Повисла Марфуша на дернувшейся руке, слетела радость с лица. Федор сдержался, унял злую дрожь. Ожидавшему худа Коптелову поднес к носу костистый кулак.
- Гляди! Наперед думай, что говорить…
Стоявший в воротах Бабкин деликатно отвернулся, будто ничего и не заметил. За Крутовым и Марфушей прошли в сад Андрей Фомичев и белобрысый студент. Хожалый подозрительно покосился на студента, но сказать что-либо остерегся: "Заодно с этим бешеным, леший их, пусть идут".
Студент нагнал Федора, шел вровень, лукаво усмехался. Это задело Федора.
- Чего скалишься? - добродушно спросил он.
- Так…
- Так! Рук марать не хотелось, вот как!
- А я думал, ты его пристукнешь. Все одним., подлецом меньше. Каков, а? Кабы ему песий хвост, сам бы себе бока нахлестал. Знает, что ничего не получит, а выслуживается.
- Рук марать не хотелось, - раздраженно повторил Федор.
- За хулиганство отвечать не хотелось, - уточнил студент. - Какие бы благородные порывы ни были, а все-таки хулиганство - поколотить сторожа. Так ведь? Уважать ты себя больше стал. Понимаешь, что не в таких сошках причина. Не признаешься, а понимаешь.
- Послушай, как тебя, Иван Селиверстов. Кто ты такой? Иди ко всем чертям! Хватит с меня той книжки и полутора лет. Хочу теперь жить, как все. Не думая ни о чем. Понял?
- Понял, - сказал студент.
Шли к резному разукрашенному павильону, приготовленному для гостей из города. Справа от павильона крутились карусели, ближе - настроены сооружения для игр, тут же, прямо под деревом, торговали пивом, сластями. Андрей Фомичев и присоединившийся к нему студент сразу же затерялись в толпе, Федора встретили мастеровые, с которыми вместе работал, и потащили пить пиво. Марфуша осталась одна у карусели, где выстроилась большая очередь. Посмотрела, посмотрела, прикинула, сколько желающих, и решила, что толку не добиться. Лучше уж поглядеть, что делается у совершенно гладкого столба, на верху которого трепещет синяя рубаха. Охотников до рубахи много, задорят друг друга:
- Валяй, доставай, сто лет одежка носиться будет.
- Дайте попробовать, православные, вниз падать буду, не куда-то.
Низкорослый парень в картузе со сломанным козырьком- лицо глупое, блинообразное - берет из блюда калач и пробует залезть.
Столб скользкий, мешает калач в руке: наверху, взобравшись, надо съесть его, потом и рубаху снимать. Сначала поднимается шустро, но когда осталось менее половины столба, замедлил, задрожал калач в руке - значит, выдохся. Продержавшись еще какое-то мгновение, парень кулем летит вниз. Не повезло!
Мальчишка рвется сквозь толпу любопытных - Егорка Дерин. За ним, пыхтя, толкается неразлучный дружок Васька Работнов.
- Куда? - совестят их. - Парни не могут, а вы… - И безнадежно машут рукой.
- Ей-богу, долезу! - божится Егорка.
- Пусть его… посмеемся.
Егорка рассудил: двойная выгода - калач съесть, да и рубаха, такой во сне не снилось. Вот тятька рад будет! Поплевал на ладони, хохолок темный пригладил, перекрестился на животе, полез. Мигнуть не успели - на метр от земли. Дальше - больше, калач, не как у других, не дрожит. Долезет! А народ прибывает. Далеко видно мальчишку на столбе. Трепещет рубаха - дразнит… Кричат:
- Смотри, снимет! Ей-ей снимет!
Егорка уже к верхушке столба добрался, уже калач в рот сует - хожалый Коптелов (будь неладен) появился, орет, подняв голову:
- Кто позволил?
Кто Егорке позволил? Сам! Штукмейстера у столба не оказалось - застрял возле карусели, - вот и полез.
- А ну, съезжай, - командует хожалый. - Рубаху не трожь, замараешь…
Задрал Коптелов голову, ругается.
- Пусть берет, - защищают в толпе. - Затем и лез…
Выскочил пьяненький Паша Палюля, подбоченился, будто не Егорка, а он на столбе. Выдохнул с восторгом:
- Эхти! Не слезай, парень, держись крепче.
Мальчишка обхватил скользкий столб- словно прилип. Хороша рубаха, как живая, колышется. Сдернул ее, скомкал и Ваське швырнул - лови и беги.
Да разве поймать Ваське Работнову. Пока потянулся, Коптелов подскочил - успел дать Ваське затрещину и рубаху схватить.
- Эй, шустрый, слезай. По тебе ворота плачут.
- Не слезу! Хучь до ночи буду сидеть. Вот залезь и стащи.
Упрямится Егорка. Не по закону отобрали рубаху. Аль условия он не выполнил? Обман сплошной - не праздник.
- Не для вас праздник - для взрослых.
Хочешь не хочешь, пришлось мальчишке слезть. А чтоб хожалый не поймал и не вывел из сада, прыгнул в сторону, скрылся за спинами. Пускай рубаха пропадает, зато на взрослом празднике побуду.
Правее на вытоптанной площадке такой же гладкий столб, но лежит на высоте полутора метров. С одного и другого конца выстроилась очередь. Сходятся на бревне по двое, стараются, кто кого столкнет. Егорка подобрался поближе, пристроился сбоку табельщика Егорычева. Увидал цепь по животу - обомлел. Мать честная - руб-лев сто стоит.
Егорычев цепь оберегает. От подростка шаг, второй. Встал возле солдата-фанагорийца, все надежнее. Солдат перекидывается шуточками с молоденькими девушками, морщит рябое лицо в смехе. Рад, что после дежурства у Коровницкой тюрьмы получил увольнительную, еще больше рад, что увидел в саду Марфушу, с которой так хорошо поговорил днем.
- Где ваш, ждали которого? - спросил Родион в первую очередь.
Марфуша пожала плечами: дескать, кто его знает.
Еще сильней обрадовался солдат. Рвется к бревну показать удаль.
- Иди, идол прилипчивый, - лукаво смеется Марфуша. Веселье так и брызжет с ее лица. Сама на себя дивилась- рот сегодня не закрывается. "Ой, мамоньки, что-то будет!"
Посмотрела на очередь. Рябой солдат уже стоял на доске с поперечинами, по которой забирались на бревно. Вот сшибся с одним - устоял, хватил второго по плечу - опять устоял. И все на толпу оглядывается: видит ли Марфуша, понимает ли, что для нее старается.
- Ничего, хваткий, - одобряют в толпе.
- Братцы, так ить у него ноги кривые! Ишь оплел бревно, столкнешь разе!
Табельщик Егорычев тоже на солдата косится, а к Марфуше Оладейниковой всем лицом. Глазки масленеют, колыхается цепь на животе. Сколько раз на дню в фабрике видит - красоты не примечал. Тут словно прозрел: коса светлая до пояса, с бантом белым, глаза крупные, влажные, синь такая - утонешь. Глядит Егорычев: до чего ж ладна, до чего пригожа. Ус свой роскошный подкрутил, подмигнул призывно.
Марфуша через плечо оглянулась: любопытно, кому это козел пархатый мигает? Неужто мне! Засмеялась звонко.
Егорычев еще ближе, глаз не сводит. Не понял смеха: думал, осчастливлена вниманием. Протянул пухлую с рыжеватыми волосами руку, чтобы поздороваться. Нынче праздник, нынче не зазорно и руку пожать хорошенькой работнице.
Сбоку, невидимый ему, стоял Федор Крутов. Злился… И когда волосатая рука повисла в воздухе, кровь прилила к лицу, проворно подхватил, сжал. Егорычев хотел обидеться, но решил, что не стоит поднимать шума из-за пустяка. Подумал только: "Принесла нелегкая не ко времени".
А затем случилось что-то непонятное. Пальцы стали слипаться, в кисти появилась резкая боль. Егорычев дрогнул коленками, невольно стал приседать. Наклоняясь все ниже, как в поклоне, побагровел от натуги, покосился в сторону деревянного разукрашенного павильона, где собрались за столиками именитые гости. Ужаснулся. Позор! Поймут: кланяется. И кому? Смутьяну! Тюремщику!.. А Марфутка-то чему смеется, бессовестная!.. Ай, какой позор!..
Когда же Федор выпустил руку - выпрямился, метнул злобный взгляд и, не задерживаясь, пошел от греха подальше. И не кричал, и не грозился, а Федору стало немножко не по себе. Он совсем не хотел обижать Егорычева. А вышло как-то не так. Хорошо еще, студента рядом не оказалось, опять стал бы измываться. Но Марфуше понравилось…
- Дяденька, а дяденька!..
Сзади Федора дергал за рукав мальчишка. Что-то уж больно знакомое лицо, а кто - забыл.
- Дяденька, отними рубаху.
Такая надежда в глазах у мальчишки, такая мольба, что Федор участливо спросил:
- Какую рубаху?
- На столбе висела. Я залез, снял, а у меня отобрали. Зачем же тогда и лез… Не по закону…
- Тебя как зовут?
- Егор.
- Дерин, что ли?
- А кто же, как не Дерин. Отнимешь? Хожалый отобрал. Он штукмейстеру отдал.
Мальчишка чуть не плакал.
- Но почему я? - удивился Федор. - Отец где?
- А! - Егорка махнул рукой. - Кнуты вьет да собак бьет.
- Мда… - нерешительно произнес Федор. - Мне ведь тоже не отдадут.
- Отдадут, только скажешь. - И уже тащил к будочке, где штукмейстер, из немцев, длинноногий, в помятом и измазанном мелом сюртуке, учил фабричных парней попадать мячом в железную тарелку, что стояла в десяти шагах от него на табуретке.
- Три попадания - пачка папирос "Трезвон". Кто первый?.. Пардон? - вежливо извинился он, налетая на Федора. - Вы первый. - И вручил мяч.
Стояла очередь, но раз мяч в руках, Федор кинул. И конечно, не попал.
- Рубаху мальчишке отдай.
Штукмейстер поджал тонкие губы и закатил глаза.
- Какую рубаху? Какой мальчишка? Не морочьте голову… - Глянул на Федора, на Егорку и как будто вспомнил - Сидел на столбе мальчишка. Сторож сказал. Я не успел… Не видел…
- Сидел, так отдай. Не ветром же ее сдуло. Чего парня обидел? Своя-то у него гляди какая.
Рубаха была неважная, с полуоторванным воротником, заступник был рослый, требовал решительно, и штукмейстер - не своя, хозяйская - смягчился. Нырнул в будочку, порылся и вытащил лист бумаги и аккуратно свернутую синюю косоворотку. Стал спрашивать Егоркину фамилию.
- Расписываться умеешь?
- А чего не уметь, - храбро заявил Егорка, взял карандаш из рук штукмейстера и поставил жирный крест. Потом сунул рубаху за пазуху и рванулся с места - не передумал бы.
- Спасибо, дяденька! - обернувшись, поблагодарил он. - Век не забуду.
Штукмейстер принял его слова на свой счет. По-доброму улыбнулся.
- Мальчик очень славный. Пусть носит на здоровье.
В резном павильоне за продолговатым столиком вместе с управляющим фабрикой Федоровым сидели инженер Грязнов, его сестра Варя, товарищ городского головы купец Чистяков с дочкой, бледной болезненной девушкой с томным взглядом. У самого барьера курил и поглядывал на забавы мастеровых фабричный механик Дент. Половой с полотенцем в руках разносил прохладительные напитки.
Управляющий, как радушный хозяин, кивал служащим, гуляющим по аллее, - всех в павильон не приглашали. Увидев сумрачного человека в черной тройке, помахал рукой.
- Сюда, Петр Петрович. Что-то вы запропали, а у меня к вам дело. - И когда тот подошел, повернулся к Грязновой, представил: - Варюша, вот врач нашей больницы Воскресенский. У него вам придется работать.
Воскресенский церемонно раскланялся с каждым, поцеловал руку девушке. Свежесть ее молодого лица, открытый, чистый взгляд понравились ему. С интересом проговорил:
- Нуте, каков из себя наш коллега? Поладим ли?
- Несомненно, - охотно подтвердила девушка. - Я постараюсь быть послушной.
Угрюмое лицо Воскресенского просветлело. Подсел рядом. Половой поставил бокал, хотел наполнить шипучим напитком.
- Э, мне что-нибудь покрепче… Да и вот этому суровому господину, - указал на Грязнова. - Уж очень почему-то внимательно приглядывается ко мне. Поверьте, я не обижу вашу даму, - шутливо докончил он. - Не смотрите на меня так страшно.
- Это мой брат, Алексей, - пояснила Варя.
Тогда уж и Воскресенский более внимательно оглядел инженера.
- Похож, - добродушно проговорил он. - Только уж больно зол. На кого-то обиду имеет.
Грязнов несколько растерялся, не зная, как отнестись к грубоватой шутке доктора. Варя встревоженно коснулась его плеча - видимо, боялась, что он взбеленится и наговорит черт знает что. Сестренка знала характер своего старшего братца.
- Во всяком случае вам беспокоиться нечего, - медленно проговорил Грязнов. - Не на вас.
- Тогда все ясно - на Сергей Сергеича.
- Кто такой Сергей Сергеич?
Доктор без слов показал на сухопарого Дента.
- Вполне возможно, - тихо ответил инженер. - Нас уже знакомили. Симпатии я не вызвал. Прискорбно, я это понимаю, но ничего не поделаешь.
- Очень прискорбно, - все в том же тоне продолжал доктор. - Мистер Дент - влиятельнейший человек.
Дент, услышав свое имя, повернул голову. Приветственно поднял руку.
- Петр Петрович… сто лет!
- Это он хотел сказать: сколько лет, сколько зим, - перевел Воскресенский на ухо Варе. И тоже сделал театральный жест. - Доброго здоровья, милейший.
Варя улыбнулась доктору, показав ровный ряд белых зубов. Поняла, что он шутил ради нее и что она ему нравилась. Ей тоже стало казаться, что давным-давно знает этого человека. И это хорошо, что ей придется работать с ним.
Перед отъездом Варя окончила курсы сестер милосердия и уже получила место в частной московской больнице. Но когда брат стал переводиться из Центральной конторы товарищества Карзинкиных на здешнюю фабрику, она поехала с ним.
Улочки фабричной слободки чем-то напоминали ей родной Серпухов, где жила их семья, где на заросшем лопухами кладбище похоронены отец и мать. Одного боялась: как бы не в меру вспыльчивый брат с первых дней не испортил себе карьеру. Сама она была милейшим существом и очень переживала, если видела, что ею оставались недовольны. Нынешний день просто везло. Если не считать болезненной девицы Чистяковой, с неодобрением оглядывавшей ее простенький наряд, все были с ней любезны, на всех она производила приятное впечатление.
Мимо павильона проходили мастеровые, переговаривались, плевались семечками. Праздник шел чинно, пристойно. Солнце еще не успело спрятаться за деревьями. На земле оставались длинные тени. Тень от девицы Чистяковой была ужасающе уродливой. "Боже, как я к ней несправедлива, - подумала Варя. - И в сущности только из-за того, что она позволила себе бесцеремонно разглядывать меня. Нельзя быть такой гадкой".
Чтобы загладить свою вину, Варя улыбнулась Чистяковой и перевела взгляд на площадку, где забавлялись мастеровые. Наиболее оживленно было у бревна, - там мерялись ловкостью и силой фабричные парни.
С одной стороны на бревне стоял солдат-фанагориец. Ему выходили навстречу, сшибались, и после недолгой борьбы он опять оставался победителем. Но вот поднялся белоголовый высокий мастеровой в пиджаке, небрежно наброшенном на плечи. Так же небрежно, почти красиво он бросил пиджак девчушке со светлой косой и пошел навстречу солдату. Им долго не удавалось перебороть друг друга. В конце концов солдат устал, оскользнулся. Его окружили, хлопали по плечу и смеялись. А мастеровой стоял на бревне, ждал, кто будет следующим. У него был такой спокойный и уверенный вид, словно он собрался не уступать бревна до конца праздника.
Сидевший рядом Воскресенский тоже заинтересовался мастеровым. И когда тот шутя столкнул взбежавшего на бревно парня, доктор не удержался от похвалы:
- Каков молодец. Наблюдаю за ним - нравится. И понять не могу - чем, а нравится.
Теперь уже все, кто был в павильоне, следили за борьбой на бревне.
- Ба, признаю, - вглядевшись, заявил управляющий. - Хороший мастеровой, но, к сожалению, смутьян первостатейный. - Усмехнулся, хитро скосив глаза на фабричного механика. - Наш дорогой мистер Дент года полтора тому назад пострадал через него…
Чистяков, тоже, как и дочь, болезненный, с впалыми щеками, вдруг оживился.
- Мистер Дент, - скрипучим голосом спросил он, - как это вам удалось пострадать через рабочего?
- О, это веселая история, - бодро начал англичанин, присаживаясь поближе. - Я много смеялся, а мне было не до смеха. Да… Я не знал, что такое русский трактир. Я ходил туда в воскресенье, угощал всех, расплачивался за всех, а потом меня водили в полицию. В полиции оказался мастер Крутов, успокаивал, а я не был спокоен. Я думал: угощать всех по русским обычаям - плохо и готовился к худшему. Но пришел пристав, долго беседовал и просил идти домой. Я не пошел домой, а велел объяснить, почему был в полиции. И пристав объяснил: "Мистер Дент, произошла нелепая ошибка. Вас приняли за государственного преступника, который должен был прийти в трактир". Тогда мне стало весело. Я записал в дневник. Это очень редкий случай…
- Тот самый мастер Крутов - вон на бревне, - закончил за него управляющий. - Отобрали у него запрещенную книжку. Естественно - где взял? Ну и сочинил, шельмец, что получил в трактире у некоего Модеста Петровича, обрисовал его, как положено. Наши молодцы туда - и сграбастали Дента. А Модест - выдумка. Всю весну наблюдали за трактиром - кроме фабричных, никто в него не ходит.
Крутов бился на бревне с не менее ловким мастеровым. Оба осторожно прощупывали друг друга, не спешили делать решающий удар. Грязнов с жадным любопытством следил за ними, сам постепенно входил в азарт. Потом поднялся, конфузясь, объяснил:
- Пойду попробую…
- И охота вам, батенька, - ворчливо сказал управляющий. - Для вас ли эта забава? Сидели бы и поглядывали.
- Ах, Семен Андреевич, не останавливайте господина инженера, - тонким голоском попросила Чистякова.
Товарищ городского головы, приехавший сюда ради дочери, любительницы всяких празднеств, не замедлил поддержать ее.
- Идите, идите, молодой человек, - напутствовал он Грязнова. - Много со стариками будете сидеть - сами состаритесь.
Толпа затихла, когда Грязное ровным шагом подошел к бревну. Мастеровой спрыгнул, то же сделал и Федор. Инженер поднял руку.
- Стойте, куда же вы. Давайте поборемся.
Очередь расступилась, и Грязнов, провожаемый любопытными взглядами, легко, пружинисто взбежал на бревно.
Оба они были почти одинакового роста, оба стройные, подвижные. Суровость на лице делала Грязнова старше, чем он был на самом деле. Федор же был весь добродушие, ждал когда противник начнет борьбу.
- Крутов? - спросил инженер.
- А вам откуда известно? - удивился Федор.
- Слышал. В популярности вам не откажешь. И в ловкости тоже.
Федор не ответил, раздумывал: "Столкнуть этого господина, вот злиться будет!"
Грязнов побледнел, стал медленно, чуть наклонясь вперед, наступать. По тому, как он стоял, Федор понял, что сшибить его будет нелегко.
Внизу бурлили зрители. Высказывались и за того и за другого.
- Где ему! Вон силища-то у того, у черного. Как филин, гляди гукнет.
- Федору-то не выстоять? Сшибет, не ходи к гадалке.
- Держись, братишка, пусть узнает седьмую тысячу…
Грязнов без улыбки сказал Федору:
- Не совсем честно получается: все за вас и хоть бы кто в мою пользу. Давайте начинать, а то я без боя свалюсь, не выдержу.
Федор дружелюбно кивнул. Противники еще присматривались, не решаясь сделать первого удара, когда у ворот раздались крики, народ потянулся туда. Федор, стоявший спиной к воротам, оглянулся. Показалось, что в гуще толпы заметил отбивающегося от городовых белобрысого студента.
В разных местах сада послышались свистки.
Грязнов в это время ловко упал на колено, задел Федора по ноге. Федор качнулся и полетел. Следом спрыгнул инженер.
- Наверно, еще встретимся, - просто сказал он. - Работаете на фабрике?
Федора занимала свалка у ворот. Ответил с запозданием:
- Работал в ремонте… до тюрьмы. Сегодня только пришел.