Кончались в школе уроки, прибегали ребята повзрослее. С ними был и брат Владика. Он оказался хорошим бегуном и рьяно отстаивал честь "энмыралинов". Но малыши не поспевали за ними. К вечеру возвращались с моря молодые охотники и тут же, оставив у входа в ярангу свою добычу, спешили на лагуну. Появлялся общепоселковый мяч, красиво расшитый кружочками, из-под которых выглядывали ворсинки шерсти. Малышей не прогоняли, нет. Просто они не поспевали за взрослыми и, недовольные, сами расходились по домам, так как уже было поздно. А игра продолжалась. И если стояла тихая погода, ярко светила луна, то играли до самого утра. Из каждой яранги хорошо было слышно, как побеждает та или другая сторона поселка. Наутро ребята узнавали, что мяч остался у "энмыралинов" и теперь будет он находиться там до следующей игры, которую опять затеют малыши.
В ноябре начались настоящие пурги. Они длились по три-четыре дня, а иногда и больше. Ветер сердито выл, гремел чем-то, а потом затихал, потому что домик заносило под самую крышу. Владика не пускали на улицу, оставался дома и брат, так как из-за сильной пурги занятий в школе не было. Они с братом рисовали или что-нибудь мастерили. А когда надоедало, то через кухню шли к соседу дяде Валерию. Он работал начальником полярной станции и часто болел. Дядя Валерий говорил, что в пургу сильно болят старые раны, которые он получил в гражданскую войну, что ему давно пора на материк, но вот не могут подослать смену. У него было много интересных книг, а сам он все время что-то писал. Ему тоже, видимо, бывало скучновато, и он с удовольствием занимался с ребятами. Учил их рисовать, читал увлекательную книгу про капитана Немо.
Но вот стихал ветер, кончалась пурга, и Владик вместе с отцом и братом прокапывал длинный проход в снежном сугробе и, как евражка из норки, выскакивал на улицу. Увален не узнать: кругом сугробы, из-за них вылетают комья снега - это увэленцы откапывают жилища. Тутыриль был уже на улице и помогал отцу и братьям откапывать свою ярангу. Она покрыта моржовыми шкурами, а стенки ее обиты тонкими дощечками. Амтын, отец Тутыриля, аккуратно выпиливал большой пилой квадраты снега и пробивал траншею вокруг. Вскоре появились Никой и Кальхеиргин и стали помогать Амтыну: его яранга была занесена больше всех. Ребята грузили снег на санки и, соревнуясь между собой, вывозили его подальше.
- Хорошие помощники, - похвалил Амтын, когда траншея была прокопана. - Давайте чайку попейте.
Ребят усадили в чоттагине за низеньким столиком. Они с удовольствием пили вкусный чай с сахаром. А потом, схватив свои санки, понеслись к горе.
Ребята были рады установившейся погоде и отводили душу после долгого сидения в тесных пологах. День быстро кончился. Взошла яркая луна, заполыхало разными цветами северное сияние. Глядя на него, дети свистели, и казалось, что оно начинало колыхаться еще сильнее.
- Это верхние люди играют в мяч, - сказал Янкой.
- А разве там есть люди? - удивился Владик.
- А как же? Все, кто умирает, уходят туда, - без всякого сомнения ответил Янкой.
Катались с горы в одиночку и вереницей, уцепившись друг за друга, а когда налетали у спуска на твердый, как лед, заструг, то с хохотом валились в кучу. Вечер был морозный, тихий, и ребятам не хотелось уходить домой. Но вот из поселка раздался протяжный крик:
- Энмы-чайв-ы-ын! Кыраг-ты-гэ! Энмычайвын! Иди домой!
Не успевал смолкнуть этот зов, как за ним раздавался второй, третий голос, а иногда кричали и хором. Но разве легко зазвать домой разыгравшуюся детвору! Тогда папы и мамы поступали по-другому. Они подсылали ребят повзрослее - некоторые из них уже были настоящими охотниками. Ребятишки, конечно, ничего не подозревали. И вдруг в веселую детскую возню врывался истошный испуганный крик:
- Тэ-ры-кы!
Вереница санок, мчавшаяся с сопки, тут же распадалась, и ребятишки в страхе, спотыкаясь и падая, без оглядки неслись к ярангам. Склон сопки и его подножие быстро пустели, напоминая поле битвы: по инерции продолжали катиться санки без седоков, по всему склону валялись шапки, рукавицы, шарфы. За этими трофеями выходили потом родители и подбирали их. А довольные подростки спускались с сопки и расходились по домам.
Владик не бросал санок, но тоже поддавался общему страху, бежал со всеми, не понимая, кто такой "тэрыкы" и почему его так боятся.
Отец не смог объяснить Владику, кто такой "тэрыкы", а брат ответил, что все это враки и никаких "тэрыков" и людей на небе нет. Но Рычып очень серьезно сказал:
- Тэрыкы - это дикий человек. Он живет в горах. Часто приходит в поселки, ворует мясо, охотится за детьми. Тэрыкы очень быстро бегает.
И в детском воображении возникал образ огромного, заросшего шерстью страшного человека, который так быстро бегает, что может свободно догнать дикого оленя.
Хотя брат и уверял, что это все враки, но Владик стал бояться этого непонятного "тэрыкы", и, если кто произносил страшное слово, он бежал вместе с ребятами.
Отец часто уезжал в длительные командировки по делам кооператива, мать с утра до вечера работала в райисполкоме, брат пропадал в школе. Владик почти все время был предоставлен самому себе. Любил Владик зимой, набегавшись на морозе, заглядывать в косторезную мастерскую. Там тепло, а на полке много интересных вещей из кости: тут и моржи, и белые медведи, и олени. Старички косторезы, как взрослому, серьезно говорили ему:
- Етти! Пришел!
- Ии! Пришел! - отвечал Владик.
Кто-нибудь из косторезов вставал из-за рабочего стола и подходил к нему.
- Ка-а-ко-мей! - удивлялся подошедший. - Ты, наверное, со всей тундры снег собрал, - и тут же брал свой тивичгин - выбивалку из оленьего рога, выводил его в холодный коридор и тщательно выбивал снег из кухлянки, штанов и торбазишек, приговаривая: - Вот так, вот так! Когда заходишь в тепло, то всегда выбивай снег из кухлянки, а то он растает и одежда будет мокрой, - и вводил его в мастерскую.
Маленький сухощавый косторез Айе, с блестящей, словно отполированной лысиной, сдвигал на нос очки, пристально смотрел на Владика и приветливо говорил:
- Кыетги! Иди сюда! - и усаживал его рядом с собой, давая в руки здоровенный рашпиль. - Зажми в тиски клык и почисти его.
У Владика не хватало сил зажать клык в тиски. Вставал заведующий мастерской Таай и помогал ему. И Владик старательно счищал рашпилем верхний слой клыка. Правда, клык можно было бы лучше обработать древним чукотским теслом, но Айе не доверял Владику тесло, так как боялся, что он отрубит себе пальцы. Потом Айе говорил:
- Хватит. Ты хорошо помог мне.
И Владик, довольный, снова убегал на улицу.
Было еще одно очень интересное место - это колхозная слесарная мастерская. Там работали курносый и серьезный Келевги и всегда улыбающийся, приветливый Тымнетагин. Келевги ремонтировал мотор для небольшой кооперативной шхуны "Косатка", которая стояла на берегу лагуны, а Тымнетагин перебирал и готовил к весенней охоте подвесные колхозные моторы. Тымнетагин был грамотным человеком и хорошо говорил по-русски, но ему больше нравилось говорить с русским мальчишкой по-чукотски. Он все время улыбался и охотно отвечал на многочисленные вопросы Владика.
- Что это? - показывал на маховик руль-мотора Владик.
- Это левыт - голова, - с улыбкой отвечал Тымнетагин.
Владик недоуменно смотрел на Тымнетагина и, показывая на шатуны, снова спрашивал:
- А это что?
- Это мынгыт - руки.
Владик не выдерживал и хохотал.
- А это, наверно, гыткат - ноги, - кое-как сдерживая смех, показывал он на винт мотора.
- Ты правильно сказал - это ноги, - становился серьезным Тымнетагин.
Так это не мотор, а человек: у него и голова, и руки есть, и ноги тоже, - смеялся Владик.
- Верно, мотор, как человек, - объяснял Тымнетагин. - У него даже почальгыт - рукава есть. Вот они, - показал он на цилиндры. - Когда голова крутится, то она дает ток в рукава, там зажигается бензин, он толкает кружки-поршни, а руки крутят вал, на котором стоят ноги. Видишь, совсем как человек, только вместо мяса и жира ему бензин и моторное масло нужны. Понял?
Владик не понял, как работает мотор, но все равно ему было интересно, и он продолжал расспрашивать Тымнетагина.
- Смотри-ка, куда это ребятишки побежали? - говорил Тымнетагин, глядя в окно. - Что они там делают?
И Владик тут же срывался и выбегал на улицу.
Один среди чукотских ребят
Учитель Татро удивился, когда среди тринадцати черных детских головок и смуглых лиц он увидел круглое веснушчатое лицо Владика, его светлую остриженную голову. Он казался здесь чем-то чужеродным, но держался свободно и чувствовал себя как рыба в воде.
Татро не раз видел Владика с ребятами на улице, всегда бежавшего куда-то по срочным делам, и хорошо знал его. Но он никак не ожидал, что родители оставят мальчишку здесь, не отправят вместе с братом в школу Чукотской культбазы, где было семь классов и больше русских детей. Теперь Татро был в смятении, а Владик сидел вместе с Тутырилем и выжидающе смотрел на своего первого учителя.
Татро ничего не сказал Владику, провел первый урок, познакомил малышей со школой, объяснил, что они будут учиться по чукотскому букварю "Челгыкалекал" - "Красная грамота". Дал каждому по книге, а перед Владиком остановился, открыл букварь на первой странице и, показав на рисунок закидушки, которой охотники достают из воды нерпу, спросил по-чукотски:
- Что это?
- Акын, - ответил Владик.
Татро перевернул страницу.
- А это что? - показал он на рисунок нерпы.
- Мэмыл.
- А это?
- Ээк - жирник.
- Нымелькин - хорошо, - похвалил он Владика, - ты знаешь чукотские вещи и животных, - и оставил ему на парте букварь.
А Владику было смешно, что Татро задал такие простые вопросы, будто он не знал, что такое закидушка, жирник и нерпа. Владик не раз вместе с Кальхеиргином или Тутырилем встречал их отцов, когда те возвращались с охоты, помогал им дотащить нерп до яранги и, конечно, хорошо знал все охотничьи снасти, а жирники он видел в каждой яранге. Они горели ровным ярким огнем, как мамина керосинка, и чукчанки аккуратно поправляли пламя специальной иглой, чтобы оно не коптило и не образовывался нагар. Вот если бы Татро спросил про буквы, то это было бы здорово, и Владик удивил бы всех ребят. Но Татро не спросил про буквы, а когда Владик посмотрел букварь, то увидел, что многие буквы совсем не такие, каким учил его брат и дядя Валерий.
Вечером Татро пришел к отцу Владика, попил чаю, поговорил о делах в кооперативе, сказал, что пушная охота в этом году должна быть хорошей, и перед самым уходом спросил:
- Глебов, как мне учить твоего Влятика?
- Что как? - удивился отец. - Учи, как и всех ребят! Не выделять же его в отдельный класс!
И Татро начал учить Владика, как и всех ребят, на чукотском языке. А Владику было одинаково, - говорить что на чукотском языке, что на русском.
Латинские буквы Владик освоил быстро и через месяц бойко складывал из звуков слоги, из слогов слова и даже помогал Кальхеиргину, которому грамота давалась нелегко. Вообще Кальхеиргин в отличие от других приятелей Владика жил бедновато. У них в яранге было тесно, душно. Владик даже удивлялся, как это они, все десять человек взрослых и малышей, укладываются спать в таком маленьком пологе. Отец Кальхеиргина был хорошим охотником, но являлся единственным кормильцем в этой большой семье, а заработка старшей сестры Кальхеиргина, которая работала счетоводом-кассиром, не хватало иногда даже на чай и сахар. Да и в семье считали, что она грамотный культурный человек и должна тратить свои деньги на хорошую русскую одежду. Охота не всегда была удачной, и тогда в семье Кальхеиргина было голодновато. Кальхеиргин чаще всех бывал в гостях у Владика. Мать всегда старалась накормить и напоить его чаем, а когда Владик вырастал из своей рубашки или брюк, она отдавала их Кальхеиргину. Кальхеиргин тоже рос, но он был худой и костлявый, и рубашки Владика подходили ему в самый раз. Вот и в школу Кальхеиргин пришел в клетчатой Владиковой рубашке навыпуск, так как заправить ее под чукотские нерпичьи штаны было невозможно, потому что они подвязывались тонким нерпичьим ремешком под самый пах, и когда Кальхеиргин выходил к доске и старательно писал по линейкам буквы, то рубашка подымалась и оголялся смуглый живот с черным пупком. Кальхеиргин был живым и бойким парнишкой.
Татро считался еще молодым учителем и работал всего третий год. Он кончил Увэленскую начальную школу. В начале тридцатых годов полгода проучился в Институте народов Севера в Ленинграде, но заболел и вернулся в родной Увэлен. Дома он быстро поправился, а потом, как грамотного человека, его направили на шестимесячные курсы Комитета нового алфавита на Чукотскую культбазу. Проработав год ликвидатором неграмотности в чукотском поселке Нунлигран, он, как лучший, был назначен в школу учителем. Правда, ему предлагали остаться работать в Нунлигране, но он отказался, сказав: раз он учитель, то ему некогда будет охотиться, а без мясной пищи и жира чукча не проживет, дома же ему всегда с едой помогут родственники, которых у него в Увэлене множество. Его просьбу удовлетворили и направили работать в Увэленскую школу.
Дети сразу привязались к Татро и считали его своим человеком. Он не был таким строгим, как директор школы Павел Матвеевич, который приехал в Увэлен этим летом, или как учительница третьего класса Мария Ивановна, никогда не ругался и не повышал голоса на детей. Они называли его просто: "Татрой!"
Владик был непоседливым мальчишкой и дружил в классе с самыми хулиганистыми ребятами Кальхеиргином и Теркиё. Татро часто шлепал тонкой треснутой метровой линейкой по головам этой тройки. Дети не обижались и не жаловались родителям, так как им самим становилось еще веселее - линейка интересно дребезжала, а от удара не было больно. Потом Татро понял, что линейка не помогает наладить дисциплину в классе, и перестал ею пользоваться.
У Татро так же, как и у детей, в карманах были костяшки. В сентябре утки еще хорошо летели над поселком, их ловили и стреляли, заготавливая на зиму. Когда ребята видели в окно школы, как летят с лагуны утки, то вскакивали с мест, забывали про урок и с криком выбегали на улицу. Татро ничего не оставалось делать, как бежать вместе с ребятами и тоже кидать костяшки в уток. Директор ругал его за это и говорил, что надо приучать детей к дисциплине.
- Что я могу сделать? Если они бегут, я тоже с ними бегу, - отвечал Татро.
- Надо сделать так, чтобы вас слушались дети, а не вы их, - наставлял директор. - Вы же, Татро, учитель!
Татро во всем соглашался с директором, но все равно не мог удержать себя от соблазна поймать утку.
Татро всегда одевался аккуратно и чисто. Пока не было снега и морозов, он ходил в костюме и пальто, а когда холодало, то надевал нерпичьи брюки, торбаза и кухлянку с камлейкой. Брюки у него были пушистые, мягкие, а торбаза красиво расшиты белым оленьим волосом. Татро не пил и не курил, но любил жевать табак-папушу. Когда он что-либо объяснял, то вынимал жвачку изо рта и клал ее за ухо. Нахал Кальхеиргин с жалостливой гримасой на лице просил у него пожевать табаку. Татро говорил, что детям курить и жевать табак нельзя, но не мог отказать Кальхеиргину, совал ему жвачку в рот и заставлял правильно писать буквы. Татро был хорошим учителем, и дети любили его.
Через месяц Татро начал учить ребят русскому языку. Он задавал вопросы: "Что это?"
И дети отвечали:
- Это парта. Это ыстоль.
- Это стол, - поправлял Татро.
Но у Кальхеиргина никак не получалось слово "стол", и он продолжал говорить по-своему: "ыстоль". Трудно давались русские слова и девочкам - хромой Пененеут и курносой Келены. Но Татро настойчиво заставлял их правильно произносить слова.
Когда Татро первый раз задал такие вопросы Владику, тот рассмеялся и ответил, что он знает, как называется парта, стол, школа, и все другие слова.
Татро стал серьезным и наставительно заметил:
- Твой отец сказал мне: учи Влятика так же, как и всех детей. Что это? - показал он треснутой линейкой на классную доску.
- Это доска.
- Что это?
- Это окно.
- А это что? - оперся на учительский стол Татро.
- Это стол.
- Кальхеиргин, скажи так, как Влятик, слово "стол".
И Владик вместе со всеми стал "учиться" говорить по-русски. У него это получалось хорошо, и он помогал ребятам правильно произносить русские слова.
Владик охотно ходил в школу. Там было интересно.
А завтраки, которые в большую перемену готовила уборщица школы чукчанка Панай, казались намного вкуснее, чем дома… Он с аппетитом съедал кусок белого хлеба с маслом, запивал его сладким какао или чаем, а конфеты клал в карман и потом отдавал их своим друзьям, которые очень любили сладкое. А Владик не любил конфеты. Если у Татро дети вели себя свободно и вольно, то тетя Панай умела призвать их к порядку. У нее невозможно было проскочить в школу, не вытерев ноги о тряпку или не обив торбазишки и одежду выбивалкой от снега, у нее не бросишь как попало кухлянку или пальто у вешалки. Она не шумела, не кричала на ребят, но говорила всегда так, что ее невозможно было ослушаться. В школе всегда бывало чисто, уютно и тепло. Она успевала сделать уборку, протопить печи и приготовить завтрак для ребят. Она хорошо знала всех детей в школе, и если кто не приходил на уроки, то шла в ярангу и узнавала причину.
А вообще тетя Панай была странная женщина, не такая, как все женщины в Увэлене. С мужчинами она разговаривала по-мужски, не цокала, как принято у женщин-чукчанок. Да и походка у нее была мужская, твердая и крепкая, она была единственной женщиной-охотницей. Зимою вместе с мужчинами ходила на охоту за нерпой, а летом плавала на байдарах и добывала моржей. Когда над поселком летели утки, она метко стреляла из дробовика, если же в поселке запрещали стрелять, то она так же, как и все, пользовалась костяшками. Панай была вдовой, жила с братьями и воспитывала трех детей. Один из них, ее сын, ходил в школу и учился в третьем классе. Одет он был всегда аккуратно, хорошо учился и был замечательным плясуном и гитаристом.
Директор школы, Павел Матвеевич, оказался совсем не строгим и часто бывал в классе, слушая, как ведет урок Татро. Вскоре Татро перестал при ребятах жевать табак и даже поговорил с отцом Кальхеиргина Чейвытегином и объяснил ему, что детям курить и жевать табак нельзя.
- А что делать, если ребенок просит? - спросил Чейвытегин Татро.
Татро понимал, что ребенку отказать трудно, он сам любил своих детей, но все же посоветовал Чейвытегину не давать табак сыну. А потом Кальхеиргин сам перестал жевать табак, потому что ребята смеялись над ним, сравнивая его со старухой Паап, у которой всегда текли густые желтые слюни из уголков рта.
У Павла Матвеевича был таинственный шкаф. На нем не было замка, но никто никогда туда не лазил, так как все знали, что это шкаф Павла Матвеевича. В большую перемену или после уроков, между сменами, он любил заниматься с малышами. Подзывал их к шкафу и говорил:
- А ну-ка, посмотрим, что там есть.
Дети с нетерпением ждали. Павел Матвеевич умел говорить по-чукотски, был родом из селения Марково, где жили чуванцы и куда часто приезжали чукчи, но в школе с детьми старался говорить только по-русски.
- Сейчас мы посмотрим, посмотрим, что тут у нас интересненькое, - и доставал из шкафа две-три коробки с кубиками. - Посмотрите хорошенько картинки и сложите по ним из кубиков животных, которые нарисованы на картинках.