Возле назначенного дома поджидали красноармейцы. Старшина подошел к Дзержинскому, доложил. В голосе его слышалось волнение: дело обещало быть опасным, раз приехал сам председатель ВЧК. На легкие дела он никогда не ездил, бывал только на серьезных, и чем опаснее казалось дело, тем веселее держался Дзержинский.
Когда поднимались по лестнице, Дзержинский вдруг сказал что-то очень смешное, и старшина фыркнул.
- Тише, - сказал Дзержинский. - Разве чекисты могут смеяться?
Старшина испуганно сделал серьезное лицо, но Дзержинский вновь рассмешил его. На площадке четвертого этажа он вынул из кармана длинноствольный револьвер, расставил людей и постучал в дверь.
Дверь не открывали.
- Раньше времени не стрелять, - сказал Дзержинский. И опять постучал.
Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и четыре человека выскочили на лестничную площадку.
- Стой! - крикнул Дзержинский. - Стрелять буду!
Из открытой двери выбежали еще трое.
Раздался один выстрел, потом второй, потом еще.
Запахло пороховым дымом. Снизу бежали красноармейцы.
Поймали всех, не ушел никто.
Но того старшины, которого смешил Дзержинский, не стало. Старшину застрелил молодой офицерик с торчащими усами.
Арестованных заговорщиков повели в ЧК пешком. Молодой офицерик курил папироску и говорил Дзержинскому в спину:
- Очень странно, что мы не прорвались. Необыкновенно странно. Все мы, офицеры, люди бывалые, и вот, извольте видеть, такая тарарабумбия...
- Это верно, что тарарабумбия, - сказал из темноты красноармеец, - вы офицеры, конечно, бывалые, но мы солдаты тоже ничего, бывалые. Верно, товарищ Дзержинский?
Дзержинский молчал. Сзади на извозчике везли под шинелью тело убитого старшины. Не оглядываясь, Дзержинский прислушивался к тому, как стучат колеса, и, шагая по мокрой, грязной мостовой, думал...
На заре привели невысокого плотного человека, обросшего темной щетиной.
- Кто вы такой? - спросил Дзержинский.
Человек, не отвечая, глядел по сторонам.
- Я спрашиваю, - кто вы такой? - повторил Дзержинский.
Человек молчал.
Дзержинский подвинул к себе бумаги, найденные у задержанного. Не торопясь прочитал все, одну бумажку поглядел на свет. Внезапно глаза его сверкнули.
- Вы ходили с документами работника ВЧК. Вы грабили людей, отбирали у них деньги, часы, кольца и выдавали себя за сотрудника Чрезвычайной Комиссии, которая охраняет спокойствие граждан. Из-за вас пошел слух о том, что чекисты грабят население. Кто вы такой и зачем вы это делали?
- Кто я такой, это все равно, - ответил человек. - Делал я это с целью грабежа. Я бандит. Вот и все.
- Вы не только бандит, - сказал Дзержинский. - Может быть, сразу сознаетесь?
Задержанный молчал, глядя в пол.
Дзержинский встал и прошелся по комнате. Потом что-то негромко сказал секретарю.
- Сейчас, - ответил секретарь.
Через несколько секунд в кабинет вошел бородатый дворник с бляхой, в тулупе и в фартуке. Испуганно глядя на Дзержинского, он пальцами старался потушить махорочную самокрутку.
- Ничего, кури, дед, - сказал Дзержинский. - И садись вот сюда.
Дворник сел на край стула против задержанного, поморгав, сдернул с лысой головы шапку и сказал:
- Здравия желаю, ваше сиятельство...
- Я тебя не знаю, дурак, - ответил задержанный.
Дворник обиделся.
- Как так не знаете? - сказал он. - Что вы, ваше сиятельство! Михайла я, дворник. Может, не признали?
- Вздор, - сказал задержанный. - Не знаю я никакого Михайлы.
- Да как же не знаете? - совсем обиделся дворник. - Я вам, может, десять лет парадное отворяю. Не знаете! Не знаете! Я Михайла Пашков, а вы, известно, князь господин Эболи. Раньше вы у нас жили, а теперь уже съехали. Тоже забыли! Бывало, раньше со мной и разговоры разговаривали, особенно ежели пьяненький приедете. Забыл!
- Ну, ладно, идите, - сказал Дзержинский дворнику.
Дворник, ворча, пошел к двери.
Дзержинский сел за стол и сказал:
- Так вот, бывший князь Эболи. Расскажите, для чего вы, выдавая себя за чекиста, грабили жителей города. Расскажите подробно и по порядку.
- Я не бывший князь Эболи, - с ненавистью в голосе сказал задержанный. - Я родился и умру князем, и никто у меня титул мой не отберет, кроме русского царя. Что же касается причин, по которым я грабил, то вот они: я хотел подорвать доверие людей. Я хотел, чтобы о чекистах говорили как о грабителях. И не только этого я хотел. В дальнейшем я бы расстреливал тех, у которых производил обыски. О вас пошла бы слава, как о зверях и убийцах...
- Подождите, - сказал Дзержинский, - не торопитесь. Надо все записать.
Комната была полна народа. Кто сидел, кто стоял.
Первые чекисты, первые сто двадцать человек, с лицами, серыми от голода, розовыми от бессонных ночей глазами.
- Князь Эболи, выдававший себя за чекиста, расстрелян, - сказал Дзержинский. - Такая же судьба постигнет каждого, кто посмеет порочить честное звание чекиста. Понятно? Теперь перейдем к другим вопросам...
Он еще раз оглядел землистые лица своих чекистов - юношей и стариков, рабочих и студентов, матросов и солдат. И сказал:
- Собственно, других вопросов нет. Возвращайтесь к своим делам. У кого дела нет - может отдыхать. До свидания.
Все возвратились к своим делам. Разве был в те дни хоть один человек, у которого не было бы дел?..
В ПОДВАЛЕ
Как-то поздней ночью Дзержинский шел домой. Была мозглая осень. Моросило, стоял туман. Возле старого полуразрушенного дома собралась толпа. Дзержинский подошел, послушал разговоры. Из подвала дома доносился глухой сердитый голос, там кто-то бродил, чиркая спичками, и ругался.
- Что случилось? - спросил Дзержинский.
- Да вот мальчишка беспризорный, что ли, - сказала женщина в тулупе, - залез в подвал, да, видно, и заболел тифом. Лежит без сознания, а вынести невозможно. Окна высокие, и дверь завалило. Муженек мой там ходит, ищет выхода...
Дзержинский ушел и через четверть часа вернулся с десятком красноармейцев. Красноармейцы несли ломы, кирки, лопаты, носилки. Отбили штукатурку, разобрали по кирпичу часть стены и залезли в подвал.
Дзержинский влез первым.
Мальчика нашли в дальнем углу. Он был в забытьи и стонал, едва слышно, птичьим голосом. Дзержинский зажег сразу несколько спичек и стал возле мальчика на колени.
- Его крысы изгрызли, - глухо сказал он, - вот руку и плечо тоже. Он заболел, видимо потерял сознание, а крысы накинулись на него. Посветите мне, я его вынесу.
Он поднял мальчика на руки и, стараясь не споткнуться, бережно понес его к пролому в стене.
Уже светало.
По-прежнему возле дома стояла толпа.
Здесь Дзержинский положил мальчика на носилки, красноармейцы подняли носилки и понесли. Дзержинский пошел вслед. Когда красноармейцы и Дзержинский исчезли в дожде и в тумане, женщина в тулупе спросила:
- А кто этот, который мальчишку вынес? Худой какой. И лицо серое-серое.
Неизвестный матрос в бескозырке ответил женщине:
- Это Дзержинский, - сказал он, - председатель ВЧК.
А председатель ВЧК Дзержинский тем временем шел за носилками, изредка вытирал мокрое от дождя лицо и покашливал.
Домой в эту ночь он опять не попал. Прямо из больницы, куда красноармейцы отнесли мальчика, он вернулся в ЧК, в свой кабинет, и сел за стол работать. До утра он пил кипяток и писал, а утром к нему привели на допрос бывшего лифляндского барона. Этот барон скрыл от советской власти свой титул, назвался солдатом, и его назначили заведывать продуктовыми складами для госпиталей. Из ненависти к советской власти лифляндский барон облил всю муку, какая только была на складе, керосином. Раненые и больные красноармейцы остались без хлеба.
- Садитесь, - сказал Дзержинский барону.
Барон сел.
Дзержинский медленно поднял на него глаза.
- Ну, - сказал он негромко, - рассказывайте.
И барон, который до сих пор не сознавался в своем преступлении, вдруг быстро стал говорить. Он говорил и все пытался отвести свои глаза от взгляда Дзержинского, но не мог. Дзержинский смотрел на него в упор, гневно, презрительно и холодно. И было ясно, что под этим взглядом невозможно было лгать: все равно не поможет.
Только один раз Дзержинский перебил барона - тогда, когда тот назвал его товарищем.
- Я вам не товарищ, - негромко сказал Дзержинский, и глаза его блеснули.
СЛУЧАЙ
Красноармеец был такой молодой, что еще ни разу не брился. Лицо у него было розовое, детское, и глаза были круглые, как пуговицы. Но в длинной шинели, в шлеме с высоким шишаком и в тяжелых юфтовых сапогах, да еще с револьвером на боку, он выглядел сносно - боец как боец, не хуже других.
Он шел, слушал, как скрипят на ногах новые сапоги, только сегодня полученные со склада, и, чтобы ловчее было идти, насвистывал тот военный марш, который обычно играл полковой оркестр, а когда попадалась на пути невыбитая витрина, красноармеец замедлял шаги и, как в зеркале, не без удовольствия оглядывал себя.
На ходу он читал вывески над заколоченными и пустынными магазинами. Вывески были разные, и красноармейцу вдруг сделалось грустно от этих вывесок и оттого, что на них было написано: и колбаса, и ветчина, и сахар, и масло, и, главное, баранки. Около вывески "Кондитерские изделия, булки и баранки" красноармеец даже остановился, задрал голову и долго с тоской в глазах рассматривал золоченые деревянные булки и баранки, привешенные над дверью бывшего магазина.
"Вот какое несчастье с этим животом-желудком, - думал он. - Не рассуждает, что хлеба нет, и мяса нет, и сметаны нет. Нет продовольствия, а ему подавай".
Так красноармеец шел и шел и все рассуждал сам с собой то об одном, то о другом и негромко насвистывал полковой марш, как вдруг увидел, что женщина, которая шла перед ним, выронила из муфты сверточек.
Красноармеец поднял бумажный сверток и пошел быстрее, чтобы догнать женщину.
"Военный человек должен быть вежливым, - думал он, - и должен подавать пример гражданскому населению. И, пожалуй, что данным своим поступком я подаю пример".
Тут он споткнулся и уронил сверток. Сверток косо упал на тротуар, раскрылся, и тотчас ветер понес по улице выпавшие из свертка листочки.
Обругав себя крепким словом за неловкость, красноармеец бросился ловить листочки, гонимые морозным ветром, поймал все и стал сдувать с них снег, как вдруг заметил, что листочки вовсе не гражданские, не письма, и не записки, и не удостоверения, а настоящие военные планы, начерченные очень мелко искусной рукой. На одном листочке было изображено расположение батарей, на другом артиллерийский, склад, на третьем... третий листочек красноармеец не стал разглядывать.
- Я извиняюсь, - негромко сказал он себе, сунул сверток в карман и, бухая сапогами, побежал за уходившей женщиной. Она шла быстро, стройная, в бархатной шубе с большим меховым воротником, и красноармеец испугался, что она возьмет да и свернет в какой-нибудь подъезд - ищи ее тогда. Но она не сворачивала, а он бежал все быстрее, так что ветер шумел в ушах и колотилось сердце, до тех пор, пока не догнал и не взял ее за рукав.
Она взглянула на него, вырвалась и побежала.
- Стой! - крикнул красноармеец тонким голосом. - Стой! Эй, граждане, товарищи, лови шпионку!
И все, кто шел до сих пор спокойно, побежали и закричали, каждый свое. Красноармеец бежал впереди всех сначала по одной улице, потом по другой, потом свернул в переулок.
Но переулок оказался тупиком, и женщине в бархатной шубе некуда было убегать.
Она стала у закрытых железных ворот и, задыхаясь от бега, крикнула:
- Все назад! Стрелять буду!
Красноармеец молча смотрел на нее. Она потеряла шляпу, волосы у нее растрепались, в руке у нее поблескивал никелированный пистолет.
- Назад! - повторила женщина. - Всех перестреляю и сама застрелюсь!
"Семь зарядов, - рассуждал красноармеец, - но только навряд ли она умеет стрелять! "
В тупичок все прибывали люди, и, как на грех, ни одного военного.
Красноармеец вынул свой наган. Застрелить ее? Но что толку? Такую дамочку надобно доставить куда следует в живом виде.
- Злая, - сказал кто-то густым басом. - Вон как смотрит, точно сейчас съест.
- Куси! - закричал мальчишка в солдатской папахе и спрятался в толпу.
Подняв наган, красноармеец пошел вперед. Шпионка выстрелила. Он нагнулся, и пуля просвистела над его головой. Теперь и он выстрелил, для острастки, вверх.
- Назад! - крикнула она.
Он еще раз взглянул на нее. Теперь она была ближе. Глаза у нее светились, как у кошки, и красивое лицо было совсем белым. А на руке сверкало кольцо с бриллиантом.
"Покушала, наверно, на своем веку золотых баранок", - подумал почему-то красноармеец, вспомнив вывеску булочной, нагнулся и побежал вперед.
Она выстрелила еще два раза.
"Не умеет стрелять", - решил он и ударил ее по руке с пистолетом. Пистолет выстрелил в воздух и упал. Красноармеец сунул ствол нагана ей в лицо и велел поднять руки вверх. Но она не подняла. Тогда он принялся вязать ее, а она вырывала руки и негромко, со злобой говорила:
- Вы мне делаете больно, дураки! Не смейте! Вас все равно всех повесят... Отпустите меня, слышите? Я вам заплачу золотом. Отпустите. Все равно вас перевешают...
- Не соображаешь, чего говоришь, - сказал красноармеец. - Как так повесят? Ты, что ли, повесишь? Какой тип нашелся! Повесят!
Потом женщину вели в ЧК. Красноармеец насупился и молчал.
"Хотел ей вежливость оказать, - обиженно думал он, - а она мало того, что шпионка, так еще наскакивает. Повесить! Тип".
Через некоторое время его вызвали к Дзержинскому.
Красноармеец собирался долго и основательно: начистил сапоги, пришил суровой ниткой крючок к шинели и до отказа затянул на себе ремень. И так как он любил порассуждать, то на прощание сказал своим товарищам:
- Надо вид иметь, как следует быть. А то товарищ Дзержинский скажет: "Это что такое за чучело? Разве ж это красноармеец? Это скорее всего позор, а не красноармеец! " И вместо беседы получится гауптвахта.
У секретаря он немного подождал и покурил козью ножку, сделанную из махорки, смешанной, для экономии, с вишневым листом. Потом отворилась дверь, и вышел Дзержинский. На нем были высокие болотные сапоги и простое красноармейское обмундирование.
- Проходите в кабинет и садитесь.
Красноармеец вошел в кабинет, сел и снял шлем.
- Я должен объявить вам благодарность, - сказал Дзержинский, - вы раскрыли большой контрреволюционный заговор.
И он внимательно, не отрываясь, поглядел на красноармейца.
"Вот так номер, - подумал красноармеец, - целый заговор".
Ему очень захотелось немного порассуждать, но он постеснялся.
- Один из ответственных военных работников, - продолжал Дзержинский, - один очень ответственный работник, которому мы доверяли, как своему человеку, изменил нам, передался Юденичу и стал шпионом у врагов Советской власти.
- Безобразие какое, - не сдерживаясь, сказал красноармеец, - прямо-таки нахальство, я извиняюсь!
И он стал длинно рассуждать о том, что эти шпионы - такие типы, которые еще и веревкой грозятся, и что всех этих шпионов надо вымести нашей советской метлой.
- Да, - едва заметно улыбнувшись, ответил Дзержинский, - вы правы. Так вот, заодно с этим изменником был один старик-француз. Вы поймали его дочь. Таким образом, мы ликвидировали заговор. А за вашу помощь большое спасибо вам.
Потом Дзержинский немного поговорил с красноармейцем о его жизни, женат ли он, есть ли у него дети.
- Я молодой, - сказал красноармеец и сконфузился, - у меня жинки нет. Мне всего годов ровно двадцать.
- Действительно, не очень старый, - согласился Дзержинский.
Через несколько минут отворилась дверь, и два красноармейца ввели в кабинет старика с подстриженными белыми усами и в таком высоком воротнике, что старик едва поворачивал голову.
Дзержинский разговаривал с ним довольно долго. Потом старик вдруг поднялся и громко, на весь кабинет, очень сердито сказал:
- Это случай. Вы меня поймали случайно.
- Ошибаетесь, - очень спокойно ответил Дзержинский, - мы поймали вас далеко не случайно. Если бы нас не поддерживали рабочие, крестьяне, красноармейцы и все трудящиеся, мы бы вас, конечно, не поймали. Но мы, чекисты, опираемся на трудящихся. Каждый наш красноармеец понимает, что такое Чека.
- Это не мое дело, кто у вас что понимает, - перебил старик. - Я говорю о том, что я пойман случайно; то, что я попался, - это чистый случай.
- Неверно, - ответил Дзержинский. - Дочь ваша действительно случайно уронила сверток, но красноармеец не случайно заинтересовался им, не случайно побежал за вашей дочерью, не случайно, рискуя жизнью, арестовал ее и не случайно привел в Чека. Верно?
И Дзержинский повернулся к красноармейцу.
- Совершенно верно, товарищ Дзержинский, - сказал красноармеец.
Сердитый старик с трудом повернул голову в высоченном воротничке и тихо спросил:
- Ах, это ты, мерзавец, арестовал мою дочь?
- Попрошу вас мне не тыкать, - ответил красноармеец. - Что дочка, что папаша - один характер. Вас попробуй не арестуй, так вы потом нашего брата целиком и полностью перевешаете! А еще тыкает!
Однажды Ленин и Дзержинский ехали в автомобиле по набережной. Автомобиль осторожно обгонял колонну красноармейцев, идущих на фронт. Полковой оркестр играл марш.
- Посмотрите, Владимир Ильич, - сказал Дзержинский, - посмотрите в стекло назад, поскорее, а то проедем...
- Что такое? - спросил Ленин.
- Вот на правом фланге в первой шеренге идет молодой красноармеец. Видите?
- Этот?
- Он самый.
- Так француз утверждал, что он попался чисто случайно? - усмехнулся Ленин.
- Да, - сказал Дзержинский. - А этот паренек раскрыл заговор. Совсем молодой, - небось, не брился еще ни разу...
Тут Дзержинский ошибся: как раз сегодня красноармеец побрился. Он шел бритый, в начищенных сапогах, с винтовкой, котелком и вещевым мешком, и, конечно, не знал, что в эту минуту на него смотрят Ленин и Дзержинский.
ОТЕЦ
За ширмой в кабинете стояла кровать.
Когда не было больше сил работать, Дзержинский уходил за ширму, стягивал сапоги и ложился. Он спал немного, три-четыре часа. Никто никогда не будил его. Он вставал сам, умывался и, отворив дверь в комнату секретаря, говорил:
- Я проспал, кажется, целую вечность?