Судья задумчиво просматривала материалы, собранные в тоненькой папке. Там было очень мало и очень много - вся жизнь Нины и Якова. Прошлое, настоящее, будущее. И, может быть, именно поэтому так осторожно и долго беседовала пожилая женщина с молодой, терпеливо выслушивала ее жалобы на мужа, на собственную судьбу и пыталась распутать клубок, который все больше и больше запутывала жизнь.
Нина вернулась домой в тяжелом настроении. Из беседы с судьей она не вынесла ничего определенного. То она думала, что суд станет на ее сторону и заставит Якова вернуться к семье, то ей вдруг казалось, что судья предубеждена против нее - слишком уж подозрительно избегала она ответа на настоятельный Нинин вопрос: кто же из них прав? И тогда вспоминала зловещее Латино пророчество: "Подкупит он ее, поверь мне", - и загоралась ненавистью к судье, к Якову, который мог так поступить.
Сейчас она уже не плакала, как у судьи, но легче ей не стало.
Оля пришла из школы и радостно рассказывала о событиях, имеющих немалое значение в жизни первоклассниц. Она уже умеет писать "и" и "ш", и Вера Ивановна похвалила ее.
- Смотри, ма! - показывала Оля тетрадь, где были старательно выведены буквы, сперва неуклюжие (заметно, как дрожала неумелая детская рука), а потом более стройные и твердые, уже похожие на две буквы, написанные красивым, каллиграфическим почерком учительницы.
Галочка тоже тянулась к тетради и требовала показать ей буквы, но Оля, сказав, что та еще мала, важно положила тетрадь в небольшой портфель из желтой кожи.
Ах, этот портфель! Красивый и удобный, он приворожил к себе девочку, а матери все время портил настроение. Он нахально лез в глаза, заявляя о праве отца на Олину любовь и внимание, которые должны были целиком, без остатка принадлежать матери. И Нина ревновала дочку к портфелю, как к живому существу, и ненавидела его, как живое существо. Он напоминал ей о том, что в сердце старшей дочки есть уголок, в котором жив еще отец. Она не могла примириться с этим!.. Ведь он хочет совсем бросить ее, дочек, а это лишало Якова права в ее глазах хотя бы на малейшую привязанность детей.
IV
Пришла ночь, наступило утро. Люди собирались на работу, окунались в свои повседневные дела. А двое из них проснулись с мыслью, что этот день должен решить их судьбу.
Вчера Нина заходила к Юле - просила ее выступить свидетелем. Нина была уверена, что подруга, если захочет, сумеет убедить суд отказать Якову в разводе.
Выслушав Нину, Юля неожиданно спросила:
- Ты действительно так любишь его?
- Я хочу, чтоб он вернулся ко мне, - сказала Нина.
- Зачем?.. - И, не дождавшись ответа от насупившейся Нины, Юля продолжала: - Чтобы снова ссориться, переживать, мучить себя, разводиться?.. Ты прости меня, Ниночка, но я никак не пойму, почему ты так упорно держишься за него? Ну, это было бы понятно, если б ты была некрасивой женщиной… Но ведь ты красивая, а материально он тебя обеспечит… Ты будешь независима, будешь жить, как тебе захочется. А любовь - не обязательно под флагом загса. Ей-богу, под пиратским лучше! - развеселилась от собственной шутки Юля.
Но Нине было не до шуток.
- Я не могу так, - мрачно сказала она. И, как ни трудно ей было, призналась подруге: - Я все еще люблю его…
Хоть Юля в конце концов согласилась выступить свидетелем, но согласилась не очень-то охотно. "Ей абсолютно безразлично, что будет со мной, - подумала Нина. - Она все время занята только собственной персоной".
Лату совсем не нужно было просить прийти в суд, но это не обрадовало Нину. Слишком уж с явным удовольствием, как к интересному зрелищу, готовилась соседка к предстоящему суду…
Нина не могла сказать - спала она эту ночь или нет. Это не был нормальный сон, когда засыпаешь вечером и просыпаешься утром - со спокойной душой и ясной головой; не было это даже тревожным сном с кошмарными сновидениями, после которых просыпаешься среди ночи и прикладываешь руку к трепещущему сердцу, а было что-то среднее между сном и бодрствованием, когда человек не может точно определить, спит он или нет, когда он все падает в темную глубокую яму и в то же время не утрачивает сознания своего бытия. Нина знала, что она не спит. Она даже слышала тиканье часов и, понимая, что это часы, падала в бездонную пропасть, а ужасные мысли не покидали ее, и это было страшнее всего. Нина потом так и не могла вспомнить, что это были за мысли, знала только, что они очень измучили ее.
Рассвет она встретила с открытыми глазами. Долго лежала, не в силах пошевельнуться. Все тело ослабло, будто после какой-то непосильной работы. Ее не радовало ясное, погожее утро. Наоборот, ей было бы легче, если б этот день встретил ее осенним дождиком, если бы небо было затянуто серыми тучами, а солнце не заглядывало так бесцеремонно в окно и не светило так ярко. Поэтому она хмурилась, глядя, как солнечные блики передвигаются по стене все дальше, и чем светлее становился день, тем темнее было у нее на душе.
Оля вскочила с постели вместе с матерью. Девочка очень боялась опоздать в школу и всегда выходила из дому на час раньше, хоть Нина и сердилась на нее за это.
- Уже, мама?
- Спи еще, Оля. Сегодня ты не пойдешь в школу, - грустно сказала Нина.
- Почему, мама?
- Мы сегодня пойдем в суд. - И, видя, что дочка ничего не понимает и готова расплакаться из-за того, что мама не пускает ее в школу, постаралась по возможности понятнее объяснить: - Ты хочешь, чтобы наш папа жил с нами? Чтобы так, как прежде, помнишь?
- Да, мама, - тихонько ответила Оля.
- Так вот, Оля… Ты у меня уже большая и должна понять… Видишь ли, сегодня мы пойдем в суд и будем просить одну тетю, чтобы нам вернули папку…
- А зачем тетю, мама? Давай лучше папу попросим.
- Он не хочет, Оля. А эта тетя очень строгая, ну, как ваша Вера Ивановна, и она прикажет папе вернуться к нам.
- А папа ее послушается?
- Послушается. Ведь ты же слушаешься Веру Ивановну?
- Да… Только Вера Ивановна не строгая… Она хорошая-хорошая…
Вскоре пришла Лата. Она была в новом, недавно сшитом платье, в большой зеленой шляпе.
- Ах, Ниночка, как мне жаль тебя! - вздыхала она, усаживаясь на краешке стула, чтобы не измять платье и покачала головой.
Весь ее вид очень раздражал Нину. Одевая Галочку, она искоса поглядывала на Лату, неохотно отвечала ей. "Ишь, вырядилась как в театр!"
Нина хотела уже спросить, когда она успела покрасить брови, но сдержалась. Ведь Лата будет выступать ее свидетелем, а кто знает, что может сказать эта женщина, если ее рассердить…
Вышли из дому в половине девятого.
День был такой же теплый и солнечный, как и тогда, когда Нина впервые отводила дочку в школу. Но улицы, дома и даже люди сегодня казались другими: на них словно пала невидимая тень, и были они неприветливы и холодны.
"Скоро и осень, - с грустью думала Нина, глядя на заметно пожелтевшую листву деревьев. - Повеют холодные ветры, опадут листья, начнутся дожди, и будет стоять та нестерпимо серая погода, когда даже жить не хочется…
И неужели это я, Нина, еще недавно такая юная и беззаботная, иду разводиться с мужем? Неужели это у меня уже есть двое детей и мне скоро минет двадцать шесть лет? И это я поссорилась с мужем? С тем Яковом, который казался мне самым лучшим на свете и который клялся, что всегда будет любить меня… Как это случилось? Почему?"
* * *
Яков очень боялся опоздать в суд, но не хотел прийти туда и слишком рано. Он знал, что Нина явится, безусловно, не одна, что ее подруги и подруги этих подруг будут глазеть на него с тем жадным любопытством, которое всегда присуще праздным людям и которого он просто терпеть не мог.
Пришел он ровно в десять, но оказалось, было еще рано. Народные заседатели сидели в кабинете судьи и знакомились с делами. Очень молодой и очень озабоченный секретарь суда, немного похожий на Леню, сказал Горбатюку, что не знает, когда именно будет рассматриваться его дело.
- Возможно, первым, а возможно, и последним. Во всяком случае, вы никуда не уходите.
- А когда начнется суд?
- Когда ознакомятся с делами. - Но, заметив, что Якова не удовлетворил такой ответ, секретарь прибавил: - Минут через десять, самое позднее - через полчаса. Вы идите в зал…
Легко сказать: идите в зал! Идти туда, где тебя ждет по крайней мере десяток пар глаз, где будут перешептываться и указывать на тебя пальцем… Нет, лучше выйти на улицу.
- Но смотрите не опоздайте, - предупредил секретарь. - А то ваше дело отложат и будут слушать последним.
Яков отошел от здания суда - ему казалось: если он будет стоять здесь, все поймут, что он пришел разводиться, - и направился к скверику на противоположной стороне улицы. Там стояли скамейки, он сел на одну из них и закурил папиросу. Однако через минуту вскочил. То душевное состояние, в котором находился сейчас Горбатюк, требовало движения, действий, которые могли бы ослабить все нараставшее в нем напряжение.
Яков старался не думать, почему он оказался в этом садике напротив суда, что должно произойти через пятнадцать или двадцать минут. Он пытался сосредоточиться на другом, но это другое лишь скользило по поверхности сознания, и достаточно было ему на мгновение ослабить свою волю, как его снова начинала тревожить мысль о том главном, ради чего он пришел сюда.
Через несколько минут Яков снова заглянул в здание суда и в коридоре столкнулся с Латой. Он так посмотрел на нее, что та отступила и боком прошмыгнула в зал.
Теперь секретарь уже сердито ответил, что члены суда еще знакомятся с делами.
И снова - сквер, бесцельное хождение по посыпанным песком дорожкам и папироса за папиросой. Тяжелое душевное состояние Якова еще усугубила обида на секретаря суда, а через него - и на судью. Евдокия Семеновна уже не казалась ему такой симпатичной, и он мрачно думал, что она - прежде всего женщина, баба, а баба всегда останется бабой, какой бы умной и образованной она ни была.
Теперь Горбатюк решил зайти в суд не раньше, чем в половине одиннадцатого, или даже немного позже и нарочно пошел покупать папиросы за два квартала отсюда, несмотря на то, что магазины были и ближе. Но, получая сдачу, подумал, что суд уже мог начаться, и, хоть часы показывали только двадцать минут одиннадцатого, Яков выскочил из магазина и помчался в суд.
Секретаря в приемной не было. "Началось!" - мелькнула тревожная мысль.
Но суд еще не начался. Увидев на возвышении, за широким, покрытым зеленым сукном столом пустые стулья с высокими, украшенными гербами спинками, Яков с облегчением вздохнул. Шум, стоявший в зале, утих, и Горбатюк, не спуская глаз с возвышения, где должны были занять свои места члены суда, почувствовал: все смотрят на него. А он, словно окаменев, смотрел только вперед, решая, что ему делать дальше. Он уже хотел было повернуться и снова выйти, как заметил направо от возвышения еще один стол, на котором секретарь суда раскладывал бумаги.
"Сейчас начнется, - подумал Горбатюк. - Нужно занять место".
Он заставил себя оторвать взгляд от секретаря, посмотреть в зал и сразу же встретился глазами с Ниной. И такая тоска, такая немая мольба была в ее глазах, что Якову стало жутко. На какое-то мгновение он даже заколебался: не ошибка ли этот суд и его настойчивое требование развода? "Ведь она любит меня…" Но Нина внезапно вспыхнула, словно рассердилась, что раскрыла себя перед мужем, и резко отвернулась. Он нахмурился, решительно прошел вперед, к скамье у самого барьера, отгораживавшего зал от того места, где находился секретарь и где должны были появиться члены суда. Но не успел Горбатюк сесть, как позади него снова зашумели, будто только и ждали, пока он сядет.
- Вот он, папаша, даже к детям не подошел! - сказал кто-то очень неприятным, злым голосом, и Яков сейчас лишь осознал то, что видел минуту назад: Галочку на руках у Нины.
"Она таки привела детей, - подумал он, и недавняя жалость к Нине уступила место привычной неприязни. - Все, все делается для того, чтобы растрогать судей, опозорить меня!"
Он снова оглянулся и снова встретил Нинин взгляд, подстерегавший каждое его движение. Увидел Галочку, а возле нее Олю. Ему очень захотелось подойти к детям, взять их на руки, приласкать, поцеловать, но эта фраза о "папаше" точно приковала его к месту. Он снова повернулся лицом к секретарю и застыл в принужденной позе, ибо, как ни заставлял себя, не мог не реагировать на злые, иногда бессмысленные, но тем более обидные реплики тех, кто сидел возле Нины.
Нина же не спускала с мужа глаз, надеясь еще раз встретиться с ним взглядом.
Придя в суд, она напряженно ждала Якова. Она до сих пор не верила, что этот суд состоится. Ей все казалось, что муж только пугает ее, что в последнюю минуту он подойдет к ней и скажет: "Нина, давай забудем все и пойдем домой…"
Она слушала и не слышала тех, кто окружал ее. Ей сейчас не нужны были ни Лата, ни Юля, которая так и не пришла в суд: Нине нужен был Яков, только Яков… Она несколько раз выходила в коридор, надеясь встретиться с ним с глазу на глаз, и если б это ей удалось, несмотря ни на что, бросилась бы ему на грудь - неужели его сердце не отозвалось бы на ее слезы?..
Но потом прибежала Лата и шепотом, который прозвучал на весь зал, сообщила, что Яков уже приходил в суд и, увидев ее, Лату, сразу же вышел на улицу.
"Он не хочет встретиться со мной до суда, он избегает меня", - в отчаянии подумала Нина.
V
Секретарь вскочил, предложил всем встать. Раздался шум отодвигаемых стульев и скамей, все поспешно поднялись.
- Суд идет!..
За Евдокией Семеновной на возвышение поднялись двое мужчин. Один из них был пожилым человеком, лет за пятьдесят, с седыми волосами и пышными запорожскими усами, в коротеньком пиджачке и заправленных в высокие сапоги брюках военного покроя. Заняв место по левую руку от Евдокии Семеновны, он громко откашлялся, словно собирался выступать, пригладил волосы широкой, потемневшей от металлической пыли ладонью и застыл, спрятав глаза под густыми, низко нависшими бровями. Второй, усевшийся направо от судьи, был еще молод, но совершенно лыс. От его лица, круглого, как наливное яблоко, веяло спокойствием здорового человека. Одет он был значительно лучше пожилого: на нем был темно-серый, дорогого материала, костюм, ярко-красный модный галстук. Яков сразу же узнал его - это был известный в городе мастер стеклозавода, новатор производства.
В зале стояла напряженная тишина. Все смотрели на людей, сидевших на стульях с высокими спинками. Сейчас это были уже не просто люди, знакомые многим присутствующим в зале, с которыми они встречались в кино, в магазине, просто на улице, - не Евдокия Семеновна Таран, не Владимир Петрович Коваль и Федор Павлович Кравченко, а судьи - воплощение того закона, который действует в нашей стране. В этот час в их руках была сосредоточена самая могучая сила - закон, выработанный миллионами людей и добровольно признанный этими миллионами. Его именем они призваны карать, миловать, воспитывать - вершить человеческие судьбы.
Евдокия Семеновна подняла голову, оглядывая присутствующих. Увидела Нину, свидетелей, увидела Горбатюка, который сидел отдельно от всех, бледный и взволнованный, с крепко сжатыми губами. На мгновение задумалась, а затем вытащила из груды лежавших перед ней папок тоненькую синюю папку и открыла ее.
- Яков Петрович Горбатюк? - спросила она, глядя прямо на Якова.
- Есть! - вскочил Горбатюк.
- Займите свое место, - указала судья на один из двух стульев, стоявших за барьером, перед столом суда.
Яков, не подымая головы, сел за барьером.
- Нина Федоровна Горбатюк?
- Я! - откликнулась Нина.
- Займите свое место.
- Дочек возьми, - громко зашептала Лата.
- Это ваши дети? - спросила судья.
- Мои.
Нина уже стояла за барьером, с дочками впереди себя.
- Зачем вы их сюда привели? - строго спросила судья. - Сейчас же выведите детей в другую комнату!
"Молодец, правильно!" - одобрил Яков распоряжение судьи. В эту минуту она казалась ему хоть и не особенно симпатичной, но, во всяком случае, справедливой.
Нина вернулась уже без детей, злая на себя, на судью, на весь мир. Теперь она была убеждена, что судья - на стороне Якова: с самого начала придралась к ней!..
Судебный процесс входил в свою обычную колею. И Горбатюки были уже не только Ниной и Яковом, а прежде всего сторонами в этом процессе.
Объяснив им их процессуальные права, судья спросила:
- Какие ходатайства будут у заявителя?
Яков проводит языком по пересохшим губам, хрипло говорит:
- Прошу рассмотреть мое ходатайство о закрытом процессе. Я коммунист и ответственный работник… "Зачем я это ляпнул?" - тут же с досадой думает он.
Судья достает из папки заявление, читает его вслух. В зале нарастает шум.
- Каково мнение второй стороны?
- Я против!
Судья наклоняется к пожилому народному заседателю, затем - к молодому, что-то шепчет им, и они по очереди кивают головой.