- Слышал. Книжки запрещенные читаете?
Федор опять удивился: откуда бы ему знать?
- Я инженер Грязнов. Вот прибыл на фабрику, работать…
- Что ж, - пристально глядя на него, сказал Федор, - будем знакомы.
Думалось ли Федору Крутову, что еще не раз столкнется с этим человеком? Все будет: и обоюдное уважение, и искреннее непонимание поступков каждого и что в конце концов станут они смертельными врагами. Сейчас же Грязнов не мог бы сказать, как говорил о Денте: "Симпатии я не вызвал". Он нравился Федору.
Мимо них проходили мастеровые, встревоженно, переговаривались:
- Что там? Убили?
- Студента поймали.
- Студента? За что его?
- Студент. За что же больше. За то, что студент.
- Листки какие-то, говорят, расклеивал…
Волновались и в павильоне за столиками. Управляющий подозвал полового и велел выяснить, что происходит у ворот. Варя не стала ждать, направилась на площадку- брат что-то слишком долго задержался с Крутовым.
- Алексей, познакомь меня, - почти требовательно произнесла она, подходя к ним и не без робости взглядывая на мастерового. Вблизи рассматривая его, она отметила для себя, что если Крутова и нельзя назвать красивым, то приятный он - несомненно. Выразительны были голубые, чуть насмешливые глаза. Она выдержала его долгий взгляд.
- Моя сестра, - сказал Грязнов, не очень довольный тем, что Варя помешала их разговору.
Федор осторожно пожал теплую хрупкую ладошку: чего доброго, сделаешь больно - заревет. Варя застенчиво улыбнулась.
- Вы так деретесь на бревне, что я всерьез побаивалась за брата.
- Вы за меня побаивались бы, барышня. Счикнул он меня, будьте здоровы. Опомниться не успел. Приведись еще сшибиться, так я прежде подумаю.
Сзади его легонько толкнули. Оглянулся - Марфуша, губы надуты, не смотрит. Потянула за рукав.
- Ты чего?
- Пойдем. Зовут тебя… - сердито объявила девушка.
- А это ваша сестра, - сказала Варя. - Правильно?
- Нет, - смутился Федор, не зная, как объяснить, кем ему доводится Марфуша.
- Я рада, что с вами познакомилась. Нам тоже пора, Алексей, - проговорила Варя, украдкой поглядывая на рассерженную Марфушу. Понятно, что эта хорошенькая фабричная девчушка сердится из-за нее.
Но разойтись им так сразу не удалось. Широкими шагами подошел Дент и сразу к Федору.
- Я желал сразиться с победителем.
- Вот победитель, - указал Федор на Грязнова.
- О, русский инженер не есть победитель! - Для подтверждения Дент тряхнул головой. - Вы есть победитель. Я все видел. Я о вас думал, мастер Крутов.
Федор с недоверием воззрился на англичанина.
- Я о вас тоже, - сообщил он. - С того дня, как у Цыбакина расстались.
- О, Цыбакин! Он мне объяснил… Пожалуйста, сразиться.
- Да вот же победитель! - Федор начал выходить из себя: чего вздумалось англичанину покрасоваться на бревне?
- Мистер Дент прав, - вмешался Грязнов. - Я сделал выпад, когда вас занимала толкучка у ворот. Уважьте господина главного механика.
Федор почуял усмешку в последних словах инженера. Подумал: "Ладно, столкну, раз так Денту хочется".
Стал подниматься на бревно. С другой стороны торопливо взбежал Дент. Начали сходиться. Федор рассчитал, когда хватит руки, чтобы задеть противника, и, не остерегаясь, со всего маху хлопнул англичанина по боку. Дент резво взбрыкнул ногами в лакированных ботинках. Упал, правда, на руки и тут же с ловкостью спортсмена вскочил. Потряс головой, все еще, видимо, плохо соображая, как это произошло, что он моментально очутился на земле. Поглаживая ушибленный бок, невозмутимо заявил:
- Вы есть сильный, мастер Крутов. - И зашагал к воротам.
- Так и вы сильный. А сейчас это не считается.
- О, благодарю, - буркнул Дент и еще прибавил шагу.
Грязнов ухмылялся, поглаживая подбородок. Был доволен, что механик получил то, чего добивался. И еще большей симпатией проникся к Крутову.
Инженера поздравляли. Он рассеянно откланивался, стоя внизу у павильона вместе с Варей. На резном столбе висела синенькая бумажка. Прочел: "Рабочие! Придет ли конец вашему терпению? Как заведенные машины, гнете хребет, а весь ваш труд, все ваше богатство забирают хозяева. Вас обманывают на каждом шагу, каждый час. А потом задабривают глупыми развлечениями…"
Удивляясь, Грязнов смотрел на не просохший еще листок.
- Алексей, что это такое? - спросила Варя.
- А? Да просто так… - как можно безразличнее ответил он. - Объявление на продажу дома.
Глава третья
1
Замолкли трубы фанагорийцев, оборвались последние песни подгулявших мастеровых, дурашливо прогорланил петух в Починках - и все стихло. Мертвая тишина нависла над слободкой.
Но надолго ли? Не успели досмотреть последние сны, а уже в ночном посвежевшем воздухе завыл фабричный гудок. Назойливый, несся по каменным этажам рабочих казарм. От его рассерженного протяжного воя звякали стеклами покосившиеся домишки Щемиловки, Овинной, Ветошной, Тулуповой, Лесной… - десятка кривых грязных улочек, приткнувшихся под боком фабрики. Замелькал в окнах неяркий свет, зашевелились занавески в каморках. Первая смена торопилась на заработку.
Люди, невыспавшиеся, разбитые, протирали глаза, наскоро пили чай и шли к фабричным воротам. Утешали себя: ничего, через шесть часов можно будет доспать, досмотреть оборванные сны. Только бы не попасться на штраф - в утренней смене, когда человек еще не разгулялся, медлителен, ловят смотрители провинившихся. Задремал, стоя у машины, - штраф двадцать копеек. А чтоб не было недовольства, тут же объяснят: "Не штрафуй тебя - попадешь в машину, калекой станешь". Отсюда видно - штрафуют из добрых побуждений, от любви к людям.
На заработке дремлют не только у машин, а где придется, и даже в уборной - рабочем клубе - на рундуке. За "рундук" берут дороже - двадцать пять копеек. А всего-то за день - и в заработку и в доработку - с грехом пополам вырабатываешь шесть гривен.
О доработке, которая у первой смены начинается с четырех часов дня, старались не думать. Вот когда выйдешь с заработки, шесть часов отдохнешь, будешь возвращаться снова дорабатывать двенадцатичасовую смену, тогда и думай.
Как всегда, после праздничного дня счастливее оказывались рабочие второй смены: им можно поспать до девяти, до полдесятого, пока солнце, пробившись сквозь пыльные окна каморок, не сгонит с постели.
Давно отгремела посудой тетка Александра, кряхтя оделся Прокопий, Марфуша, прибрав волосы за платок, собралась - ушли все, а Федор и Артемка сладко похрапывали.
Никогда так хорошо не спалось обоим. С закрытыми глазами протянет Артемка руку, упрется в теплое родное тело - тут папаня, на постели, - прижмется теснее, вздохнет. Вздрогнет Федор, встревоженно осмотрится, и сразу так легко станет на душе: нет, это наяву, он дома.
Наверно, от счастья проснулся Артемка не как всегда- раньше. До спанья ли тут, когда забот столько?
Решил: скоро зима, потому перво-наперво попрошу шар, как у Егорки Дерина - ровненько выточенный из березового чурбашка, чтоб пустил и точно попал. Пусть будет крашенный по белому полю голубыми полосками. Таким шаром всех переиграю… Потом ножик складной с костяной ручкой пусть купит - их в лабазе и на Широкой в балаганах продают. Без ножа, как без рук: удочку и то нечем вырезать. А потом… потом надо ботинки справить. Артемке и ни к чему бы, да тетка Александра советует: дожди холодные вот-вот польют, дома сидеть все равно не станешь - надо ботинки.
Желаний много. И все теперь сбудутся, раз папаня рядом. Артемка потолкал отца - не просыпается, похрапывает легонько. Так он и в контору опоздает.
По коридору кто-то топал тяжелыми сапогами. Топот приближался, становился громче и вдруг затих у самой-самой каморки. Кто бы это? Артемка, чуть отдернув занавеску, уставился на дверь. Ойкнул, когда шагнул через порог, тяжело отдуваясь, усатый дядька в мундире со сверкающими пуговицами, с шашкой, пристегнутой к ремню. Тот самый дядька, что уводил папаню в тюрьму. Артемка встретился с ним взглядом - сердитые глаза, неласковые. Юркнул со страху под одеяло.
- Ты что? - сонливо спросил отец. - Аль почудилось?
- Городовой.
- Не бог весть какое страшилище - городовой. Так и то во сне. Чего испугался, глупыш.
Отец потянулся за табаком, лежавшим на столе в баночке из-под чаю, и только тут заметил нежданного гостя. Спросил, не удивляясь:
- Это ты, Бабкин?
Полицейский обтирал большим клетчатым платком лицо и шею, приглядывал, куда бы-сесть.
- Должно быть, я, - подтвердил он.
- Чего тебе понадобилось спозаранку мальчишку пугать?
- Поди застань вас в другое время. - Бабкин подошел к столу, тоже стал скручивать цигарку. Вместе прикурили. - Велено предупредить, что ты выселяешься из казенной квартиры. Вот распишись.
На стол лег лист бумаги. Федор оделся, стал читать.
- Что-то непонятно, Бабкин, - упавшим голосом сказал он. - Я с сегодняшнего дня иду работать. Могли бы не торопиться…
- Приказано конторой. Мальчишку тоже… само собой, забирай.
- Я тут живу, как себя помню. Подумали в конторе, куда я с ним денусь?
Бабкин промолчал. По его скучному лицу было видно, что шуметь бесполезно: не от себя, по службе. Сколько хочешь говори, что он может сделать? "Ладно, - решил Федор, - буду работать, оставят жилье". Расписываться не стал, отодвинул бумагу.
- Скажешь, не застал, мол. Имей совесть. Осень на носу. Куда я с ним.
Бабкин долго думал, пыхтел цигаркой. Потом решился, сложил листок, убрал.
- Приду вечером.
- Зачем ты эту шкуру носишь? - Федор указал на мундир. - Не идет она тебе.
- Если бы знал, что в твоей шкуре легче…
- От меня хоть не шарахаются. По-доброму глянешь- и ответят тем же. А тебя, как пугало, стороной норовят обойти. Совесть тебя не заедает?
- Много ты понимаешь. - Бабкин усмехнулся, шевельнув усами. - Совесть! Совестью не проживешь. Ближе к начальству - вот и совесть. Какая-никакая моя шкура, а я все над тобой. Вечером будь. Разрешат жить, бутылку поставишь.
- Со сна я, Бабкин, добрый, ладно, считай за мной. Все у тебя?
- По субботам станешь приходить в полицейскую часть на отметку.
- Это еще зачем? - изумился Федор.
- Так как ты теперь поднадзорный - порядок такой. Уезжать куда соберешься- испрашивай позволения.
Полицейский ушел, и только тогда Артемка осмелился слезть с кровати. Отец показался ему странным: остановится середь каморки и будто вспоминает, что надо делать. Это усатый дядька его обидел. Ладно хоть с собой не увел. Артемка и этому рад. Взобрался на табуретку к столу, пододвинул блюдо с кашей, заботливо оставленное теткой Александрой.
- Ешь, папаня. Потом ножичек с костяной ручкой пойдем покупать. Еще успеем.
Федор потрепал его по волосам.
- Хозяйственным, парень, растешь. Только ножичек купим опосля. Поешь - и давай к Егорке Дерину. Погуляешь до моего прихода.
2
У входа в фабрику сторож признал Федора, тронул козырек фуражки.
- С прибытием!
- Спасибо! - От неожиданности Федор даже замешкался. Подумал: "Совсем одичал в Коровниках, отвык от ласкового слова". Спросил, кивая на вход: - Пропустишь ли?
- Отчего же! - удивился старик. - Не лиходей какой, свой, фабричный. Шагай на здоровье.
- Ну, спасибо тебе, - еще раз повторил Федор.
Поднимаясь по узкой крутой лестнице, благодушно посвистывал. В конце концов все устроится. Не такая уж обуза - раз в неделю сходить в полицейскую часть. Выезжать он никуда не собирается, кроме разве на воскресенье к Сороковскому ручью, где обычно проводят праздничные дни мастеровые. На такую отлучку разрешения испрашивать не придется.
В лестничном пролете второго этажа увидел Василия Дерина. Застыл на мгновение, не веря глазам, потом бросился, обнялись. Хлопали друг дружку по спине:
- Чертушка, право, чертушка, - говорил Федор. - Вон стал какой…
- Ты-то будто не изменился.
В черных волосах Василия, спускавшихся челкой на потный лоб, запутались пушинки хлопка. Хлопок осел и на груди, видневшейся из-под расстегнутого ворота, и на бровях. В глубоко запрятанных глазах озорная радость.
- Чертушка, - повторял Федор. - В каморке не было, в саду на празднике все глаза проглядел - нету. Спрашиваю сына, говорит: "Кнуты вьет да собак бьет". Все шляешься, чертушка. Где пропадал вчера?
Со всех этажей несся ровный гул машин. Громыхали по цементному полу тележки с ровницей. Чтобы было слышно, приходилось кричать.
- За кнуты и собак Егорше порка будет, - пообещал Василий. - Ишь что о батьке удумал! А так, где я мог быть… Рубль неразменный добывал.
- Что ты! - подхватил Федор. - Покажи!
- Казать-то нечего, не дался. У меня кошка не та случилась - с рыжими подпалинами. Не разглядел я сразу-то, а чертей разве проведешь - не появились.
- Жалко.
- Еще бы не жалко. Знать, что ты пришел, я и заниматься бы не стал этим делом. Сегодня только узнаю: в саду Федор удальство показывал… Вот механика с бревна напрасно сковырнул.
- С бревна он сам захотел. Я отказывался.
- Сам-то сам, а надо было осторожнее. С сильным не борись - давно известно. Мастер вроде и не против взять тебя на старое место, а не решается. Механик всему голова.
- Пойду к Денту. Не волк, не съест.
Василий одобрительно потрепал приятеля по плечу.
- Ты у него всегда в любимчиках ходил. Как сложней да выгодней работа - мастер Крутов. Так что дуй смело. Будет орать - сдерживайся. Должен он за вчерашнее орать, как думаешь?
Подтолкнул Федора, любовно глядя ему вслед. Друзьями были с самого детства. Бывало, повздорят, глядеть друг на друга не могут, а потом дня не пройдет, - опять вместе. Василий только утром узнал, что пришел Федор, подступился к мастеру: бери Крутова на старое место, работничек - что надо. Тот не возражал, но и в контору сообщать, чтобы приняли, отказался. Все-таки из тюрьмы человек, похлопочи за него - и самого взгреют. Примет контора - пусть приходит.
В кабинете Дента - просторном помещении с двумя окнами, заставленном шкафами, - ничего не изменилось с тех пор, как Федор последний раз бывал здесь. Над столом механика навис в тяжелой золоченой раме портрет бывшего директора фабрики англичанина Шокросса. Двадцать пять лет верой и правдой служил Шокросс Карзинкиным, и в благодарность за это нынешний владелец фабрики приказал повесить его портреты в кабинетах служащих, дабы было с кого брать пример.
Сурово поглядывал Шокросс на мастерового, который застыл у дверей, не решаясь начать разговор. Дент, склонив крупную голову, рылся в ящике стола. Появление Федора никак не отразилось на его лице.
- Сергей Сергеич знает, я работал добросовестно, - начал Федор, несколько озадаченный сухим приемом. Раньше Дент встречал его окликом: "О, мастер Крутов!"- Я хотел бы на старое место…
Англичанин поднял голову, цокнул языком.
- Я знал вашу работу. Вы умеете делать быстро, все очень быстро. Вы хороший мастер.
Федор вытянул руки, сказал горячо:
- Вот, Сергей Сергеич, посмотрите. За это время я наскучался по машинам. Я хорошо стану работать, вы будете довольны.
- Да, да, полтора года. - Дент покачал головой. - Много воды утекло… Совсем немножко состарились…
Англичанин отвернулся к окну - загрустил: "Годы летят пташкой. Скучно, очень скучно…" Помедлив, Федор легонько кашлянул, пытаясь напомнить о себе.
- Можно идти работать? - осторожно спросил он, когда Дент очнулся от воспоминаний.
- Работать? Почему? Я не сказал. Я не могу вас брать. Советую идти в главную контору.
Напоминал он в эту минуту Шокросса, надменно поглядывавшего с портрета. Никак не веря его словам, Федор неловко переминался с ноги на ногу, чуть ли не ждал, что Дент вдруг оскалится и. скажет: "О, мастер Крутов. Я с вами шутил. Вы идете работать".
- Только главная контора, - добавил англичанин, подняв палец, - так как вы пришли из тюрьмы.
- Главная контора принимает на работу, когда просят из отделов, - попытался напомнить Федор. - Я работал у вас… Я очень прошу, Сергей Сергеич.
"Черт меня дернул сцепиться с ним на бревне, - подумал он, разглядывая англичанина, который опять стал рыться в столе. - Буду всегда напоминать ему тот неприятный случай. А то, что я пришел из тюрьмы, ему ровным счетом наплевать".
И хоть чувствовал, что бесполезно уламывать Дента - в механическое отделение он не примет, - но продолжал просить:
- Распорядитесь, Сергей Сергеич. А то куда деваться…
Дент ухом не повел, показывал, что дальнейший разговор ни к чему не приведет. Федор резко повернулся, с силой захлопнул за собой дверь.
Василий терпеливо ждал его у кабинета. Можно было ничего не спрашивать, по лицу Федора все было ясно.
Федор мрачно усмехнулся.
- Рассказал бы, как добывают неразменный рубль. Позарез сейчас нужен.
Сочувствуя, Василий сжал его руку. Для того чтобы приятель хоть чуть развеялся, не улыбнувшись, поведал:
- Пустяк тут и делов-то. Нужна только черная кошка, черные нитки да темная ночь. Выйдешь ночью на перекресток и начинай кошку опутывать нитками. Старайся, чтобы узлов было больше. Ровно в двенадцать появятся черти на тройке. Увидят кошку и ну просить: продай да продай. Не могут они без работы, узлы захотят распутывать. Так ты простые-то деньги не бери, проси неразменный рубль. Пожмутся, пожмутся и отдадут. Тогда ты на этот рубль Дента с потрохами купишь. Отказал, что ли?
Так как стояли на виду, к ним стали подходить мастеровые. Увидев Андрея Фомичева, Федор подтянул его за обшлаг брезентовой спецовки.
- Всю жизнь поломал мне, Андрюха. Этого я тебе не прощу. Вот она как обернулась, книжка твоя. Ко всему еще и за ворота вылетел.
Фомичев побледнел, но выдержал взгляд.
- Опомнись, что говоришь! Я ли тебе поломал жизнь? Порядок такой, что нас за людей не считают. Работаем столько и едва на кусок хлеба приносим. Как скоты… Какое, - махнул рукой. - Скот хоть пасется вместе, а нам собраться не дают. Велико преступление - книжку читал! Так вот и живем, хоть подыхай, им дела нет. Ты еще здоров, можешь найти работу. А намедни ставельщику Ваньке Шаброву оторвало руку - определили в сторожа, и никакой выплаты за увечье. А того не спросили, как Ванька пятерых детей кормить будет.
- Охо-хо! - вздохнул Паутов, многосемейный тихий мужик. - Иной раз во сне кисель видишь - ложки нет, с ложкой ляжешь - не видишь киселя. Правда-то - она на полпути у хозяина в кармане застряла.
- То-то и оно. - Андрей обрадовался поддержке, осмелел. - Я вот что скажу. Не заступимся за Крутова - придет время и с другими такое сотворят. Шуметь надо.
- Верно говорит, - поддержал его Василий. - Айда к Денту. Не послушает - бросим работу.
Но остальные промолчали. Робко отошел Паутов, сказав, что его ждут. Стыдливо посматривали по сторонам и другие.
- Ничего такого не надо, - вмешался Федор. - Зачем? Дента не прошибешь. Не хочу, чтобы из-за меня и вам попало.
- Чего ты надумал? - спросил Василий.
- Были бы руки, работы хватит. Поищу на стороне. Слава богу, не одна фабрика в городе.