Яков напряженно следит за ними, и ему кажется, что даже по движению их губ он может догадаться, о чем они говорят. "Отказать" - как бы слышит он, и ему становится страшно.
- Суд, посовещавшись, определил: ходатайство заявителя разрешить в ходе судебного следствия, - объявляет судья.
Яков с облегчением вздыхает. Это, конечно, не то, чего хотелось бы, но и не то, чего он боялся. У него еще остается надежда, что позже, когда начнется их допрос, суд выпроводит всех из зала.
Немного успокаивается и Нина. Когда внушенная ей Латой мысль о том, что Яков подкупит судью, казалось, подтвердилась приказанием Таран вывести детей, она поняла, что нужно ждать самого худшего. Поэтому, услышав о ходатайстве Якова, была заранее уверена, что суд удовлетворит его, и прониклась еще большей неприязнью к судье. Теперь же, хотя предубежденность против Евдокии Семеновны и не совсем исчезла, решение суда ободрило ее. Значит, правда на ее стороне, если судья не осмеливается открыто поддержать Якова, и не так уж легко будет выгородить его и свалить всю вину на нее!
У Нины чувства были так же обострены, как и у Якова. Она не только слышала то, о чем говорили члены суда, но и чувствовала, что они хотели сказать, замечала каждый их жест, каждый взгляд и истолковывала все по-своему…
Может быть, потому судьи так спокойны и, на первый взгляд, лишены малейших человеческих слабостей, что в течение шести, восьми, а то и больше часов за ними следят настороженные, внимательные взгляды присутствующих в зале. Может быть, именно потому и была так спокойна, так неприступна Таран, так торжественны и невозмутимы народные заседатели…
Судья снова склоняется над раскрытой папкой и зачитывает заявление Горбатюка. Нина уже знакомилась с заявлением, когда приходила к судье, но сейчас ей кажется, что она слышит его впервые. У нее начинают дрожать губы, и она изо всех сил старается сдержать эту дрожь, боясь расплакаться.
- "…С 1940 года я нахожусь в зарегистрированном браке с гражданкой Горбатюк Ниной Федоровной…" - читает судья.
"Это я - гражданка! Не жена, а гражданка!.. Какое холодное, злое слово! Как он мог написать его! После наших восьми лет…"
- "В браке прожили восемь лет. От совместной жизни имеем двоих детей: дочь Ольгу, 1941 года, и дочь Галину, 1945 года рождения…"
"Да, двух дочек, которых ты хочешь бросить так же, как меня! Да, Оля, а не Ольга, как пишешь ты, родилась в 1941 году. Ты, вероятно, забыл, в каких условиях она родилась, иначе не мог бы написать так холодно и официально. Я родила ее в небольшой сельской больнице за Донцом в те страшные дни… Мы эвакуировались из-под Киева, наш эшелон разбомбили, а вскоре у меня начались родовые схватки… Помнишь, как ты бегал к военным, умолял их дать подводу, как они, ссадив раненых, отвезли меня в ближайшее село, где была эта больница? Ты плакал, оставляя меня там, плакал так, словно не надеялся уже увидеться со мной, а я, несмотря на страшную боль, улыбалась, чтобы успокоить тебя… А потом мы двинулись дальше, уже с маленькой Оленькой, так как фронт находился совсем близко. И каким чутким, каким нежным ты был к нам обеим! Какие это были счастливые часы!.. Что же случилось с тобой? Почему ты так изменился, что я не узнаю тебя?"
- "…В последние годы жена мешает мне нормально работать и жить, - бьют по Нининому сознанию жестокие слова. - Она устраивает мне ежедневные скандалы, без всяких оснований ревнует ко всем женщинам, с которыми мне приходится встречаться по работе, компрометирует меня как работника областной газеты и члена партии. Она создала условия, совершенно исключающие возможность нашей дальнейшей совместной жизни…"
"Это я создала? - искренне возмущается Нина. Она поворачивается к Якову, хочет посмотреть ему в глаза. - Как ты можешь говорить такое? Разве ты забыл, как приходил домой пьяный, как таскался где-то с бабами, стараясь скрыть все это от меня? Ты хочешь развода, ты добиваешься его, чтобы свободно шляться с такими, как эта твоя кривоногая Кушнир! - Нина сейчас твердо уверена, что Кушнир и в самом деле кривоногая. - Вот я сейчас все расскажу! Все!"
- Вы поддерживаете свое заявление о расторжении брака? - обращается судья к Горбатюку.
- Поддерживаю, - быстро отвечает Яков.
- Поясните суду по существу. То есть объясните, что именно привело вас к намерению расторгнуть свой брак с гражданкой Горбатюк, - уточняет судья, заметив, что Яков не понял ее.
Да, он объяснит. Он все расскажет суду…
Говорить почему-то очень трудно. Потому ли, что эти трое так внимательно смотрят на него, или потому, что он чувствует на себе обжигающий взгляд Нины, взгляды сидящих позади людей, - Яков даже не пробует разобраться в этом. Он охвачен одним желанием: доказать суду невозможность его дальнейшей жизни с Ниной.
Она ревновала его почти ко всем женщинам. Достаточно было ему, идя с Ниной по улице, встретить какую-нибудь знакомую, как сразу же - подозрительный взгляд, сердитое лицо, а дома - очередная сцена ревности.
Она не понимает его. Между ними не было ничего общего. Он не мог делиться с ней своими планами, своими мыслями. Ее интересы не выходили за пределы кухни, рынка, цен на продукты и промтовары. Она связалась с таким морально разложившимся человеком, как их соседка Винцевич, превратилась в базарную бабу, которая никогда не сможет понять его.
- Это ужасно, когда не знаешь, о чем говорить с женой!..
Наконец, последний случай, когда она ворвалась в редакцию и избила работника его отдела. До того он еще колебался - разводиться или нет, а теперь понял, что лучшим выходом и для него и для нее является только развод.
Яков умолкает, чувствуя себя совершенно обессиленным. Молчат и судьи. Молчит Нина, молчат присутствующие. И в этом молчании гнетущее раздумье о семье Горбатюков, о судьбе этих взрослых людей, стоящих перед судом, и двух девочек, которые, может быть, играют, а может быть, тихо сидят в соседней комнате под присмотром уборщицы суда.
Первой приходит в себя судья: профессиональная привычка берет свое.
- В каком году вы женились?
- В тысяча девятьсот сороковом, - отвечает Яков, не удивляясь вопросу, хотя судья читала об этом в его заявлении.
- А фактически живете вместе с какого года?
- Фактически? С того же.
- Вы сходились по любви?
- Да, - коротко отвечает Яков и невольно вспоминает реку, луга, теплую ночь и Нинино трепещущее тело, пахнувшее свежим сеном.
Но голос судьи прогоняет воспоминания:
- До какого года вы проживали в браке совместно?
- До того времени, пока между нами не возникли серьезные ссоры.
- Точнее?
- До весны этого года.
- Оставляя свою семью, вы думали о детях? Как они будут воспитываться без вас, как будут учиться?
- Да, думал. Мысль о них и сейчас не покидает его.
- А как вы считаете, если дети в школе спросят вашу старшую дочку: "Где твой отец?" - приятно ей это будет? У вас есть отец? - неожиданно спрашивает судья.
- Мой отец умер, - глухо отвечает Яков. - Мне тогда минуло шесть лет.
- И легко вам было без отца?
Этот вопрос вызывает у Якова рой воспоминаний, и перед ним живо встает одна из картин далекого детства.
Его жестоко избили мальчишки. Он отчетливо видит себя, замурзанного, с расквашенным носом, в изодранной рубашке. Он подбирает с земли измятые книги и не может удержаться от слез, хоть знает, что это не к лицу мужчине. "Вот я скажу!.. Я скажу!.." - грозит он сквозь слезы. Тогда один из мальчишек крикнул: "Нет у тебя отца! Ничего ты не скажешь!" - и все они закружились, заплясали вокруг него, как злые чертенята, выкрикивая: "Нет отца! Нет отца!" Он не выдержал и, стиснув зубы, бросился на обидчиков. Колотил их куда попало и сам уже не чувствовал сыпавшихся на него ударов, ибо слова маленьких обидчиков причиняли ему бо́льшую боль, чем их кулаки.
- Правда, нелегко? - допытывается судья. - А разве легко будет вашим дочкам без отца?
- Я буду им помогать.
- Это им вас не заменит… Плохой вы отец! - жестко говорит судья.
"Не разведут", - думает Яков.
"Лата соврала: судья не подкуплена", - с облегчением вздыхает Нина.
- Вот вы прожили вместе восемь лет. И лишь теперь, после восьми лет, заметили, что жена не подходит вам. О чем же вы раньше думали? Жили, жили, и вдруг - не подходит!
- Не вдруг. Мы давно уже ссоримся, - возражает Яков.
Он сейчас так пришиблен, что даже не может сердиться на судью, которая, как ему кажется, неоправданно жестока. У него такое чувство, будто его загнали в тупик, из которого он никак не может выбраться.
А судья продолжает с неумолимой настойчивостью:
- Неужели вы совсем не любите свою жену? Неужели у вас не осталось ни малейшего чувства к человеку, который когда-то отдал в ваши руки все свое будущее, связал с вами все свои мечты? Вы что, с первого дня начали ссориться с ней?
- Нет, не с первого.
- А когда? Через какое время?
- Я не могу сейчас точно сказать. Но мне кажется, что мы ссоримся с нею всю жизнь.
- Всю жизнь… Хорошо, допустим, что во всем виновата ваша жена. А подумали вы над тем, что она, возможно, хочет исправиться, стать другим человеком, только нужно помочь ей?
Нина не может удержаться от слез. Голос судьи проникает ей в самое сердце. Ей уже кажется, что она в самом деле хотела стать лучше, хоть и сейчас не считает себя плохой, что достаточно было бы Якову поговорить с ней вот так, как говорит судья, - и она действительно стала бы другой. Какой - Нина не представляет себе, но непременно лучше, намного лучше, чем до сих пор…
- Ниночка, не нужно плакать! - восклицает какая-то женщина (Нина даже не знает, кто). - Не стоит он этого!
- Считаете ли вы, со своей стороны, возможным восстановление семьи? - сурово спрашивает судья Горбатюка.
- Не считаю.
- Почему?
- Я уже сказал, почему! - начинает раздражаться Яков и старается овладеть собой. "Не нужно волноваться, так только повредишь себе".
- Хорошо, у меня больше вопросов нет, - говорит судья и по очереди наклоняется к народным заседателям.
Тогда старший из них откашливается и кладет на стол обе руки. Смотрит на Горбатюка, шевелит косматыми бровями, и Якову кажется, что заседатель сердится на него.
- А скажите, гражданин… гм… гм… заявитель, кто виноват в том, что ваша жена стала мещанкой, как вы только что сказали?
И снова - гнетущее ощущение тупика. Это вопрос, который не раз вставал перед ним и на который он не находил ответа. Кто виноват?.. Разве он знает, кто виноват в том, что так нелепо сложилась жизнь? Разве легко ему стоять здесь, перед судом? Ему, может быть, легче было бы примириться с ней, если б только это было возможно…
- Отвечайте на вопрос, - напоминает судья.
Он больше ничего не может сказать…
Яков садится. Устал, словно выполнил невыносимо тяжелую и очень неприятную работу. "Теперь ее очередь", - думает он о жене.
VI
Готовясь к допросу, Нина старалась вспомнить все, что должна была сказать о Якове. Она так сильно волновалась, что никак не могла сосредоточиться, собраться с мыслями. К тому же она должна была одновременно слушать и вникать в ответы мужа, слушать вопросы судьи и думать, как сама ответит на тот или иной вопрос. Мешал ей и голос Якова, и голос судьи, и те внутренние голоса, которые звучали в ней.
Когда судья велела ей встать, она вздрогнула от неожиданности, хоть все время ждала этого.
Нина поднялась, несколько раз глубоко вздохнула. Отвечала на вопросы судьи, и ей все время казалось, что это говорит не она, а кто-то другой. Была словно загипнотизирована; отвечали одни уста, а мозг дремал, переутомленный той работой, которую ему пришлось выполнить во время допроса Якова.
Лишь после того, как судья спросила, признает ли она иск о расторжении брака, мозг ее включился в ход процесса. И Нина начала бороться за свою судьбу - за возвращение Якова, без которого не мыслила своей дальнейшей жизни.
- Не признаю… Никогда не признаю!
- Иск о расторжении брака не признает, - продиктовала судья секретарю и снова обратилась к Нине: - Почему?
- Потому что он должен воспитывать детей… Как же можно воспитывать детей без отца? Ведь они еще маленькие, вы сами видели их, - заплакала Нина. - Он бросил нас… К другой ушел… Я всегда сидела дома, а он приходил ночью пьяный… Каково мне было смотреть на это! Он ругал меня, бил… Я все терпела, я надеялась, что он одумается, вернется ко мне… Как же мы будем жить одни?..
- Скажите, вы устраивали мужу скандалы?
- А что я должна была делать, если он пил, бегал за другими женщинами? Что мне было делать? Ведь он мой муж…
- Ваш-то ваш. Но ведь вы должны были понимать, что постоянные скандалы, сцены, вроде той, какую вы недавно устроили у него на работе, ни к чему хорошему привести не могли. Возможно, что именно из-за всего этого ваш муж и стал добиваться развода. Ведь при таких условиях всякая любовь угаснет…
Нина молчит. Слезы душат ее, ей трудно отвечать. "Я никогда больше не буду скандалить, пусть он делает, что угодно, лишь бы только вернулся ко мне", - хочет сказать она, но вспоминает, как Яков несколько минут тому назад во всем обвинял ее, и не говорит ничего.
- Вы сами видели мужа с другими женщинами?
- Мне говорили…
- Не все то, что говорят, правда… А почему вы не работаете? На какие средства вы живете?
- Муж платит.
- Муж платит на ваших детей. Значит, вы отрываете часть денег у своих детей…
- Я воспитываю их…
- Плохо воспитываете!.. Зачем вы привели сегодня своих детей сюда? Чтобы разжалобить суд? А вы подумали о том, как это подействует на них? Не думали так же, как не думали о том, какими вырастут дети, если будут свидетелями всех ваших скандалов… Закон разрешает нам отбирать детей у таких родителей, как вы, передавать их на воспитание государству. Это и вас касается, заявитель, - взглянула судья на Якова и снова обратилась к Нине: - А почему вы не хотите работать? Вы женщина молодая, физически здоровая, государство затратило большие средства на ваше обучение, у вас были все условия для того, чтобы заниматься общественно полезным трудом, тем более, что до последнего времени с вами жила свекровь… Может быть, тогда бы у вас и скандалов этих не было, и муж с бо́льшим уважением относился бы к вам… Заявитель, у вас есть вопросы к гражданке Горбатюк?
У Якова вопросов нет.
- Садитесь…
Нина садится, глубоко обиженная упреком судьи. "Почему я не работаю?.. Спросите об этом у него. Ведь это он не пустил меня в институт и работать не разрешил, изломал всю мою жизнь!.."
Начинается допрос свидетелей. Нина вспоминает, что Юля не явилась, но так подавлена, что ей уже все безразлично.
- Ваша фамилия, имя, отчество? - спрашивает судья Лату.
- Лата Иосифовна Винцевич.
- Год рождения?
Этот вопрос явно смущает Лату. Она беспомощно оглядывается по сторонам, словно надеется, что кто-то скажет, какого же она года рождения, наконец неохотно отвечает.
- Где вы работаете?
- Я замужем…
- Значит, вы не работаете?
- Не могу же я работать и хозяйство вести. У меня муж не такой, чтобы посылать меня на работу. Я…
- Свидетель Винцевич, предупреждаю: отвечайте только на вопросы суда.
Лата сердито пожимает плечами: она ведь отвечает! А если кое-кто хочет заткнуть ей рот, так при чем же здесь она?..
- Свидетель Винцевич, расскажите суду, что вы видели, когда проходили двадцать второго августа мимо редакции?
- Все видела.
- Что - все? Говорите конкретнее.
- Видела, как они обнимались и целовались.
Нина кивает головой. Именно так рассказывала ей Лата потом, на следующий день после скандала.
- Товарищи судьи, разрешите вопрос? - срывается с места Яков.
- Заявитель, сядьте. Когда будет нужно, мы дадим вам слово.
Но Яков продолжает стоять. Он не может спокойно сидеть на месте, когда эта кобра так бесстыдно клевещет на него.
- Заявитель Горбатюк, какие у вас будут вопросы к свидетелю?
- У меня один вопрос: на окне моего кабинета, когда вы подсматривали, шторы были спущены?
- Да, - после некоторого колебания отвечает Лата.
- Так как же вы могли все это видеть?
- А я тени видела.
- Так вы не видели ни заявителя, ни Кушнир? - спрашивает теперь судья.
- Я видела тени. А что ж еще они могли делать вдвоем в кабинете?
Пораженная Нина смотрит на Лату. Значит, та обманула ее. Она ничего не видела! Значит, там, возможно, и не было ничего…
- Следовательно, это из-за вас произошел скандал двадцать второго августа, - констатирует судья.
- Из-за меня?! - возмущается Лата. - Из-за меня!.. Вы меня, товарищ судья, зазря не обвиняйте!..
- Хорошо, садитесь, - морщится судья и обращается уже непосредственно к Нине: - Видите, что значит верить всему, что говорят.
Нина опускает голову, не решается взглянуть на судью. В ней уже шевелится раскаяние. Но откуда она могла знать, что Лата так бесстыдно лгала? "Может быть, и не случилось бы ничего, не было бы и этого суда", - думает она. Нет, она никогда больше не поверит Лате, будет держаться подальше от нее.
После допроса свидетелей, который, как казалось и Якову, и Нине, тянулся невыносимо долго, судья снова обратилась к Горбатюку:
- Может быть, после того, как вы выслушали вашу жену и свидетелей, вы согласитесь на примирение и заберете свое заявление?
- Нет!
- Чем вы хотите дополнить материал?
- Я прошу развести нас…
- Мы не разводим, - перебивает его судья.
- Я прошу вынести такое решение, которое давало бы мне право развестись с женой.
- Гражданка Горбатюк, встаньте! О чем вы просите суд?
Нина встает, но ничего не говорит. Она только плачет.
- Суд удаляется на совещание для вынесения определения, - забирая со стола тоненькую папку, объявляет судья.
VII
Если Горбатюк думал, что самое тяжелое уже осталось позади, если он почувствовал некоторое облегчение, когда судьи вышли в соседнюю комнату, то через минуту ему пришлось убедиться, насколько относительно человеческое представление о тяжелом и самом тяжелом. Еще минуту назад он переживал такие душевные муки, что ничего более страшного не мог себе представить. А сейчас, не защищенный от жадных взглядов ни судебным ритуалом, ни самим ходом судебного следствия, привлекавшим к себе все внимание присутствующих, он увидел, что может быть еще хуже.
Как только судьи вышли, в зале началось движение. Люди двигались по развернутой спирали, в центре которой находилась заплаканная Нина.
Яков все еще стоял возле стула в нерешительности. Он не знал, сколько времени будут совещаться судьи, через пять или через тридцать минут они выйдут снова, и вообще имеет ли он право оставлять свое место, пока не выслушает определение суда.
В зал на цыпочках вошли Оля и Галочка. Якову снова захотелось подойти к ним, взять на руки Галочку, погладить по головке Олю. Но он лишь смотрел на них, смотрел так напряженно, что даже почувствовал боль в глазах.
Вскоре толпа женщин вокруг Нины поредела, и Горбатюк увидел жену. Она снова горько плакала, но ему не было жаль ее. Яков сам так измучился, что не мог поверить, будто кто-нибудь может быть несчастнее его…