- Вы! Вы! - захлебнулся англичанин. - Вы работайте паровой котел? Какая самонадеянность, мистер Федоров.
- Хватит вам, господа, - с укоризною сказал управляющий. - Я не вижу причины, чтобы вам увольняться. - Повернулся к Денту, к Грязнову. - Что вы не поделили?
Но Дент не мог слушать спокойно. Рванулся к двери, бросив на прощанье:
- В умной беседе - ума набраться, в такой - свой растерять.
- Вот правильно, - жестко рассмеялся Грязнов. - Посадили, видите ли, блоху за ухо да и чесаться не велят. Не так ли?
За Дентом резко хлопнула дверь. Управляющий тут же обратился к инженеру:
- Может, оставим его в покое? Неужто так много этих праздничных работ? Ведь все равно без них не обойдешься.
- Ради всего на свете, не делайте этого, Семен Андреевич. Праздничных работ излишне много. Сократить их, а слесарям прибавить по пятачку в день - гораздо выгодней будет. Накинуть обязательно надо, чтобы не было осложнений с рабочими. Я сравнивал зарплату слесарей с соседней Норской мануфактурой - у нас она ниже.
- Прибавь им - остальные запросят. Не нравится мне все это. Пойдем навстречу Денту, оставим все так, как было.
Грязнов поднялся с кресла, во взгляде мелькнула жестокость.
- Как вы не понимаете? Дент за хозяйский счет авторитет у рабочих завоевывает. Мы ему потакаем… Я прошу сообщить владельцу о непомерно разросшихся праздничных работах. Прошу сообщить с цифрами стоимости их и экономии в случае небольшой прибавки слесарям. Будьте добры доложить об этих соображениях, как лично моих.
Федоров всматривался в молодого инженера, был взбешен: "Зубки начал точить. Хитер! "За хозяйский счет авторитет завоевывает…" За чей же счет завоевываешь ты, милостивый государь?"
- Извольте, сообщу, - сухо сказал управляющий. - Нет почти ни одного рапорта, где бы не излагались лично ваши соображения.
Грязнов простился и весьма довольный вышел.
Вечером в квартире Дента на втором этаже Белого корпуса долго горел свет. Неслышной тенью входила хозяйка в просторную столовую, неодобрительно оглядывалась. На полу окурки, обрывки бумаг, стол залит вином. Какая радость пить водку, когда в голову идут плохие мысли? Мужчины самонадеянны при удаче и беспомощны, когда им тяжело. Вновь уходила в боковушку и садилась за вязанье. Лучше не тревожить.
Дент, сжав руками виски, покачивался над столом, думал. Спокойная жизнь ушла с появлением на фабрике пронырливого и решительного русского инженера, у которого смелость переплетается с безграничным нахальством. Если сейчас самому не перейти в наступление, кто знает, не придется ли в скором времени увязывать чемоданы. Дент вздыхал, снова брал ручку. Не дождавшись письма от фирмы, он сам решил доложить обо всем и намекнуть, что лучший выход - помешать фабрике завязать сношения с заводами, выпускающими машины. Когда на фабрике почувствуют, что можно остаться без оборудования, управляющий сам придет на поклон к Денту. И первым условием, какое он выскажет, - немедленное увольнение Грязнова.
Дент писал и ругался:
- О, этот русс, проклят будь!
Жена терпела, терпела, то и дело появляясь в столовой, и вдруг неожиданно взвилась:
- Ругаешься, как фабричный сброд!
- О, лапушка! - трагично воскликнул Дент. Обернулся, глаза провалившиеся. - Плохо, очень плохо…
Глава пятая
1
На рождество в квартирах служащих и новом училище зажглись елки. В училище на праздничном вечере шла пьеса Рассохиной "На пороге к дому", специально купленная у автора для этих дней. Играли музыканты фанагорийского полка. Балетмейстер Максимов-Полдинский, чьи объявления красовались на городских улицах, управлял танцами. Служащим фабрики скучать не приходилось.
Справляли праздник и в каморках. В морозный день Федор принес из лесу елку. Ее поставили посередине, сняв перед этим занавески. Когда елка оттаяла, засеребрились капельки на ветвях, запах хвои пропитал каморку. Марфуша и Лелька цепляли на нее тоненькие полоски разноцветного ситца, смешные фигурки, звездочки, вырезанные из крашеной бумаги. Сообща купили пряников, конфет в обертках и тоже развесили. Три огарка освещали елку. При их тусклом свете она казалась нарядной. Ходили вокруг красавицы елки и пели.
На шум заглянул в каморку Василий Дерин, в руках- бубен. То, что это Василий, не сразу и узнали. В дырявой кофте, в юбке, в платке, по-старушечьи завязанном у подбородка, и с мочальными усами. Притопывал, тряс бубен и ухарски гикал.
Василий увлек: стали наряжаться кто во что. Марфушу одели бравым молодцом - в брюки, пиджак, шапку. Подпоясали вышитым полотенцем. На Федора натянули старомодное с буфами платье - Евдокия со дна сундука вытащила. Марфуша, разглядывая его, покатывалась со смеху, брала за ручку, просила внимания (тут не взаправду, тут можно быть и посмелее).
- Я ли не молодец, - говорила подбоченясь. - Уж не откажи, мигни хоть разочек. Осчастливишь навек.
Федор мигал, раз ей хочется. Сзади подкрался к нему Василий, повис на шее и запричитал напевным старушечьим голосом:
- Кроха малая, неразумная… На ласковое не кидайся, на грубое не гневайся - слушай, что говорить буду… Как пойдет шашнадцатый годочек, по сторонам не заглядывайся, парням не поддавайся. Ой, нарвешься на кого- плакать будешь слезами горючими…
Федор увернулся. Заметил, как стыдливо вспыхнула Марфуша, словно бы для нее сказано. Метнул злой взгляд на Василия, сказал:
- На дурака все надежда была, а дурак-то и поумнел. Вот наказанье не ко времени…
Но Василий отмахнулся, приплясывая, пел:
Извините, господа,
Что я вышла черна:
У Карзинкина жила,
Я машины терла.
Стали наряжать и Прокопия. Но с ним было хуже: ничто не лезло. Ему густо намазали щеки свеклой, попудрили сажей - стал похож на черта.
Так и ходили по каморкам. Старательно оттопывали перед хозяевами, желали в новом году счастья.
- Спасибо на добром слове, - отвечали им. Отдаривали: кто стопкой водки, кто куском пирога, а кто и просто поклоном. Для пирогов у Прокопия висела через плечо холщовая сумка. Сам он тоже пускался в пляс - его сразу узнавали по длинным, плохо гнущимся ревматическим ногам.
Из казармы направились в Белый корпус, в квартиры служащих. Там были поскромнее: пугала непривычная чистота комнат, чопорные улыбки хозяев. Случайно забрели к табельщику Егорычеву - сидел за столом, пил чай, держа блюдце в растопыренных пальцах. Замешкались, пропала охота плясать, попятились назад, захлопнув за собой дверь. Зато у Дента устроили такой гвалт, что он поначалу перепугался, но, опомнившись, сам вошел в хоровод, дрыгая по-смешному ногами. Прокопий хлопал его по плечу, приговаривая:
- Ай да англичашка… Удружил…
Жена Дента тряслась в мелком смехе, тянула мужа из круга. Василий Дерин подскочил к нему, закрутился волчком, пропел:
У Карзинкина-купца
Стоит фабрика пуста,
На дворе собаки лают -
Все рабочие гуляют.
- Да, да, - подтвердил Дент, - совсем пуста.
Утомившись, подступили к хозяину:
- Полагается по обычаю…
Дент понимающе кивнул. Из стенного шкафчика достал бутылку, рюмки на длинных ножках. Вино было тягучее и слишком сладкое, но и им остались довольны. Уходя, пожелали:
- Живи, как хочется, хозяин. Мастеровых не обижай.
- Кто обижает? - встрепенулся Дент. - Я не обижал…
Колобродили до утра. Под конец решили идти к дому управляющего.
Самого управляющего не оказалось - на рождественские праздники был приглашен Карзинкиным в Москву. Встретила ряженых заспанная кухарка.
- Куда, оглашенные! - замахала руками. - Спят все.
- Спят, так разбудим, - заявил Василий. Предложил: - Споем?
Запели старую колядовую песню:
Уж как шли ребята-колядовщики,
Виноград, красно-зелено моя!
Колядовщики, все фабричные,
Виноград, красно-зелено моя!
- Пусти их, Полина, - донесся сверху голос Грязнова.
Из своей комнаты вышла и Варя, заспанная, с распустившимися по плечам волосами. Федор, встретившись с ней взглядом, улыбнулся приветливо. Она растерянно кивнула в ответ - не узнала.
А колядовщики пели:
Посреди двора, посреди широка,
Стоят три терема,
Три терема златоверхие,
В первом терему - красно солнышко,
Во втором терему - часты звездочки.
Сам хозяин в дому - господин в терему,
Хозяюшка в дому - что орешек в меду,
Виноград, красно-зелено моя…
И снова плясали. Под хлопотливые удары бубна Федор тряс плечами - под цыганку. Поравнявшись с Варей, по лицу которой было видно, что забава ей очень нравится, шепнул:
- Со счастьем в новом году, барышня!
Варя вздрогнула, радостно вглядываясь в его лицо, прыснула счастливым смехом. Заговорщически, так же тихо ответила:
- Вот бы никогда не подумала, что это вы…
В углу у лестницы, насупясь, стояла Марфуша. Видела, как Федор что-то сказал девушке и та обрадовалась. Свет померк в глазах Марфуши. Почувствовала себя жестоко обманутой. Что он ей шепнул? Наверно, сказал, что любит, с чего бы расцвела так? Ой, мамоньки!.. Прислонилась к стене: голова кружится - от вина, что ли? А ей-то что нужно от него? Своих, господских парней мало? Бесстыжая…
Василий оттопывал перед Марфушей, вызывая плясать. Она не замечала… Видимо, и Варя признала ее, зябко поежилась под враждебным взглядом.
А тот, кто только что причинил Марфуше горе, сделав ее самой несчастной из людей и уж, конечно, не догадывавшийся об этом, - был занят другим. Наступая на Грязнова, теснил к стене.
- Нехорошо, инженер, мастеровых забижать. Смотри, счастья не пожелаем.
- Что такое? - недоуменно спросил Грязнов.
- А то, Алексей Флегонтович: с Дентом деретесь, с мастеровых шапки летят.
- Ты, Федор?
- Это все равно - я или кто другой. В каморках только что и разговору об отмене праздничных работ.
- Растолковал бы тебе, в чем дело, да не время сейчас, - сказал инженер.
- Когда о заработке, у нас всегда время. Не так богато живем. Голой овцы, инженер, не стригут.
- А я думал, что вы разумнее, Федор, - раздражаясь, проговорил Грязнов. - Я пока не имею такой власти, чтобы распоряжаться. Есть на то управляющий. Наоборот, хотите знать, настаиваю, чтобы слесаря получили прибавку к заработку.
- Спасибо, коли так. Только смотри, Алексей Флегонтович, не любим мы, когда нас обманывают.
- Я тоже не встречал человека, который бы любил обман, - насмешливо сообщил инженер. Развел руками. - Угостить не могу вас… Нечем…
- Мы не в обиде, - успокоил Федор. Глянул на Марфушу, безучастно стоявшую у стены. - Потешим хозяина?
Марфуша отвернулась. Федор с улыбкой подумал: "Беда с этими женщинами. Опять чем-то не угодил". Запел первый:
Благодарствуем, хозяин, на хлебе, на соли, на жалованье, Виноград, виноград, красно-зелено моя!
Напоил, накормил, со двора отпустил,
Виноград, красно-зелено моя!
Попрощались с хозяевами и пошли досыпать. В морозном воздухе гудели колокола - в церквах звонили к заутрене.
2
К концу первого года службы Грязнов знал все сложное хозяйство фабрики и оставался за управляющего, когда тому приходилось уезжать в Москву по вызову владельца.
В каждую поездку Федоров втайне надеялся, что вслед придет телеграмма, требующая его немедленного возвращения. Он так и не мог преодолеть настороженности, с какою с самого начала относился к молодому инженеру, ожидал от него что-то такого, чего и сам не знал, но обязательно неприятного. О своих подозрениях думал: "Старый ворон не каркнет даром: либо было что, либо будет что". Порой он задерживался на неделю и больше - телеграмм не было. А когда приезжал и придирчиво вызнавал, что произошло за время его отсутствия, как всегда, не мог не согласиться, что все распоряжения Грязнова оказывались разумными.
Грязнов становился просто незаменимым. Видя, как он все делает легко и уверенно, старается быть услужливым, управляющий часто подумывал, что несправедлив к нему. Но угрызения совести быстро улетучивались, когда Грязнов восставал против заведенных исстари фабричных порядков. Федорова часто возмущал даже не сам разговор, а поведение инженера при этом. Последнее время появилась привычка скрещивать руки на груди и в упор, не мигая, смотреть на собеседника. Федорова больше всего бесила эта наполеоновская поза.
Грязнов садился напротив, складывал руки и начинал:
- Разбивка смены на заработку и доработку ничем не оправдана. Чтобы работать хорошо, надо выспаться. А как, подумайте, мастеровой выспится, когда в запасе у него между каждой сменой не более пяти часов: надо прийти с фабрики, поесть, что-то поделать - тут и часом не управишься. Шесть - работаю, шесть - отдыхаю, снова шесть - работаю. Такой круговорот всю неделю. Жуть вас не берет, когда представляете это? Вы замечали, что меньше товара вырабатывается именно в последние дни недели, когда мастеровой выжат, как губка?
Он говорил, а управляющий не мог отвести глаз от его рук, покоящихся на груди. И уже невольно настраивался на подчеркнуто вежливый, насмешливый тон:
- А вы, голубчик, уж не сочувствующий ли? - спрашивал он, сладко улыбаясь при этом. - Вон как беды фабричных вас трогают.
Грязнов морщился, кособочил рот и, с усилием сдерживаясь, продолжал:
- Все-таки двенадцать часов подряд куда легче, чем эта разбивка. Хоть есть возможность выспаться.
- Так, так, - поддакивал управляющий, играл серебряным колокольчиком. - А вы спросите у самих мастеровых: что лучше?
Грязнов воспользовался советом, и, к его удивлению, кого он ни спрашивал, отвечали: "Как сейчас, знамо легче".
"Просто привыкли, а не легче", - объяснял ом себе.
Перед пасхой все мастеровые получали полный расчет. Тут же контора вела новый наем. Грязнов, радостный, разрумянившийся от ходьбы и сочного весеннего воздуха, протолкался по лестнице, запруженной рабочими. Оттого ли, что ему было весело, перед ним охотно расступались и, как казалось, дружелюбно кланялись. Таким он вошел к управляющему, сияя свежестью и здоровьем.
Федоров подписывал бумаги, какие ему передавал из зеленой папки конторщик Лихачев. В чисто вымытое, с выставленными зимними рамами окно вливался солнечный свет. Кабинет казался уютным, даже громоздкий, портрет Шокросса был будто бы к месту.
Дождавшись, когда Лихачев вышел, Грязнов сел в кресло напротив, не забыв скрестить рук. Заметив это движение, управляющий усмехнулся:
- Чем на этот раз порадуете, Алексей Флегонтович?
- Весна на улице, - еще не теряя радости, сообщил Грязнов. - Люди - как помолодели. На Широкой, возле будки, стоит городовой и, что бы вы думали, - играет резиновым мячиком. С шашкой, в мундире и играет мячиком. - Грязнов заразительно засмеялся.
Подобрел и Федоров и опять подумал, что бывает во многих случаях несправедливым. "Он хороший, славный малый и только". И даже в скрещенных руках на этот раз не увидел ничего обидного.
- Кстати, Семен Андреевич, - обратился с вопросом инженер, - к чему полностью рассчитывать рабочих, чтобы тут же и нанимать их? Не понимаю!.. У конторы полно народу, десятки служащих потеют и не успевают - люди давятся в очереди. Зачем? Такой порядок был введен, когда на фабрике работали крестьяне - на лето они уходили домой, им нужен был полный расчет. Сейчас-то их единицы…
"Нет, он определенно славный малый. И все его вопросы оттого, что он стремится понять, что происходит вокруг. Право, грешно подозревать его в чем-то нехорошем".
- Голубчик, Алексей Флегонтович, - ласково сказал управляющий. - Не нами был заведен такой порядок, но он удобен, и мы его оставили… Попробуйте в середине года уволить неугодного вам рабочего. Что тут будет? Вмешается фабричная инспекция, пойдут жалобщики - его приятели. Хоть он и лодырь, и смутьян, а заступников найдет, его не уволишь без осложнений. При расчете в пасху все упрощается: "Вы уже опоздали, на ваше место только что взят человек". Удивится мастеровой: "Когда? Сегодня еще работал!" - "Вот сегодня и взяли"… Второе дело. Вам-то известно, что сейчас подготовлены измененные расценки? Знакомься и хочешь - работай на новых условиях, не хочешь - иди за ворота, не держим… Странно, что вы не понимаете, отчего так делается…
После такого подробного объяснения Грязнов не нашел, что возразить.
3
В день, когда вывесили новые расценки, Федор Крутов дежурил в котельной левого крыла фабрики. Незадолго до конца смены в помещение ворвался Андрей Фомичев - лицо в красных пятнах, глаза ошалелые. Оглянувшись на него, Федор подумал: случилось что-то необычное, раз прядильщик ушел от машины, не боясь налететь на штраф. Стараясь перекричать гул, Андрей еще от двери сообщил:
- Сидишь, а там такие дела! Беги в прядильное… Все собрались, ждут!
Потряс энергично руку, здороваясь, стал возбужденно рассказывать, что произошло… Только расклеили приказ- прядильщики взбунтовались. Отделение гудит, рабочие останавливают машины. Смотрители штрафуют кого попало - ничего не помогает… Прядильщикам срезали зарплату на десять процентов. Слесарям обещанной прибавки нет. У ткачей так и осталось, как было, но и они недовольны.
- Ты торопись. Тебя выбрали к управляющему идти. Василий Дерин и Паутов требование составляют.
Федор, прищурясь, смотрел на Андрея, покусывал губы. Екнуло сердце - снова лезть на рожон? И почему он? Только жизнь спокойная началась. Пусть Андрюха и идет и шумит - у него получается.
- Нельзя мне уходить с дежурства, - сказал он, отходя. - Сам видишь - котлы…
Фомичев понял его состояние.
- Василий тоже говорил, что лучше тебя не трогать. На примете ты, чуть что - сразу выкинут. Ну, а кому больше?.. Все тебя знают… И решили… У Паутова детишки малые - с тобой к управляющему идет. И я бы мог отказаться - тоже сильной охоты нет. Только знаю - кому-то надо идти. Между прочим, договорились: выборных в обиду не давать.
- Нет, не уговаривай, - уже решительнее отказался Федор. - Все равно без толку. Что решит контора, так оно и будет. Никуда не попрешь. Новый инженер хлопотал о прибавке слесарям. Как видно, и его слушать не стали. А это не то, что твои студенты: руками не машет, знает, что рабочему надо.
- Студенты хотя бы одно правильно говорят: бороться надо…
- Бороться? А кто скажет, как бороться? Вот ты знаешь, что надо бороться, а Митька Шабров, из трепального, тот совершенно об этом не думает. Он помочится в чайник, из которого пьют его товарищи, - и доволен, хохочет, ничего-то ему больше не надо… А для студентов мы все на одно лицо: этакие ребятки-несмышленыши. Подскажи, дескать, им, и пойдут крушить. Все не так, Андрей, как кажется… Потому и не зови. Хватит с меня. Досыта!
Фомичев ушел, и Федор мог бы быть спокойным: обойдутся без него. У верстака сел на чурбашек, служивший вместо табуретки. Дрожали руки, когда скручивал цигарку. Больше всего злило, что, не спросив, распорядились им. "Почему й? - в десятый раз задавал он себе вопрос. - Совсем как когда-то в саду Егорка Дерин: "Дяденька, отними рубаху". Тому хоть не к кому больше было обращаться - отца рядом не оказалось. А тут?.. Мало разве людей?.. Конечно, Андрюха подсказал, Василий не решился бы - знает, сколько перетерпел за эти два года… Фомичев уже, наверно, пересказывает, о чем говорили здесь… Хоть бы кто зашел, кого можно было оставить за себя, - посмотреть, что они собираются делать".