- Серьезный господин, - одобрила Варя. Шокросс смотрел строго, почти надменно, и ей захотелось показать ему язык. И показала бы, будь наедине с ним. А тут постеснялась. Подошла к окну, откуда видна была широкая площадь перед фабрикой. Ужасаясь высоте второго этажа, покачала головой. И доктор, и управляющий с улыбкой наблюдали за ней. Она была все в том же белом платье, которое так хорошо шло к ее стройной фигуре.
- Вот все, что мне хотелось, - оглядевшись еще раз, сообщила она. - Просто не могла представить, как выглядят кабинеты управляющих.
- Малого вы хотели, - притворно обиделся Федоров. Пожаловался доктору: - Вот, Петр Петрович, слушайте… Теперь у девушек даже любопытства не вызываем. Ходят смотреть обстановку.
- Я-то еще ничего, - шутливо приосанился Воскресенский. - Поярче галстук - и хоть за свадебный стол… Но раз любопытство удовлетворено, разрешите нам пройти по фабрике?
- С превеликой охотой, - с готовностью ответил Федоров. - Жалею, что не могу сопровождать. Неотложные дела, голову некогда поднять, чтобы оглядеться… Видели, что делается у конторы? Все сюда, и все требуют последнего слова управляющего.
У конторы и на лестнице до самой двери терпеливо стояла толпа, дожидаясь приема. Мелькали знакомые лица фабричных, но больше мужики в выгоревших на солнце армяках, лаптях, с котомками за плечами. Крутова одергивали, когда он пробирался наверх, ругали.
- Вперед ему надо. Куда прешь-то? Все одинакие!
Как ни тяжело было на душе у Федора - утром потянулся за картузом и не нашел, гвоздь голый - сразу всплыл бестолковый вчерашний день… Пеун… соленые огурцы… Мерзопакостно… стыдно перед теткой Александрой… Марфушей; как ни тяжело ему было, но не утерпел, ввязался в перебранку. Пройти мимо деревенского мужика и не поддразнить - кто из фабричных упустит такую возможность!
- Вы что, перебесились? - отругивался он. - До главного конторщика иду. Работу не начинает без меня…
- Трепись! Истосковался он без тебя, главный-то. - Но тем не менее доверчиво расступались. И только почти у самых дверей встал на пути жилистый, крепкий старик с непокрытой седеющей головой.
- Ты кто будешь-то, милай? - ласково спросил он. - До главного зачем?
Федор с уважением посмотрел на него - широкоплечий, плотный, стоит, расставив ноги, чуть наклонив голову. Здоров был в свое время. Этот так просто не уступит.
- Мы тут ждем, почитай, с шести утра, - все так же ласково продолжал старик. - А ты ишь какой шустрый! Работа всем, милай, нужна. Даже пташка малая, когда не трудится, гибнет…
- Потому, папаша, и рвусь, что работа всем нужна, - невольно подстраиваясь под тон старика, сказал Федор. Озорничая, добавил громко, чтобы все слышали: - В механическом отделении рабочих не хватает, послали меня, чтоб передал…
Соврал и пожалел: был тотчас окружен плотным кольцом. Спрашивали наперебой, что за работа, много ли платят. Отвечая, Федор продолжал пробиваться к двери.
Навстречу спускалась девка, некрасивая, низкорослая и злющая, - только что вышла из конторы. Ругалась:
- Ироды проклятые! Креста на них нет.
- Лизка! Ты? - Федор признал в ней Лизу Подосенову, из прядильного. Она работала вместе с Анной, в одной смене, Федор часто видел ее, приходила, кажется, и в каморку. - Что с тобой? - участливо спросил он. - Али обидели?
- Выгнали! - ткнулась лицом в грудь Федору, завыла. - Безродная, мол, не имеем обыкновенья держать… Какая я безродная? Испокон фабричные… Мать умерла, так это никому не заказано.
Федор напряг память.
- Когда умерла Ксения-то? Здорова была…
- Ой, не говори! С год скоро. - Лиза вытерла слезы, обратилась с надеждой. - Посоветуй, что лучше. Пожаловаться разве фабричному инспектору? Бабы говорят: езжай в город, в инспекцию, добивайся. Снова восстановят. Да не верю я в это. Ехать ли?
- Езжай, хуже не будет.
- Егорычеву не угодила, вот с чего пошло. Придирался, придирался - и нате. К управляющему хотела - не принимает. - Успокоенно договорила: - Поеду уж тогда, раз советуешь. Верно, что хуже не будет.
Лиза пошла к выходу. Федора больше никто не задерживал, он открыл дверь.
За столами писали и разговаривали с посетителями конторщики. Федор неторопливо огляделся. Одного из них, сидевшего у перегородки, Михаила Патрикеева, он немного знал. Перед Патрикеевым стоял деревенский парень- толстогубый, с тощей котомкой, которую он прятал за спину. Конторщик спрашивал:
- Поручители кто? Сказывай.
- Козулин Иван Петров, ткач из новой фабрики, дяденькой доводится, - торопливо отвечал парень, подняв глаза к потолку. - Из одной деревни Пелагея Кривина, подметалка в ткацком. - Больше парень никого не припомнил, кто бы мог поручиться за него. Только и есть, что преданно смотрел на конторщика, что последнему очень нравилось.
- Гм… - помедлил Патрикеев. - Мало… Пелагея тоже родственница?
- Из одной деревни. Мы все там Козулины да Кривины.
Патрикеев стал записывать. Парень со страхом следил за его рукой. Вздохнул шумно, когда конторщик поднял голову.
- Ладно, возьмем. Провинишься - вылетишь за ворота вместе с дяденькой Козулиным Иваном Петровым. И Пелагее Кривиной не поздоровится. Не хочешь им зла - работай как следует.
- Как можно! - испугался парень. - Мы, чай, с понятием.
Обрадованный, пошел к выходу, слепо натыкаясь на столы. Конторщик остановил взгляд на Федоре.
- Михаилу Петровичу, - почтительно поздоровался мастеровой - помнил наказ тетки Александры: "Гордость-то смири, в ножки поклонись". - Как ваше здоровье?
- Ничего, здоров, - ответил тот. - На работу, что ли?
- Зачем к вам больше ходят?
- Ходят и по другим делам. - Конторщик вынул папиросу, прикурил.
- Мне бы до управляющего. Устройте, Михаил Петрович, будьте так добры.
- Не могу. - Конторщик помедлил. - К старшему иди. - Кивнул на Лихачева, стол которого был возле дверей кабинета. - Свои фабричные через него идут.
К старшему так к старшему. Федор без робости шагнул к Лихачеву. Тот неодобрительно посмотрел на него, сухо спросил:
- Что тебе?
- К господину управляющему пройти.
- Зачем? - Лихачев спрашивал, как лаял. - Фамилия?
Федор назвался, объяснил, для чего нужен управляющий. Конторщик внимательней посмотрел на него.
- Поднадзорных не берем.
- Куда же мне деваться?
- А это нам неинтересно.
- Я с двенадцати лет на фабрике. Провинности не имел. Учесть это можете?
Конторщик качнул напомаженной головой;
- Не можем.
В кабинете послышался звон колокольчика. Лихачев сорвался с места, бросился туда. Вышел он, провожая Воскресенского и Варю. Федор посторонился, чтобы не мешать, и все-таки Лихачев толкнул его.
- Отошел бы, вахлак.
Федор скрипнул зубами, покраснел.
- Вот он, богатырь, - улыбнулся Воскресенский. - Хорош, а?
И Варя приостановилась, удивленно вглядываясь в сердитое лицо мастерового.
- Здравствуйте! - звонко сказала она, нисколько не заботясь о том, что конторщики подняли носы от бумаг, разглядывали ее.
- Здравствуйте, барышня, - в сторону проговорил Крутов - боялся, как бы не пахнуло на нее винным духом.
- Уже забыли, как меня зовут? - с усмешкой спросила она, подавая руку.
- Нет, почему. - Федор под взглядами конторщиков чувствовал себя неловко. Осторожно пожал хрупкие пальцы. - Хорошо помню…
Это ее как будто обрадовало. Сказала с улыбкой:
- То-то. Не будьте забывчивым. Женщинам это не нравится.
- Постараюсь, барышня.
- Варя, - капризно напомнила она.
Лихачев нетерпеливо кашлянул. Доктор уже стоял у двери и ждал девушку. Варя заторопилась.
- Первый раз иду на фабрику… Извините, ждут меня. Надеюсь, еще увидимся.
- Все может быть, барышня.
Девушка укоризненно качнула головой.
- Варя, - раздельно произнесла она и поспешила к доктору. На Лихачева даже не посмотрела.
Федор проводил ее взглядом. В ушах все еще слышалось: "Уже забыли, как меня зовут? Варя… Варя…" - "Забавная девица".
Ехидный голос конторщика напомнил ему, зачем он здесь. Федор подступил к двери кабинета. Лихачев поспешно преградил путь.
- Нельзя. Семен Андреевич не принимают.
- Ладно, подожду, когда выйдет.
- Здесь нельзя ждать.
- Да что у вас все нельзя!.. Нельзя! - вспылил мастеровой. - Что же для рабочего можно?
- Хорошо, - раздраженно проговорил конторщик. Сияя напомаженной головой, ушел в кабинет и пробыл там довольно долго. Федор терпеливо ждал. Возвратившись, Лихачев развел руками.
- И не примет, и в работе отказано. Так и велено сообщить.
Не верить Лихачеву не было оснований. Федор посумрачнел, пошел к выходу.
С глубоким безразличием ко всему окружающему стоял он у конторы, не зная, куда пойти, чем заняться.
Чернобородый мужчина в помятом парусиновом костюме спускался сверху по лестнице. Окинул Федора оценивающим взглядом.
- Это тебя уволили? - бодро спросил он.
- Отказались принять, - уточнил Федор.
- Что в лоб, что по лбу, - подытожил тот. Двинул мастерового кулаком по плечу, довольно хмыкнул. - Крепок дубок… Видишь, люди? - Показал на десяток деревенских мужиков с котомками, что сидели на земле у забора. - Иди к ним, беру тебя на работу.
Федор направился к мужикам, не догадавшись спросить, на какую работу принят, сколько будут платить.
Среди ожидавших оказался и жилистый старик с седеющей головой, который дотошно выпытывал у Федора: "Ты кто будешь-то, милай?"
Старик сощурился в усмешке.
- Не дошел до главного-то?
- Не дошел, папаша, - ответствовал Федор.
6
Фабрика глядит окнами на Которосль. Когда строили плотину, рыли новое русло. Образовался большой, вытянутый пирогом остров.
К концу навигации, когда больше всего поступает хлопка, Которосль от Волги до фабрики на протяжении пяти верст бурлит: снуют буксиры, подтаскивая баржи к отлогому берегу острова, тянутся коноводные суда. На сходнях чернеют фигурки крючников, а по деревянному настилу плотины громыхают груженные хлопком подводы. С острова хлопок перевозят на фабричный двор в центральный склад.
- Эй, сторонись! - покрикивают возчики.
Жмутся деревенские ближе к перилам, с робкой надеждой смотрят в спину подрядчика: куда ведет, удастся ли заработать?
Двое безусых парней не отстают ни на шаг от жилистого старика - все трое из одного села. Пришли в город искать счастья. У кого коровенка пала, кому подправить дом - нужны деньги. Все не ради забавы бросили свои семьи.
Вместе с другими нанятыми рабочими шагал к острову Федор Крутов. Был мрачен и зол на весь свет, ворочались в голове обидные мысли.
Разве это по справедливости - выгнать с фабрики? Мальчишкой двенадцатилетним пришел на работу, дело свое знал не хуже других. Ну, ладно, посадили - не читай запрещенных книжек. Так ведь отсидел: не убил никого, не обидел, просто узнать хотел, как другие живут и что думают. Чего в этом плохого - узнать, как другие живут?..
Вспомнил, что говорила на лестнице Лизка Подосенова. Раз одинокая - кати за ворота, делай что хочешь. Как будто она сама за себя не ответчик. Обязательно нужны родственники на фабрике, чтоб друг за другом следили, боялись один другого подвести. И что только творится на белом свете?.. Пожаловаться? А кому? Кто будет слушать мастерового?
Усмехнулся едко. Пеун вчера говорил черт знает что. Соглашался с ним, хоть и не совсем приятно было слушать, как оправдывается человек. А сегодня бы не согласился. Ведь издеваются над рабочим человеком… И терпят! В лучшем случае воюют в одиночку, шишки получают… Доколе будет тянуться такое?..
Вот и остров. Грузчики носят пристроенные в "седлах" восьми-, девятипудовые кипы, металлическим крючком придерживают их за плечом. У навеса, облегченно ухнув, сбрасывают тяжелую ношу. Вздрагивает земля, звенит проволочная обтяжка прессованного хлопка. Укладчики подхватывают кипу и по рядам, как по ступенькам, закатывают под навес.
Подрядчик Соболев велел новичкам подойти поближе.
- Вот, значит, здесь и есть ваша работа. Не в пыли, не в духоте. Привыкайте пока на укладке, а после, значит, кто сможет, в основную бригаду.
Окликнул рослого крючника в рваном рубище, босого, что прошагал косолапо к сходням.
- Подь сюда, Афанасий! Принимай подкрепление.
Старшой Афанасий Кропин оглядел прибывших, сказал коротко:
- Места хватит. Крючков тоже хватит. У сторожа, в будке… Принимайтесь!
У тех, кто работал не первый день, кипа послушно катилась по настилу, потом рывок крючками с обеих сторон- и вот она уже на первом ряду. Тут ее снова подхватывают крючками и бросают выше. Так ряд за рядом под самую крышу. В умелых руках кипа кажется легкой.
Новичкам труднее, никак не могут приноровиться. Вот кипа встала на узкое ребро, тут ее толкнуть быстренько- и покатилась бы, успевай только крючком под низ подхватывать, ан нет - новичок прозевал. Кипа уже валится на него, подождать бы, когда обратно качнется, а он дергает ее крючком, побелеет весь от напряжения и толку никакого.
Новички взмокли в первые полчаса. Безусые деревенские парни, плюнув с досады, бросили крючки под ноги жилистому старику.
- Пропади пропадом такая работа. К концу дня кишки лопнут. Уходим мы, дядька Василий.
Старик, которому было нисколько не легче, разогнул спину, сказал парням:
- Дело молодое, отчего не поискать, не погулять. Валяйте, ребята. А мне уж тут придется…
Слушая их, Федор позавидовал парням, легкости, с какой они бросали работу.
Подходил с очередной кипой Афанасий Кропин, сбрасывал к ногам укладчиков. Хоть и видел - мучаются, а вмешиваться не спешил. И только когда двое ушли с острова, задержался. Отстранил Федора от кипы, сообщил присказку:
- Акуля, что шьешь не оттуля? А я, матушка, еще пороть буду…
Примечай, как делаю. - Сказал будто одному, а все приостановились, начали следить. Афанасий качнул кипу левой рукой, поддел сразу же под низ, покатил. Крючок мелькал в его руках.
- Так и ты, - сказал опять Федору, когда вернулся из-под навеса. - Работа тяжеловата, конечно, а втянешься - и ничего. Сколько положил вам Соболев?
- Полтинник в день, - ответил Федор.
В короткий перекур снова подсел к новичкам, разговорился.
- Полтинник в день - это, конечно, не заработок. Было время, за такую цену не работали. Летом нам, крючникам, самая цена.
Сидел он на кипе, нагнув голову к коленям, дымил самокруткой. О таких говорят: в людях живал - свету видал, топор на ногу обувал, топорищем подпоясывался. Укладчики жадно ловили каждое слово.
- Зимой, конечно, хуже. Тут тебе ни работы, ни жилья. Если не попадешь на склад в фабрику, перебиваешься кое-как. Иногда на свинцово-белильный идешь к Сорокину или Вахрамееву. Немало там нашего брата погибло. В тепле, сытости, и деньги хорошие платят, а все-таки мало кто идет - свинец легкие ест, не каждому удается сохраниться до весны. - И неожиданно подытожил - А здесь воздух ядреный, работаешь себе в удовольствие. Поднимайтесь-ка, пора.
Вечером Федор отправился в каморки. В кармане лежали полученные от подрядчика в счет заработка два рубля. В лабазе купил три фунта ситного, конфет тетке Александре. Подумал, подумал и скрепя сердце взял Артемке ножик за тринадцать копеек - пусть радуется.
Попадались знакомые, раскланивались, Федор старался не задерживаться. Совестно было объяснять, почему работает на острове, совестно за мальчишество в Рабочем саду.
С теткой Александрой столкнулся в коридоре. Молча посторонилась, пропустила в дверь. Лицо сумрачное и как будто растерянное. Спросила без настроения, чтобы только сказать что-то:
- Пришел?
У Марфуши тоже не очень веселое лицо. Правда, увидев Федора, живо выскочила из-за стола, побежала к Дериным за Артемкой.
- Что еще произошло? - с тревогой спросил Федор.
- Да так, ничего, - неохотно ответила Александра. - Будешь ужинать?
- Давай, если есть.
Выложил рубль, оставшуюся мелочь убрал. Сказал, стесняясь:
- Возьми пока это. Аванс получил…
- На реке работаешь?
- Там.
- То-то и говорили. Паутова белье полоскала, видела. С непривычки, чай, спину ломит, поди-ка такая тяжесть. Ешь садись.
У Федора за целый день куска во рту не было. Жадно принялся за горячие щи.
- Марфутку-то черт волосатый, табельщик, оштрафовал седни ни за что.
Федор удивленно посмотрел на нее. В глазах женщины прочел укор. Не иначе Марфуша рассказала, что было в саду. Тетка Александра будто говорила: "Ну ладно, себе дорогу перешел - дело это твое, сам хозяин, зачем же девчонка из-за тебя страдать должна?"
- За такие штучки я ему ноги переломаю, - вырвалось у Федора.
- Еще не хватало! - воскликнула Александра. - И самого засудят, и ей хуже наделаешь. Сами найдем управу. В контору пожалуюсь.
- Э-э, - безнадежно махнул он рукой. - Все они заодно.
Пришли Марфуша с Артемкой и Василий Дерин.
- Здоров будь! - сказал Дерин, пожимая локоть.
- Ты тоже, Василий Михайлович.
Дерин примостился на краю сундука, стал свертывать цигарку.
- Сынка-то укладывать хотели. А ты пришел, - И без перехода добавил: - Невеселые твои дела.
Марфуша из угла словно впервые разглядывала Федора.
- Дай папане поесть, - прикрикнула на Артемку, когда тот полез к отцу на колени.
- Ничего, я уже… Вот тебе ножик, который просил.
Артемка осторожно принял складной ножичек с костяной ручкой, соскочил с колен и к Марфуше - показывать.
- Верно, Вася, - ответил Федор. - Дела не очень веселые. Пока навигация - и на острове работать можно. А дальше куда - не знаю. Крючник нынче рассказывал: на свинцово-белильный завод охотно принимают, да мало кто идет, свинец, как отрава, за один год убивает человека. Ничего не подыщу, так туда. Не я первый. На фабрику мне возврата нет.
Марфуша испуганно вскинула глаза. Страшные слова говорит Федор. Хотелось горячо возразить. Подумала мечтательно: "Вот пристанет еще раз Егорычев, брошу все, тоже уйду с фабрики. Будем вместе работу искать. Уедем куда-нибудь".
- Студент-то оказался прав, когда говорил, что дальше так жить не смогу, - вспомнил Федор. - Как в воду глядел. - Улыбнулся невесело и вдруг встал. - Ну, вот что, Артемку, пока еще на улице тепло, могу взять с собой. В хлопке будем спать, на вольном воздухе.
- Одурел! - заявила тетка Александра. - Он же еще дите. А как застудишь?
И Василий решительно возразил:
- Мальчишку не отдадим. Пусть с Егоркой бегает.