то другом, что тревожило.
- Подарок папы, - поясняла. - А босоножки купила мама, - похвасталась она. - К выпускному вечеру обновы. А захотелось надеть сегодня…
"Какая же ты хорошая!" - хотелось сказать ему, но он оробел, и вырвалось совсем другое:
- У подорожки - лучшие сережки.
- А что это за слово - подорожка? - спросила она, наклоня голову.
- Просто так, для складу.
- Ну, идем, - как бы с неохотой сказала она, первой направляясь к театру.
Торжественно-медленно пошли они под деревьями сквера. Шли будто под музыку, звуки которой не позволяли им торопиться, хотя самой музыки и не слышалось. Она была внутри и звучала только для них, для двоих.
Шли и замечали: на них поглядывают прохожие. От посторонних взглядов становилось неловко. Казалось, если бы не Мила, никто и внимания не обратил бы на юношу в форме. Он долго не решался взять ее под руку, даже за локоть тронуть боялся: обидится, уйдет еще, а вернется ли - кто знает. Потерять Милу было для него все равно что лишиться солнца в разгаре лета.
Само собой получилось, что все же как-то коснулся невзначай ее пальцев. И произошло чудо: Мила не отняла их. Игорь легонько сжал и трепетно замер. Мила осторожно высвободилась и взяла Игоря под руку. У витрин магазинов она задерживалась и смотрелась в них, убеждаясь, хороша ли в новом платье. Игорь тоже, косясь, поглядывал в отражение и находил, что выглядели они оба неплохо.
- Хотелось что-то новое в театре посмотреть, - рассудила она, - а то Островский да Островский. Подумаешь, "луч света"!
- Смотри, как бы он на экзаменах тебе не достался, этот "луч", - предостерег сдержанно Игорь.
Мила замедлила шаг.
- Ты думаешь? - спросила настороженно.
- Все, что нам не нравится, очень часто потом и достается.
- Почему?
- Просто в отместку.
- Смотри ты, пророк какой! Сколько же лет пророку? - И она нарочито оценивающим взглядом окинула Игоря снизу доверху.
- Все мои, сколько есть! - ответил он, смелея.
Не раз ловила она себя на том, что удивляется не по годам серьезным его рассуждениям, зачастую неожиданным и для нее непривычным. Удивляясь, она вместе с тем не могла и в толк взять: хорошо это или плохо и как приноровиться к его высказываниям? Но это стремление ни к чему не приводило, вызывая лишь напряжение и серьезность, каких не знала она, обычно общаясь со своими школьными друзьями.
- А чем не нравится тебе пьеса?
- Прямолинейностью фамилий. Какие-то Счастливцевы, Несчастливцевы… - пожала она плечами.
- Игорь внимательно слушал, не совсем понимая ее. Не спрашивает ли она только затем, чтобы проверить - читал ли он пьесу…
- Все в жизни бывает, - сказал осторожно.
- Я знаю одного мальчика, так это действительно фамилия редкая. И где-то даже забавная.
- Какая же? - спросил он в свою очередь после некоторого молчания.
- Короп… - проговорила она с некоторой сдержанностью.
- Корзина, что ли?
Мила остановилась и, склонив голову, как часто делала, обидчиво всмотрелась ему в лицо:
- Сам ты корзина…
- Напрасно обижаешься. Я ничего плохого не думал.
- Да это по-украински так! - негодуя, пояснила она. - А по-русски - карп. Забавно ведь, правда?
Она сказала это с обескураживающей непосредственностью, отчего Игорь даже развеселился. И как бы раззадорил тем самым Милу: она незаметно для себя стала рассказывать о своих знакомых.
- Мальчик этот купил недавно джинсы, ну просто - люкс! Ты знаешь, Игорь, до того вытерты, так залатаны, да он еще потер их наждачной бумагой - просто прелесть. Сто рублей уплатил. И мать у него умница - ничего не сказала. Понимает, надо…
- Сколько же лет этому мальчику?
- Скоро двадцать.
- А родители мальчика случайно не рыбаки? - поинтересовался он не без иронии.
- Ого, рыбаки!
- А кто же?
- Много будешь знать…
- Если секрет - не надо. А что делает сам мальчик?
- В медицинском учится. Мы познакомились с ним в Гаграх, где отдыхали. Ты знаешь, отец его зимой на охоту - летал…
Разговор о каком-то мальчике и его отце был не по душе Игорю, и он попытался переменить его.
- А вот у нас в деревне, - начал он, - фамилии иногда соответствуют роду занятий. Да, кстати, в спектакле тоже есть человек, имя его похоже на фамилию твоего знакомого. Карп…
- То Карп, а то Короп. Разница все-таки, - урезонила торжествующе Мила.
- Все равно рыба.
- Рыба, да не та. А кто он, этот твой человек в спектакле? - спросила она, вопрошающе глядя на Игоря.
Ему показалось странным, что она спрашивает: ведь пьесу наверняка изучала в школе, видела спектакль и забыла… А может, проверяет, как он учился? Ну что ж, пусть проверяет.
Сам он только что прочел, и в памяти все было свежо.
- Так кто же тот персонаж в спектакле? - спросила она вторично.
- По-моему, лакей… Точно не помню, но кажется, так.
- Гм… - буркнула Мила. - Посмотрим…
Почуя возникшую отчужденность, он захотел тут же прервать неприятный разговор о фамилиях.
Пока несомненным из всего было одно: Мила, не скрывая, гордилась своими связями и престижным знакомством. Гордилась тем, что отец знакомого мальчика мог делать сыну дорогие подарки. Эта гордость предстала ему треснувшим на реке льдом, тем местом разрыва, в которое вот-вот хлынет вода, расширит трещину, и преодолеть ее уже будет невозможно.
Мила, конечно же, хорошо знала, что был он из семьи колхозника. В тот памятный день на вокзале мать рассказывала ей, как они живут в деревне. С тех пор она ни разу не заговорила с ним о матери, не интересовалась и местами, где рос и жил он… Все это нисколько не занимало Милу, да и он обычно не пытался никогда особо рассказывать о себе.
Нелегкую и непростую истину открыл для себя Игорь Божков в самом неподходящем месте - по дороге в театр с красивой городской девушкой: она равнодушна к нему! Хотелось отбросить эту внезапно родившуюся мысль, но она неотвязно преследовала его. И не хотелось, а приходилось зачем-то думать, внутренне напрягаться и сожалеть о непостигнутом и непонятном в их отношениях.
Таким пришел он в театр, ни о чем больше не споря и не заговаривая. Далее пошло все еще более странно: Мила напомнила уговор - сесть порознь, а в перерыве встретиться. Но уходить искать свое место медлила, прогуливалась с ним взад-вперед перед началом спектакля. На них смотрели так, как смотрят обычно на красоту и юность.
И все же почему-то казалось, что главное для Милы сейчас не спектакль, а состояние, в котором пребывала она под любопытствующими взглядами. Несомненно, девушка ждала знакомого, по всей видимости того самого "мальчика", о котором говорила и который сейчас задерживался. Но, возможно, Мила увидела и кого-то другого, и потому не спешила идти в зал, пока не начнут гасить свет. Игорь даже о спектакле не мог думать. Его внимание было сосредоточено сейчас на Миле. Хотелось, чтобы все было по-другому и Мила оставалась бы такой, какой знал со дня встречи.
Оставшись один, он начал корить себя: другой бы радовался, что с ним девушка, на которую все засматриваются, да быть с такой - разве не счастье. Он же думает, гадает бог знает о чем. В антракте-то они встретятся…
Гас свет, затихал погруженный в полумрак зал. Местами слышался еще шепот и шорох конфетных оберток, но и эти звуки смолкли, как только занавес зашуршал и все повернулись в одну сторону, к сцене.
Игорь старался вникнуть в спор, рассуждения о счастье, долге, чести, верности, которые велись на сцене. Он сидел, постигая услышанную в спектакле фразу: "Несчастлив тот, кто угождать и подличать не умеет". А он-то думал по-своему, именно таких он как раз и считал самыми доблестными, благородными, а значит, и счастливыми.
Свет зажегся. Шумно встал, аплодируя, зал. Оглядываясь, Игорь разыскивал Милу. Увидеть ее - было первым порывом. Потом он сообразил, что лучше пройти в вестибюль и там дождаться. Зал почти опустел, когда Игорь увидел Милу: она торопливо поднималась по лестнице на второй этаж. Увидел и не поверил: незнакомый парень сжимал руку Милы, а девушка радовалась и смеялась.
На парне были заметно потертые, туго натянутые джинсы. Игорь понял - это Короп, о котором рассказывала Мила по пути в театр.
Трещина вопреки всему заполнялась водой.
Как только спектакль кончился, Игорь заторопился к выходу. В зале еще хлопали актерам, а он уже стоял на улице у дверей.
Ждал недолго. Мила с парнем выбирались первыми. Она увидела Игоря сразу. Так мог стоять и ждать только человек, намеренный встретить ее во что бы то ни стало. И она сдержала излишнюю торопливость куда-то спешившего парня:
- Познакомьтесь, ребята…
Она произнесла это внешне спокойно.
- Игорь!
- Дима… - Парень кивнул и прошелся взглядом по пэтэушной форме. Глаза его словно бы спрашивали, но, спрашивая, и укоряли Милу за ненадобное знакомство. Скользящий и мимолетный взгляд этот был усечен Игорем сразу. Потертые джинсовые брюки и весь вид его, которому и не подходило другое слово, кроме как "мальчик", подтверждали предположение. Странно смотрелась с ним рядом Мила: аккуратная, собранная, в сережках и новом, впервые надетом платье.
- Я провожу тебя, - с неожиданной решительностью предложил Игорь.
- Почему именно ты? - не без растерянности и оторопи, хотя и с прежней настырностью спросил Дима.
- Именно я пришел без опоздания.
- Ну и что?
- Хватит вам. Я и сама дойду!
В словах Милы прорвались отчаяние и напряженность, которые до этого она сдерживала. Неожиданно повернувшись, торопливо зачастила каблучками по плитам в сторону остановки троллейбуса. Парни на мгновение растерялись, не ожидая от Милы подобной решительности. Несколько секунд они стояли потерянные, упершись взглядами друг в друга, упуская время, а с ним и возможность проводить девушку. Мила ловко вскочила в троллейбус, дверь захлопнулась, и машина стремительно увезла ее.
Лицо Димы побледнело.
- Ну, ты даешь, пастушонок…
- Приятней стадо пасти, чем собаку в подъезде.
- Какое дело тебе до моей собаки?
- Значит, угадал. - Игорь не спускал с парня глаз, готовый к любой неожиданности.
- Два дня ее знаешь, а я три года. Три года, понял?
- Три года дверной косяк царапаешь. Реклама на весь белый свет.
- Смотри-ка, какие слова знает: "дверной косяк", - съязвил Дима. - Будет время - поговорим! - добавил он и быстро зашагал вслед за троллейбусом.
8
Во дворе училища перед строем прохаживался завуч Долгановский.
- Вы теперь знаете, что дело наше строительное - нелегкое и непростое.
- Зна-аем! - хором ответила группа.
- Долгановский напутствовал ребят, отъезжавших в далекий поселок штукатурить школу. Напутствие веселило и забавляло. Долгановский уже не пугал Игоря и Антона, как было в первый день их работы в ремонтируемом у вокзала доме. Они уезжали. А это значило - до самой осени недоступны ни они ему, ни он им… После практики жди распределения и отъезда…
Раздолье и воля были впереди. Настроение у каждого держалось игривое. В район за полсотни верст Долгановскому не просто будет добраться. А если и появится, не задержится. На такой практике, как в крепости: сами себе хозяева. Отбывали, однако, пэтэушники не одни, а со своим мастером Юрием Щербаковым, с которым они всегда ладили. С мастером обо всем нетрудно договориться.
- Значит, дело свое вы мало-мальски усвоили? - отечески пытал на прощание завуч.
- Конечно! - почти в одно слово-ответила группа.
- И очень хорошо, что правильно понимаете. Теперь вы уже строители. Почти строители. Так или нет? - неожиданно обратился он к Игорю.
- Наве-е-ерно…
- А вы как думаете? - спросил он остальных.
- Та-а-ак!
- Что значит "таа-а-ак"?
- Значит, строи-и-ители!
- Вот потому-то и доверили вам отделывать не что-нибудь, а школу в шахтерском поселке. Надо успеть сдать ее к первому сентября. Не позже. Ни на один день! - и Долгановский поднял для вящей убедительности палец. - Школа деревянная, там вам тоже придется набивать дранку. Опыт теперь есть, дело за вашим усердием.
Штукатуры слушали его, уверенные, что сделают и сдадут все как надо, без призывов Долгановского. Лишние слова казались им ни к чему. Антон Камышкин заверил:
- Не подкачаем, Евгений Григорьевич, будьте уверены.
В словах Камышкина было общее желание сесть скорее в автобус. Каждому не терпелось за город, где и поле, и лес, и река. И сколько ни гадали, каким будет новое место, вряд ли кто и предполагал, что окажется оно столь красивым, каким увиделось.
Долго везли автобусом, и когда отъехали, Антон, загадочно сощурясь, спросил сидевшего сзади Игоря:
- О чем это тебя завуч спрашивал?
- У Долгановского и узнал бы, - отмахнулся Игорь.
- Не дери нос!
- В любой профессии можно стать профессором, забыл? - отшутился Игорь.
Антон ничего не ответил, повернулся к окну. Игорь же задумался: с какой стати Долгановский выделил именно его, Игоря Божкова?..
Выйдя из автобуса, они, к изумлению, не увидели никакого поселка. Широко и плавно текла впереди река. Медлительно и с ленцой катила мутноватую воду. Дорога срезанно обрывалась у самого речного плеса. Вода как бы нарочно только-только размыла берег и помешала пэтэушникам ехать дальше. К берегу подходил паром с двумя грузовыми машинами и лошадьми. От одного берега к другому над водой свисал металлический, толщиной в руку, канат.
- Ребята! - закричал в восторге Игорь. - Да это самый настоящий паром!
Пэтэушникам не терпелось погрузиться на столь редкий для теперешнего времени транспорт.
Паром осторожно и нехотя подходил к берегу. Канат натягивался, поскрипывал. Плыл паром без малейших покачиваний, как тяжелый утюг. Вот он уже и рядом, прямо у берега. Перекинут трап, и по нему съезжают на берег машины, телеги, ступают люди, освобождая место для галдящих парней.
Ринулись скопом, норовя расположиться у перил, чтобы видеть плавную речную стремнину. Паромщики, опасаясь крена, собрали ребят на середине помоста. Натужно заскрипел трос, качнулся берег: отчалили, поплыли!..
Нежится в серебристых далях река, колышет ветер зелень хлебных холмов, вспениваясь, струится вдоль дощатых бортов вода.
Что-то сулит летняя пэтэушная жизнь?..
На берегу группа садится в автобус. Сквозь открытые окна автобуса ветер лохматит волосы, в придорожной траве вспархивают, пугаясь машины, птицы. Жадно вбирают глаза все встречное. На мгновение вглядываются они испуганно и пытливо в незнакомый справа сосновый холм. С тихим, самому себе загадочным ощущением затаенно смотрят ребята на это приречное у песчаной дороги кладбище. Кто знает, не лежит ли под его холмами и чей-то родственник…
Поселили ребят в старой школе, с расставленными железными койками без матрацев. Набить матрацы и разложить предстояло самим приезжим. Располагались, кому где хотелось. Самое удобное у окна место выбрал себе Павлихин. Тягаться и спорить с ним никому не хотелось. За окнами, сверкая плесами, текла, манила река. Быстро разложив вещи, Игорь отправился смотреть поселок.
Рядом со школой он внезапно набрел на громадный карьер. Со дна его тросами поднимались вверх вагонетки, заполненные известняком. Его жгли в печах с высокой трубой. За карьером тянулись по взгорью улицы, виднелось на возвышении единственное в поселке деревянное двухэтажное здание новой школы. Той самой, ради которой и ехали. Леса не убирали: ждали, когда пэтэушники оштукатурят школу.
Приближался ужин, и Щербаков собрал группу на инструктаж.
- Кормить будут в поселковой столовой, - объявил он. - Первый день, что есть. Дальше - все будет как надо. Опаздывать не советую. Закрывают столовую в семь тридцать. Ясно?
- Ясно!
- Тогда на ужин.
9
Небольшая уютная столовая пришлась каждому по душе. Пожилая повариха по-матерински заботилась о мальцах. Сама из Сибири, она приткнулась в молодости в этом поселке и осела в нем на многие годы. В каникулы приехала к ней племянница и сразу оказалась в центре внимания пэтэушников. Поварихе это нравилось, и она старалась кормить ребят получше.
Школу внутри пока не трогали: хватало работы снаружи. С утра и до сумерек во дворе шла суета: песок, алебастр, известь, носилки, растворные ящики - все разыскивалось и расхватывалось. От того, как будет организована работа, зависели каждодневные нормы. Сделать же больше хотелось каждому. И был в этом резон.
За школу обещали выплатить по настоящим строительным расценкам. И в училище понимали, что ехать начинать после практики лучше и легче в приобретенной после выпуска одежде. На диво проворно мелькали в руках мастерки: кельма, сокол, терка. Терка длинная и терка короткая. На сокол, дощатый поднос с ручкой, набирали раствор и затем кельмой бросали на дранку. Длинной теркой заглаживали, а маленькой шлифовали, делали доводку. В карманах спецовок носили гвозди и молотки. По углам раскладывали принесенные кули дранки.
Внутри школы было сумеречно, стоял запах раствора. Когда штукатурили потолок, раствор, случалось, попадал в глаза. С воем скатывался бедолага с подмостей и, спотыкаясь, несся под кран с водой промыть глаза. Но со временем незадачливых штукатуров становилось меньше: наживались сноровка и навык. Работали так быстро, что во дворе школы, случалось, не успевали готовить раствор. Тогда ребята садились на подмости, смотрели в оконный проем или случайный просвет в стене и запевали.
Не за горами был выпуск. Еще немного времени, и ты - штукатур, и не простой штукатур, а штукатур-фасадчик, отделочник, специалист широкого профиля. По совести говоря, оно почти то же, что и штукатур, однако слово отделочник придавало профессии дополнительную весомость, непонятную другим значимость и загадочность.
Секрет заключался в том, что вырезанными деревянными шаблонами лепились в верхних углах между стенами и потолком узорчатые закругления. Шаблон тянули по специально набитым рейкам, предварительно забросав угол раствором. На первый взгляд - дело простое. Но сотворить без изъяна красивый узорчатый фасад мог не каждый. На словах премудрость вроде бы и не сложная, однако без мастера и его помощи не обойтись. Плохой фасад и карниз могли испортить вид всего дома. Но не зря же мальчишки жили в этом городе, учились в ПТУ, где главенствовали порядок и дисциплина!